— Я ведь, Зина, не знал. — Митя мялся, головой крутил. — Провожал вот, по-доброму хотел… Ты не обижайся. Я ведь как о жизни думаю: на чистом месте семью завести, детей растить, работать. Тайга чтоб под боком была. Но своих детей, собственных. По-другому я не смогу. Извини. Ничего у нас не получится.

Зина стояла выпрямившись, побледнев. Ноги ее все глубже и глубже уходили в сырой песок. Дернула головой, резко отклонилась, точно увертываясь от летящего камня или неожиданно взбрызнувшей перед глазами ветки.

— Нужен ты мне! Иди отсюда. «Своих детей, ничего не получится!..» С чего ты взял! Валенок тулунский! — Зина побежала по воде, не дожидаясь, пока паром приткнется к берегу.

Дома, в своей боковушке, досыта наревелась, спрятав голову под подушку, чтоб не слышала Феня. «Стыд-то какой! Про Верку решила смолчать. Солнышко мое, золотко! Никого мне не надо! Ласточку мою прятала. Ой-ей! За ее счет счастье купить хотела. Дура бессовестная! Никакой солидной жизни мне не надо. Какая есть, и ладно. И Аська — змея. Тянули ее за язык. Так мне и надо! Не ловчи! А он подумал — заманиваю. Испугался. Да нужен он! Все равно бы сказала. Стыд, стыд! Конечно, заманивала. И Аська, может, просто так сказала, без умысла. Да и с умыслом — так правильно сказала. На всю жизнь научила. Верка, миленькая, ей-богу, никогда больше бессовестной не буду».

Она торговала медленно, неумело, часто просыпала мелочь, нерешительно отдавала сдачу, все проверяя в уме, правильно ли сдает, не обманывает ли. Подбадривала себя, когда оставалась одна. «Ну что, несчастная, торговка частная? Тебя-то кто пожалеет?» Ну что стоять ей здесь не век, Зина знала точно. Добилась этого места, добьется и другого. А теперешнее место было бойкое, на возвышении. Даже Бугров, подходивший за сигаретами, позавидовал:

— Ну и обзор у тебя!

Быстро поняла: коли уж в главных ее покупателях ходят парни, то шуток, подначек, мимолетных ухаживаний не оберешься, и какие бы кошки на сердце ни скребли, улыбайся, отшучивайся — деваться некуда.

— Девушка, а девушка? Ты зачем приехала: фамилию сменить или биографию переделывать?

— Фамилию. Но не на твою.

— Зиночка, почему корова ест зеленую траву, а молоко у нее белое?

— Потому что ты не стал бы пить зеленое молоко.

— Можно, я буду звать вас милочка? Милочка ты моя?

— Можно, милок.

Куда-то исчезла Ася. «Неужели прячется, видеть меня не хочет? — расстраивалась Зина. — Или совестно, что Мите сказала? Или приревновала? Смеялась, смеялась над ним, а как увидела, что уходит, вскинулась. И на меня разозлилась. А злиться-то, может, больше всех мне надо. Что же теперь? Ничего, переболит. Зла ни на кого не держу».

Хотела выбрать время, повидать Асю в субботу, но неожиданно отправили в Казачинск. Два дня все машины Магистрального, все бульдозеры, грейдеры, тракторы отсыпали, ровняли, укатывали дорогу до Казачинского аэропорта к Киренге — работали на субботнике. Районные власти распорядились кормить шоферов и трактористов бесплатно. Зина помогала девчонкам из казачинской столовой варить, жарить, парить с утра до вечера, изредка высовывая в окошко мокрое, сомлевше-красное лицо, — поесть механизаторы были горазды.

Вечером в субботу, перед отъездом, главный механик снял тяжелый черный замок с пузатого столовского буфета:

— Мужики, по сто дорожных. Заработали. Бутылка на пятерых. И девчат приглашайте. Кормили, дай бог.

Рядом с Зиной сидел черный, лохматый, белозубый парень. Когда запели «Славное море, священный Байкал», он так дико и оглушительно заревел, что Зина отпрянула в сторону, нечаянно вышибла у другого соседа стакан, тот упал в тарелку с борщом — жирные, тяжелые брызги поднялись фонтаном. Парню запретили петь. Он наклонился к Зине и сиплым басом сказал:

— Петь не умею, а люблю, спасу нет. Как примкну к песне — обязательно какой-нибудь конфуз выйдет. Николай я. Ну вот, Зина, сразу скажу тебе все свои недостатки, значит, с пением ты сама слыхала. Потом очень люблю хвастаться. Учти: не врать, а хвастаться. Разреши, я похвастаюсь?

— Зачем?

— Боюсь я скрытных людей. Когда человек хвастается, он как на ладони. Все посмеиваются над ним, подкусывают, но верят, что он хороший человек. Вот и я хочу, чтоб мне верили. Ясно?

— Ясно. Ну давай хвастай.

— Смотри, Зина, на эти рычаги. — Николай положил на стол огромные кулачищи. — Они могут все: копать канавы, бить шурфы, ставить дома, держать баранку. Я строил ГЭС в Сибири, работал на КамАЗе и вот приехал сюда. Везде одни благодарности и ценные подарки. Что меня носит по свету — не знаю. Может, затем, чтоб вот так, в каком-нибудь Казачинске, взять и похвастаться: Николай Кокоулин был там-то и там-то, сделал то-то и то-то…

— Дальше куда поедешь?

— Пока здесь побуду. Сейчас еще не работаю. Дома, овощехранилища, подсобки, мелочи. Вот подожду большой трассы, тогда потружусь. А там видно будет.

Он подвозил ее до Ключей. В кабине, прикуривая, с излишней откровенностью покосился на нее:

— А ты доверчивая. Слушаешь, удивляешься. Застревают в тебе чужие слова. Это хорошо, по мне.

Торопливо, не к месту, Зина буркнула:

— А у меня дочка есть.

— А муж?

— Мужа нет.

— Тяжело живешь?

— Не знаю. Нет, наверно. Не думала. Иногда разве.

— Ясно…

Утром погудел под окнами.

— Поехали. Сегодня работаем на воскреснике. Все хочу спросить: а ты давно здесь? Вроде раньше не попадалась.

— Месяц.

— А-а. Я как раз на уборочной был. Слушай, а вчера не успел сказать. У меня ведь тоже двое пацанов, с матерью живут. Пока по свету колесил, жена с офицером сбежала. — Николай надвинул кепочку на глаза и чуть набок, вроде отгораживался от Зины.

— Хвастаешь или врешь?

— Вру.

— А зачем?

— Чтоб тебе не обидно было.

— А на кого мне обижаться?

— Ну, чтоб полегче тебе было.

Зина засмеялась.

— Ты не хвастун, ты болтун.

— Но из таких, что на дороге не валяются.

— Ну конечно!

В понедельник у Зининой палатки появилась Ася. Подходила медленно, и чем ближе, тем ярче вишневели щеки.

— Асенька! Ты куда пропала?! Чего я только не передумала! Ни Мити не видно, ни тебя.

Ася недоверчиво и даже испуганно взглянула на Зину, поняла, что та искренне, и вмиг переменилась.

— Зинка! Зиночка! Ведь я думала, все! Все кончилось. А так тянуло к тебе. Думаю, пойду взгляну.

— Дурочка. Из-за Мити, да?

Ася кивнула.

— Мы ведь женимся, Зин. В субботу.

— Ну-у! Поздравляю, Асенька. — Кольнуло сердце, прихватило холодком и отпустило. — От самой, самой души!

— Ты переходи жить в палатку, на мое место. Мы квартиру тут у одного деда сняли. На выселках. Здесь пока бесполезно просить — молодоженов как маслят после дождя. Россыпи.

— Вот хорошо-то! А когда? — Зина даже схватилась за сердце — так оно зашлось.

— Да хоть сегодня.

— Вечером, ладно? Сразу же.

— Зинка! А на свадьбу придешь? И вообще, все как было?

— Да ну тебя! Само собой… Ася, а как же… ругала его, смеялась, и на тебе — свадьба?

— Может, до сих пор бы смеялась… А ты как-то повернула его другой стороной, понять помогла… что ли. В общем… Ой, глупости какие ты спрашиваешь!

Зина сошла на берег, на песчаную косу возле белого камня. Привалила к нему чемодан, рюкзак. Обернулась: паром отчалил, Киренга отдаляла и отдаляла его. Зина вздохнула: «Ну слава богу. Переплыла». Подняла руку, слабо и грустно помахала. Паромщик Вася откликнулся тонким, прощальным гудком. Две лайки, рыжая и белая, стояли над срезом борта и легонько помахивали хвостами — тоже прощались с Зиной.

Кто знает, кто скажет, что было дальше?

Кто-то другой, не я.

Отпуск Микулину выпал в июле. Сослуживцы, тянувшие жребий перед ним, чуть ли не хором ахнули: