— Небось, пообещала удавить, если вы от меня сбежите? — представив более реалистичный вариант их беседы, ехидно спросил я, почувствовал, что Долгорукая напряглась, и потребовал объяснить, почему.
Женщина поколебалась, но все-таки начала колоться:
— По словам Степановны, это заклинание как-то завязано на твою Суть. Так что сбегать от тебя, мягко выражаясь, невыгодно.
— Это ведь не все, верно? — нахмурился я, продолжая контролировать ее щупом.
— Не все… — вздохнула она. — Если мы надолго слезем с подпитки, то заклинание пойдет вразнос и ускорит наступление старости!
Я закрыл глаза, сжал зубы, чтобы не взорваться, и… почувствовал успокаивающее прикосновение:
— Рат, не злись: тетя Софа защищает вас так, как может. Поэтому перед тем, как показать это плетение, предельно доходчиво объяснила, что дарит его женщинам пусть не родного, но горячо любимого внука, и заявила, что «все остальные шалашовки могут идти лесом». Говоря иными словами, мы знали, на что соглашались. И согласились без колебаний!
— Тогда почему в твоих эмоциях ощущается такое сильное напряжение? — угрюмо спросил я.
Даша криво усмехнулась:
— Это не напряжение, а горечь: женщина, которой я фактически никто, подарила бесценное знание только потому, что любит неродного внука и всем сердцем желает ему счастья; твои родители и дед живут чаяниями семьи и, не задумываясь, вцепятся в глотку любому, кто ей хоть чем-то угрожает. А род Долгоруких, де-юре считающийся абсолютным мерилом благородства, прогнил насквозь! И это…
— Даш, если ты живешь мною, то живи ЭТОЙ семьей! — еле слышно, но с нажимом потребовал я. А после того, как женщина начала расслабляться, добавил: — Итак, мы прервались на положении Права общины, в кото-…
— Я помню это положение: «Мой жилой блок — моя крепость»! — сказала она.
— Верно! — кивнул я. — Но защитница этой отдельно взятой крепости обязана считать себя неотъемлемой частью по-настоящему дружной семьи Елисеевых, а значит, должна подавлять всех остальных обитателей Базы не только умом, красотой и обаянием, но и абсолютной уверенностью в НАС!
— Я в норме, Рат, и за нас перегрызу глотку кому угодно. Просто… ладно, не буду повторяться, так что буду ждать вас с Язвой с нетерпением. И… пожалуйста, не высказывай Степановне недовольства: на ее месте я бы сделала то же самое…
С этого момента Даша «отпустила» внутреннее напряжение и словно забыла про нежелание расставаться — помогла мне разбудить Язву, поваляла дурака в ванной, во время одевания и перед завтраком, а сразу после него от всей души поцеловала меня в губы, обняла Шахову, пожелала удачи и «сдалась» Степановне, нарисовавшейся на пороге.
Матушка, донельзя впечатленная неподдельной страстностью поцелуя, приходила в себя почти всю дорогу до зала Совета. Впрочем, увидев Хому, кого-то дожидавшегося в лифтовом холле, переключилась в боевой режим и забыла обо всем «лишнем». Поэтому ровно в восемь напомнила Генриху Оттовичу том, что я ухожу в рейд, и заявила, что опоздавшим пора научиться уважать не только себя.
Почувствовав, что Оторва пребывает в самом худшем настроении из всех возможных, Председатель коротко кивнул и обратился ко мне с первым вопросом:
— Баламут, ты уверен в том, что Император действительно мертв?
— Клянусь Силой, что лично присутствовал на Воздаянии Императора Мстислава Четвертого, Долгорукого, закончившегося его смертью! — четко произнес я, сделал небольшую паузу и обвел присутствующих членов Совета тяжелым взглядом: — Я в курсе, что каждый из вас дал клятву о нераспространении этой информации, но хочу кое-что добавить: Дарья Ростиславовна все еще переживает гибель дочери, и мне бы очень не хотелось, чтобы кто-нибудь из вас пытался лезть к ней с расспросами.
— А если нам потребуется что-нибудь уточнить? — проскрипел Хома.
— Обратитесь к моей матушке, к батюшке или к деду.
— Зачем, если есть возможность…
— Алексей Харитонович, это была не просьба, а требование! — рыкнул я. — Персонально для вас могу выразиться яснее: тот, кто полезет в душу моей женщины в грязных сапогах, лишится языка! Клянусь Силой!!!
Как и следовало ожидать, Генрих Оттович попробовал сгладить эффект от моего заявления и дал понять, что я перегибаю палку. Зря — я был и без того на взводе, поэтому высказал все, что думаю, без купюр:
— Знаете, мне надоел этот детский сад! Пока вы тут уточняете все, что в принципе можно уточнить, и греете задницы в удобных креслах, в Большом Мире решается судьба нашей общины, Российской Империи и, вероятнее всего, всего человечества. Причем решается не вами, а женщиной, которую вы ненавидите невесть за что: именно она казнила Императора, объявившего засечников виновниками эскалации конфликта с корхами, именно она смогла убедить сына организовать похищение всего руководства концерна «WTLS», именно она предложила стратегию переговоров с Императором Китая и так далее. А что за это время сделали вы?
— Да кто ты такой, чтобы предъявлять нам какие-либо претензии? — гневно воскликнул неугомонный Хомченко и окончательно сорвал меня с нарезки:
— Я? Де-юре — тайный советник Ратибор Игоревич Елисеев, начальник отдела по работе с засечниками Его Императорского Величества Канцелярии и кавалер двух высших орденов Российской Империи. Де-факто — посредник между общиной и будущим Императором, то есть, человек, от которого РЕАЛЬНО зависит в том числе и ваше будущее! Вопросы?!
Старый хрыч потерял дар речи, ибо, сколько я себя помнил, кичился тем, что до Вторжения был «аж» коллежским советником. А Председатель, которого классные чины никогда особо не интересовали, задал уточняющий вопрос:
— Как я понимаю, все это не шутка?
— В зале Совета я не шучу! — отрезал я. — Поэтому предлагаю закончить говорильню и заняться конкретикой: решить, кто отправится на переговоры, определиться с теми требованиями, которые нам жизненно важно продавить, и назначить лицом общины личность, реально заслужившую уважение среди рейдеров старой Стены и способную внятно выражать свои мысли. Впрочем, можете рассмотреть и второй вариант: распустить нынешний состав Совета и набрать новый. Из общинников, способных не только говорить, но и делать! На этом у меня все. Счастливо оставаться…
…До лифта, поднимающего к юго-восточному выходу с Базы, матушка шла на автомате и не реагировала ни на какие раздражители. Зато после того, как захлопнулись двери кабинки, вышла из прострации, поймала мой взгляд и задала ожидаемый вопрос:
— Тайный советник в шестнадцать лет?
— Сам не рад, мам.
— А что за ордена?
— Алмазный крест и Юрий первой степени. И тот, и другой — с мечами! — ответила Шахова, почувствовав, что я заколебался.
— С ума сойти… — выдохнула родительница, а потом удивила, заявив, что я их заслужил!
— Мам, ты чего? — удивился я, но схлопотал подзатыльник и заткнулся. А она, переключившись в режим уничтожения всего и вся, расфокусировала взгляд и нехорошо прищурилась:
— Значит, так: в преддверии выхода общины на уровень общения с первыми лицами нам требуется скорость и адекватность принятия решений, поэтому болтуны и бездельники в Совете не нужны! Выносить их я начну уже сегодня. Днем — сама, а вечером подключу к процессу Семеновну…
— В каком смысле «выносить»? — спросила Язва, хотя догадывалась, что ни разу не уговорами.
— Буду вызывать на поединки Права и калечить. До тех пор, пока вся эта шушера не поймет, что ее времена прошли. Кстати, сын, я тобой горжусь. И отнюдь не из-за орденов с чинами: ты который раз продавливаешь свои решения там, где, бывает, тормозит даже Борисыч! Теперь тебе главное не зазнаться и не охаметь.
— Не зазнается и не охамеет… — пообещала Лариса, первой вышла из остановившегося лифта и мягко улыбнулась: — Ну что, прощаться будем?
С этим делом матушка никогда не затягивала, поэтому уже через пару минут мы выбрались из колодца, хмуро посмотрели на небо, продолжавшее изливаться противным осенним дождем, в самом параноидальном режиме из всех возможных затирали следы на протяжении первого километра пути, а затем перестроились в обычный порядок, добежали до Червоточины и вскоре оказались на Той Стороне.
