В смертельном страхе Бова вскарабкался на гребень арки и вскочил на спину исполинского скакуна. Мощным ударом копыт тот взлетел. Его грива ходила волнами и, точно парус, раскинулась мантия всадника.

Но тут Бова услыхал позади свист ветра. Он оглянулся и увидел, как страшилище несется следом на другом коне, беспрестанно надсаживаясь в своем: «Не бросай меня! Не бросай меня!»

И как Бова ни силился, расстояние между ним и преследователем таяло на глазах. Он вскочил, ему хотелось укрыться в гриве коня, влезть ему в ухо.

Но тут чудище опустило косматую лапу ему на плечо.

Бова заметался из стороны в сторону. Он словно переживал кошмар наяву. Насилу он открыл глаза.

Но и наяву сон продолжался: кто-то сидел у него на груди и сжимал ему горло. Он мог бы сбросить его с себя, но не в силах был даже пошевелиться. Тело точно приросло к полу, и только волосы едва подрагивали на голове. И, не противясь, он чувствовал, как пальцы чужака сжимаются все сильнее, сильнее, пока в глазах не потемнело и не наступил конец.

Чужак сунул руку Бове за пазуху, достал кошель, перебрался через два трупа к свету в окне, и принялся разглядывать медяки, поднося их прямо к своей косматой физиономии.

ПЮХАЯРВ{15}

Потолок комнаты бледнел розовыми разводами, красные квадраты спускались по стенам все ниже, и вот спящая облита золотым сиянием.

Едва лишь первые лучи солнца, пробившись сквозь листву окружающих кровать берез, коснулись лица Ирис, девушка проснулась. Она подняла обнаженные руки и, полузажмурив глаза, смотрела на дрожащий в ладонях свет. Она была сонно-задумчива, отсвет застенчивой радости играл на лице. Что-то она видела во сне, но такое смутное и неопределенное, что уже никак не могла удержать эти хрупкие очертания. Голова ее медленно сползла с подушки, и волосы разметались в дрожащей линии лучей. И вдруг все снова вспомнилось:

Опять новый день, день упоительно-прекрасный. Можно опьянеть от любви! Ничего больше не знаю, ничего больше не хочу. Только жить, дышать, быть счастливой!

Ниточка мысли оборвалась, но в душе она чувствовала лишь безмерное счастье. Одеяло соскользнуло на пол, она приподнялась на краю кровати, осмотрелась. Дремотная истома все еще держала ее в своих объятиях. Глаза скользнули по вялым березовым листьям, а в открытое окно она увидела ясное небо. И взгляд ее заблудился в синем просторе.

Вчера, сегодня, завтра — все вливалось в одну светлую реку времени. Поток этот струился мимо мягко и ласково. Тончайший оттенок чувства расцветал на переливчатой поверхности, словно водяная лилия, покачиваемая волной. Войти бы в эту сладостную реку, потонуть в ней, позабыть все…

Но тут Ирис внезапно ощутила свежесть утра. Она вскочила, подбежала к окну и от яркого света прикрыла глаза руками. Солнце, большое и красное, встало над холмом. Сверкали росистые пригорки. Осины стояли прямехонько, как кипарисы, едва трепеща серебристыми кронами.

Девушка загляделась, но секунду спустя уже бежала по комнате, весело мурлыча, начала одеваться. Она раскидала белье по постели, надела его наизнанку, рассмеялась, снова стянула его, кокетничая с солнцем и высоким зеркалом. Скоро она отперла дверь и в тоненьких красных чулках, на цыпочках выскользнула из комнаты.

Остановилась она в полутемном коридорчике перед дверью второй мансардной комнаты, возле лестницы, идущей снизу, и прислушалась.

— Аллан! — позвала она.

Внутри было тихо.

«Спит», — подумала Ирис.

Склонившись, она заглянула в замочную скважину. Кусок пыльного пола да две книжки в красных обложках на нем — вот все, что она увидела.

— Спит, — решила Ирис. — До чего же долго он спит!

Она кинулась обратно в свою комнату. Через пять минут, уже совсем одетая, она снова осторожно вышла и спустилась по крутой лестнице.

Чист и свеж был утренний воздух, как росинка, что блестела на листе лопуха. Хутор, поля и луга жили своей негромкой, сокровенной жизнью. Земля выгоняла зелень, дышала и пульсировала под ногами.

Хутор давно уж не спал, окна и двери раскрыл, разогнал по холмам обитателей. Сотни следов копыт и копытец уходили через скотный двор. Из кухонной трубы струился в поднебесье синий дым, а из самой кухни доносилось бурчанье закоптелых котлов.

Ирис приостановилась, подышала утренней свежестью. Потом пересекла двор, перемахнула через невысокий плетень, и извилистая тропинка, петляя, повела ее темно-зеленым полем. Все так же мурлыча песенку, с ребячьей улыбкой на лице она вышла вниз, к озеру, полотенце через плечо, в пальцах росистый стебелек полевицы.

Внизу перед ней засверкало озеро меж зеленеющих островков и затейливых береговых излучин. Верхушки вековых деревьев по берегам тихо раскачивались, но озеро в потоках солнечного света оставалось незамутненным, зеркально чистым. Лишь там, в проливе между островами, тихо рябило в синем сумраке деревьев.

В укромной бухточке, где воздух полнился запахами прибрежных цветов и воды, Ирис остановилась. Она побросала на траву свою легкую одежку и осталась обнаженной. Подняла руки и застыла на миг, чувствуя, как освежает кожу прохладное дыхание воды.

На минуту воцарилась глубокая, мягкая тишина.

Солнечный свет обливал грудь девушки, словно окатывая ее дурманным вином. А потом лучи потекли ниже, на ее лоно, теплом облило бедра.

И вдруг Ирис спиной ощутила прохладу корней, сползающих в воду, и мокрых камней. Все тело передернуло, она испуганно огляделась.

Потом по травке-мокрице она пробежала к озеру, так что холодные брызги полетели выше головы. Все ниже уходило из-под ног мягкое дно, холодная вода почти покрыла бедра — лениво перебирая руками и ногами, она поплыла. Она кокетливо подрагивала под ласковым поглаживанием воды, всем телом внимая мягким касаниям ее ладоней.

Проплывая мимо кувшинки, она ухватила цветок, вытянула с корнем и поплыла дальше, а зажатый в пальцах стебель извивался за нею змеей.

Неожиданно овальные листочки мокрицы кончились, будто их ножом отрезало. Внизу темнела бурая бездна, впереди светилась зеркальная гладь.

Ирис танцевала, плескалась над сумрачной пропастью, летучей рыбой выбрасывалась из волн и опять падала в зыбящиеся глубины.

Но вот она устала, перевернулась на спину, раскинула руки и замерла, лишь часть лица виднелась над водой.

Бескрайнее небо простиралось над ней. И в самой середине — одинокая кудель белоснежного облака. А за этим облаком бескрайность голубизны, в которой, точно птенец в пуху, утопал земной шар со всеми своими поющими лесами, сверкающими озерами и всем, что в лесах и озерах. Парят в этой дымчатой голубизне и другие громады — цветущие горы земли и камней, склоны которых окрашивает пурпур рождающихся и гаснущих светил.

Какое безмолвие, какая гармония! Безмятежен покой тишайших долин земли, и деревья в цвету склонили над ними верхушки. Головокружительно благоухание земли и воды, упоительны ласки трав, рук и волос. Невесомые газы мягко обволакивают людей и деревья в долинах, луга дымятся под солнцем, и дрожат в дальнем мареве взгорья.

Ирис глубоко вздохнула и смежила утомленные светом глаза. И сразу все умерло. Только сквозь веки едва ощущалось желтоватое зарево странствующего в небе огненного шара да вокруг тела — прохлада воды, в которой она покачивалась словно в облаках.

Так и осталась бы здесь! Удары ее сердца будут рябить поверхность воды, дыхание будет вздымать и опускать ее, и груди, точно розовые рифы, станут то появляться, то исчезать в волнах. Так бы и остаться здесь — свежая, вольная и чистая, словно морская дева, которую баюкают волны на гребнях, которой поет колыбельную прибрежный камыш.

Прекрасной, просторной казалась жизнь, как никогда прежде.

Но вдруг Ирис затрепетала от страха и собственного бессилия. Ах, скорее на берег, домой, к нему! Она снова проплыла среди зарослей аира, и солнце играло на ее мокрых плечах. Длинные листья аира колебались на расходящихся волнах.