«Дрых» от силы полминуты. А когда услышал шелест открывающейся двери, «проснулся», сфокусировал взгляд на ошарашенном лице старшего родственника и недовольно поморщился:

— Дед, искренне рад тебя видеть, но, как бы, не один. И если проблемы могут подождать, то хотел бы выспаться, ибо до смерти устал…

— Подождут. Прости. Ухожу… — отрывисто пробормотал он и исчез.

Я проследил за ним до двери в общий коридор, а затем убрал правую руку с плеча государыни, закинул за голову и усмехнулся:

— Все, он выпал в осадок и теперь начнет рвать и метать. Первым делом пройдется по дежуркам и выяснит, через какой вход мы прибыли на Базу. Потом насмерть затерроризирует дежурного, изымет пленочный фотоаппарат и напечатает пару-тройку снимков. Когда узнает тебя, Даша, отправится допрашивать матушку. После этого часик побуйствует у себя в мастерской и решит, что процесс, который нельзя остановить, надо провести так, как выгодно нам, Елисеевым…

…Мой прогноз оказался достаточно точным: после «допроса» матушки дед крушил мастерскую порядка пятидесяти минут, а потом обошел членов Совета Базы и пришел поднимать меня. В этот раз, естественно, в спальню не врывался — постучал в дверь, дождался моей реакции и сообщил, что ровно в одиннадцать ноль-ноль мы должны быть на внеочередном заседании.

Я посмотрел на часы, подмигнул проснувшейся Бестии и выкрикнул ожидаемый ответ:

— Понял, будем!

Потом откинул одеяло, легонечко толкнул в плечо Язву, следом за ней встал с кровати и вздохнул:

— Идем мыться. Вместе. Ибо в Совете дураков нет, паранойя может включиться у кого угодно, а проверить, действительно ли мы близки, можно и опосредованно. И пусть камеры СКН сдохли еще в день Эксперимента, зато есть возможность выяснить текущий уровень потребления кислорода в каждом отдельно взятом помещении, расход воды и так далее.

— Знаем, Оторва говорила… — равнодушно сказала Шахова, подхватила с кресла свой халат, закинула на плечо и пошла к двери, а Долгорукая, как-то почувствовав, что именно меня напрягает в этой «игре», встала, подошла ко мне и взяла за руку:

— Рат, выброси из головы ВСЕ сомнения, заставь себя поверить, что я принадлежу тебе, и делай все, что считаешь нужным!

Щуп очередной раз подтвердил ее искренность, и я последовал совету — отправился в ванную вместе с обеими дамами, постоял лицом к стене, пока Долгорукая принимала душ, и в том же режиме ополоснулся сам. Потом вернулся в спальню и пялился в другую стену все время, пока натягивал штаны от комбеза, футболку и кроссовки на босу ногу, крепил на пояснице ножи и ждал Бестию с Язвой. А когда дамы, одевшиеся приблизительно в том же стиле, нарисовались в поле зрения, вышел в коридор и столкнулся со «взволнованной» матушкой.

— Про созыв Совета уже слышали? — протараторила она, явно играя для отца, ощущавшегося в гостиной, придирчиво оглядела моих спутниц с головы до ног и удовлетворенно кивнула.

— Ага! — кивнул я, прошел оставшиеся несколько метров, перешагнул через очередной порожек и улыбнулся: — Привет, пап! Извини, что не стал будить — у тебя был слишком замотанный вид, и я решил, что ты опять зависал в мастерской до потери пульса.

— Привет, сынок! — с небольшим напряжением в голосе поздоровался он, от души пожал мне руку и прикипел взглядом к Бестии, появившейся в дверном проеме: — Познакомишь?

— Конечно, познакомлю! — воскликнул я и повернулся к дамам: — Лару ты уже знаешь, так что имею честь представить свою вторую женщину: Дарья Ростиславовна Воронецкая. Прошу только жаловать, зато от всей души! Даш, знакомься — это мой любимый батюшка, Игорь Святославович. Само собой, Елисеев. Он же Штык, ибо заслуженно считается лучшим оружейником общины засечников.

— Очень приятно! — почти одновременно выдохнули оба. Но при этом «вторая женщина» выглядела абсолютно спокойной, а шокированный отец старательно скрывал одурение.

В этот момент в комнату ворвалась матушка, заявила, что мы начинаем опаздывать, подхватила своего благоверного под локоток и вытащила в общий коридор. Судя по некоторым нюансам поведения, она почему-то пребывала в самом мрачном из всех боевых режимов, то есть, была готова вцепиться в глотку кому угодно. И это добавило толику уверенности Долгорукой. Но я все равно склонился к ее ушку и еле слышно прошептал:

— Я поверил. А ты?

…Зал Совета встретил нас мертвой тишиной и тяжелыми взглядами исподлобья. Но взглядами меня было не напугать, так что я спокойно оглядел собравшихся, мысленно порадовался, что дядька Пахом все-таки добрался до Базы, и провел своих дам к свободным креслам. А когда помог опуститься на сидение Бестии, услышал недовольный рык Генриха Оттовича:

— А кто разрешал вам садиться?

— А кто мне это запрещал? — равнодушно спросил я, поухаживал за Язвой, сел сам и уставился на председателя. — Вы меня в чем-то обвиняете?

— Ты привел на Базу Императрицу Дарью Ростиславовну!

— Я привел на Базу НЕ Императрицу, а свою женщину. Знакомьтесь: Дарья Ростиславовна Воронецкая!

— Это игра словами! — выкрикнул Хома и гневно сжал сухие кулачки, покрытые пигментными пятнами.

— С чего вы это взяли? — холодно усмехнулся я и уставился ему в глаза: — Были в Большом Мире? Знаете последние новости? В курсе моих личных отношений?

— В Большом Мире был я! — угрюмо сообщил Гаранин. — Там слышал очень много самых разных новостей, но ни одна из них не обрадовала.

— Да ладно? — не поверил я и шарахнул из главного калибра: — Хотя да, чудесный побег из-под ареста новостью не назовешь. Зато повод для радости — лучше не бывает. Особенно если знать, КАКОЙ приговор тебя ждал!

Дядька Пахом подобрался:

— Что ты знаешь о моем аресте и побеге?

— Все: за что арестовали, куда посадили, как вытащили из камеры, на чем вывезли за пределы Нерчинска и в каком месте отпустили на свободу! — заявил я. — А ты НЕ знаешь главного: генерал-лейтенант Петр Денисович Кораблев, проходивший по той же статье обвинения, был показательно казнен на Лобной Площади Великого Новгорода; та же участь ждала и тебя; ты жив, здоров и на Базе только потому, что Дарья Ростиславовна считает нас не преступниками, а защитниками Империи, и тэдэ.

— Ты юн и непозволительно наивен, Баламут! — насмешливо заявил Алексей Харитонович. — Тебя тупо обвели вокруг пальца!

— Ага, обвели! — с хрустом сжав кулаки, «подтвердил» я. — И ради этого обмана Воронецкая спасла дядьку Пахома, взорвала вертолет с любимой дочкой на борту, вошла в пламя, чтобы оставить на ее горящем теле свой артефактный защитный комплекс стоимостью в половину Базы, чуть не умерла от тяжелейших ранений, поклялась Силой отомстить мужу и невесть зачем пошла изображать разведчицу на Базу через вдвое увеличившуюся Багряную Зону, верно?!

— Может, ты что-то не так понял? — примирительно затараторил Генрих Оттович, почувствовав, что я завелся и вот-вот сорвусь.

— Не так понял, говорите?! — переспросил я. — Я лично водил дочку Воронецкой за Стену, ждал, пока девушка мутирует, успел подружиться, проверил в бою с корхами, дал прозвище, привел к месту эвакуации и даже поднимался на борт вертолета, на котором ее сожгли! Да, потом вышел наружу, чтобы обсудить с тогда еще Императрицей кое-какие личные вопросы, из-за чего выжил, но ВИДЕЛ ВСЕ СВОИМИ ГЛАЗАМИ! И что тут можно было понять не так?!!!

— Тем не ме-… — начал, было, Хома, но меня уже «сорвало с нарезки»:

— Она МОЯ. То есть, будет жить мною, ходить в рейды и рвать корхов как на этой, так и на Той Стороне, мстить, любить и все такое, поэтому я за нее ручаюсь и готов ответить тому, кто посмеет оспорить мое Право, прямо здесь и прямо сейчас!!!

Это заявление было очень серьезным, и Хомченко, конечно же, спекся, ведь в его возрасте драться со мной в поединке Права было самоубийством. Зато снова подал голос председатель Совета:

— Мы не оспариваем твое Право. Мы хотим предостеречь от ошибки…