Многознание не научает мудрости. Но оно небесполезно для мудрого человека. А. К.Гладков был человеком мудрым, а эрудиция его была хорошо известна в литературных и театральных кругах. Страсть к книге была естественной и органичной чертой его характера. Быть может, отсюда преобладание литературных и театральных сюжетов в драматургическом творчестве Гладкова. Вот ведь и героиня самой прославленной его пьесы была писательницей (хотя и щеголяла в гусарском мундире). Героями Гладкова стали Байрон, актриса Асенкова, вахтанговцы, молодой Горький… Он отталкивался от литературных фактов, что впечатляли столкновением противоречивых характеров, противоборством страстей и амбиций в экстремальных (модное ныне словечко) обстоятельствах. Чтение служило мощным генератором для выработки собственных сюжетных решений и для создания ярких характеров. В воспоминаниях о том, как создавалась пьеса «Давным — давно», Гладков сам весьма подробно об этом поведал.

Но книги для Гладкова были не просто источником информации, идей и эстетического наслаждения — они были его любовью, жизнью. Он их собирал, искал, покупал, доставал, выменивал… Причем в отличие от большинства коллекционеров он эти книги читал. Даже вел дневник, где записывал свои впечатления о прочитанном. Оценки его привлекают точностью, отменным вкусом, проницательностью, независимостью. В воспоминаниях о Паустовском Гладков иронизирует над этой собственной страстью, приводит несколько эпизодов, где Паустовский подшучивает над ним. Думается, Паустовский недалек от истины, когда называет Александра Константиновича фанатиком книги. «Весной 1955 года, — вспоминает Гладков, — подарив мне «Повесть о жизни», он (Паустовский. — Ст. Н.) сделал на ней надпись: «Знаменитому российскому книголюбу». На другой своей книге он написал: «Дорогому Александру Константиновичу — великому книголюбу, магистру по делам подлинной литературы…» Так постепенно, но неуклонно «сумасшедший книжник» превращался в «знаменитого», а затем и в «великого» книголюба и даже «магистра»».

Но любовь к книге сыграла с ним злую шутку (что мы любим — от того и страдаем). Кому — то из бдительных граждан показалось: раз человек несет и несет книги домой — явно среди них есть и антисоветчина! В 1948 году к писателю нагрянули с обыском. И обнаружили «крамольную литературу» (да хотя бы некоторые из книг популярных писателей двадцатых — тридцатых годов, объявленных врагами народа)… Так Гладкову пришлось приобщиться к судьбе жертв неправедных судилищ.

Лишь в 1954 году он вернулся из лагерей.

Воспоминания Гладкова об Илье Эренбурге, Юрии Олеше, Константине Паустовском, увидевшие свет за год до смерти писателя, открыли читателям иную его ипостась — талантливого и чуткого портретиста. В небольших воспоминаниях — портретах Гладков сумел дать не только достоверные и угадываемые изображения своих героев, но и открыть в них нечто, не замеченное другими мемуаристами и исследователями, их пристрастия, их, может быть, слабости и, напротив, черты мужества и силы.

Из всех воспоминаний следует выделить два — «Пять лет с Мейерхольдом» и «Встречи с Пастернаком». Они отличаются не только объемом и почти всеохватывающей полнотой, но и тем, что это цельные художественные произведения. Трудно сказать, какое из них более совершенно. Я бы отдал первенство «Встречам с Пастернаком». Впервые опубликованные на Западе в 1973 году, на родине они вышли лишь в 1990‑м, то есть спустя почти пятнадцать лет после смерти их автора. Но книга не устарела, не потеряла своей свежести, современности. Я бы назвал «Встречи…» своего рода романом — романом об эпохе, о литературе, о любви, о человеческих взаимоотношениях, о жизни, о смерти. В них затронуты те вечные вопросы, которые волновали русскую литературу на протяжении всего ее существования. И читаются эти воспоминания как роман, где есть и завязка, и экспозиция, и кульминация, и эпилог, где есть страсти, столкновения характеров, эпоха, где в центре повествования — живой, неоднозначный, противоречивый и выразительный образ Поэта, победителя и жертвы.

Записи, которые Гладков вел во время репетиций Мейерхольда или после бесед с ним, его впечатления и размышления о почти ежедневных встречах с режиссером, отложившиеся в дневниках и записных книжках, стали основой других воспоминаний, работать над которыми Гладков начал в конце пятидесятых годов. Их фрагменты публиковались в журналах, альманахах, сборниках с самого начала шестидесятых.

Они заинтересовали редакцию «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия», и в 1966 году заведующий редакцией Юрий Коротков обратился к Гладкову с предложением написать книгу о Мейерхольде. Гладков с энтузиазмом принял предложение и в 1971 году закончил первую часть — «Годы учения Всеволода Мейерхольда». Но тут работа над книгой приостановилась, потому что шла она параллельно с писанием пьес, других воспоминаний, статей, стихов.

За годы, прошедшие после звонка к нему Ю. Короткова, Гладков написал очень много. Но основное, что осталось нам, читателям, о Мейерхольде, — малая толика от созданного: слишком требовательно относился Гладков ко всему, что выходило из — под его пера. Он был настоящим учеником Мейерхольда.

Книгу для «ЖЗЛ» Гладков так и не закончил. А все, что было написано им о Мейерхольде, тщательно собрал В. В.Забродин (ему помогала и Ц. И.Кин). Эти материалы составили два тома, выпущенные издательством Союза театральных деятелей РСФСР в 1990 году. В настоящее издание включены воспоминания о Мейерхольде, составившие, в основном, второй том.

Читатель сам оценит достоинства этих мемуаров. Они не только о великом режиссере и актере, но и о времени, о театре, о всех, кто жил театром и работал в нем, об атмосфере тех лет, когда рождалось новое искусство и когда оно вдруг стало оцениваться властью как враждебное. Гладков не дает резких и окончательных оценок. Он размышляет. Мы слышим голоса эпохи, слышим живой голос Мейерхольда, его подлинные слова, ибо записывал их человек, бывший с ним рядом, доброжелательный и внимающий. Внимающий и размышляющий. Его любовь к Мастеру чиста, но не слепа. Он видит недостатки, слабости, странности великого человека, но от этого образ Мейерхольда становится только ближе нам и человечнее.

Писатель Александр Борщаговский сказал как — то о самом знаменитом произведении А. К.Гладкова, что это «пьеса, написанная навсегда».

Выдержали испытание временем и воспоминания Гнадкова. И не только потому, что люди, о которых он повествует, были знамениты и вошли в историю русской культуры, но и потому, что написал о них талантливый, думающий, чуткий и доброжелательный человек и писатель.

Воспоминания Гнадкова как бы спрессовывают время, в них то и дело идет перекличка прошлого, настоящего, будущего. И оттого воспринимаешь события и людей, о которых читаешь, как современность, как происшедшее не давным — давно, а не так давно.

Ст. Никоненко

ГосТИМ ВПЕРВЫЕ[6]

Москва, середина двадцатых годов…

На Триумфальной площади[7] рядом с воплощением нэпа — казино — в просторном, неуютном и как бы недостроенном здании — самый удивительный, неповторимый, невозможный, единственный на свете театр.

У входа вместо афиш — лаконичные плакаты. Названия спектаклей звучат, как пароль и отзыв: «Даешь Европу!», «Рычи, Китай!»[8]. Даже хрестоматийное, знакомое, как спинка домашнего дивана, как изрезанная школьная парта, «Горе от ума» тут звучит решительно и императивно, с не допускающей возражений убедительностью — «Горе уму».[9] Рядом с четко определенными «Мандат»[10] и «Учитель Бубус»[11] совсем иначе звучат и выглядят привычные «Лес» и «Ревизор». Здесь они уже «Лес» и «Ревизор». Хочется прогреметь эти слова бронзовым басом Маяковского с его подчеркнутыми оборотными «э» и резким «эр»…