И, как бы в подтверждение только что сказанного, один из призраков — это был Бах — торжественно сел за клавиши и заиграл. Кажется, это была одна из его органных прелюдий. Очень светлая, спокойная, ясная… Мне даже показалось — она была сделана из такого же голубого прозрачного вещества… Остальные призраки слушали игру своего патриарха с таким благоговением, что я увидел: и в самом деле, нет для них ничего дороже этих ночных встреч! Но всё-таки, что они тут ищут? Почему ничего не хотят говорить об этом?

— В таком случае, господа, чувствуйте себя, как дома, — сказал я великодушно и тут же спросил:-А можно ли мне побыть сегодня на вашем собрании?

— Вы хозяин, это ваше право, — ответил Бах. — Но боюсь, не наскучим ли мы вам?

— Что вы, конечно, нет… — Я старался быть радушным и любезным, насколько мог, а поджилки у меня всё равно тряслись: шутка ли, принимать в своём доме призраков, да ещё самых великих!

— Вы можете заниматься своими делами и не обращать на меня внимания, — добавил я. — Я просто здесь посижу и послушаю.

Музыканты опять переглянулись и некоторое время стояли молча. Они, вероятно, думали, как им выйти из такого затруднительного положения.

— А не начнут ли тебя искать? — предположил один из призраков, которого я, к сожалению, не узнал в лицо (в прошлый раз его не было в комнате).

— Нет, — ответил я, — Моя сестрёнка сейчас спокойно спит в своей комнате. Она спала бы ещё спокойней, если бы вы не тревожили её слух вашей ходьбой по половицам.

— Ужасно жаль, — сказал другой призрак (по-моему, это был Бородин), — мы в самом деле тревожим покой хозяйки этого дома… Как знать, может, и сейчас она не спит, в то время, как мы тешим друг друга игрой! Это правило дурного тона, господа, — вести себя подобным образом в гостях… Давайте подумаем, как теперь быть.

Гости беспокойно задвигались вокруг стола. До меня доносились обрывки их мыслей:

— Надо играть только пианиссимо…

— Чуть-чуть…

— Тс-с-с…

— Но где найти такую музыку? Разве можно «чуть-чуть» исполнять Берлиоза? Или Бетховена?

— Дождёмся, когда хозяйка заснёт… Терпение, терпение!

— Не лучше ли начинать с умиротворяющей музыки?

Последняя мысль вызвала всеобщее оживление: видно,

она всем понравилась. И опять все обратились к приземистому призраку в парике… Конечно, они знали и понимали, что никто в мире не умел писать умиротворяющую музыку лучше, чем Иоганн Себастьян Бах!

Он сразу принял к сведению этот всеобщий жест надежды: величаво двинулся к комнатному органу, приставил стул, откинул крышку…

С его музыкой в комнату наконец-то пришли мир и покой. Все призраки, расположившись по обе стороны от играющего, застыли неподвижно. Теперь они были едва видны — они почти сливались с сумраком. Под низким неровным потолком музыка Баха звучала почти как под куполом храма…

Я чувствовал себя маленьким, затерявшимся среди этих звуков в огромном ночном пространстве.

А потом звуки истаяли, исчезли, и вместе с ними — фигуры людей, лунное сияние… Всё без остатка поглотила ночь,

Мой Вовка вдруг заболел. Простудился где-то. Кашель, насморк. Температура — до тридцати девяти… Я с трудом уложила его в постель. Он не хотел укладываться надолго, уверял меня, что «здоров, как стадо коров», но поздно вечером ему стало совсем худо, и он вынужден был уступить. Напоила я его малиной, закутала в два одеяла, так что наружу торчали только вихры и конопатый нос, и осталась дежурить возле постели. Спал он плохо. Во сне вдруг начал разговаривать. Из его обрывочных фраз я поняла, что разговаривает он… с Моцартом! Вот уж сон так сон.

Я даже не очень-то удивилась. Братишка мой — удивительный фантазёр, он может вам таких историй о себе наговорить, что только держись… И даже во сне его фантазия не дремлет.

Утром, когда он проснулся, ещё слабый, но уже повеселевший — дело явно шло на поправку, — я его спросила в шутку:

— Ну, и о чём же вы договорились с Моцартом?

Вовка мой побледнел, аж рот раскрыл от изумления и вытаращил на меня глаза.

— Откуда ты знаешь?

— Ты во весь голос ночью говорил, вот я и знаю!

Вовка смутился, натянул на нос одеяло и пробормотал:

— Так… что-то приснилось…

Он помолчал немного. Потом спросил:

— Скажи, а ты больше ничего не нашла в бумагах нашего дедушки?

— Я там много чего нашла. Что тебя интересует?

— Меня интересует вот эта флейта, на которой наш дедушка играл в цирке и усмирил свирепого тигра. Помнишь, в старой газете было написано?

— Вовочка, милый. Там не сказано, что это был наш дедушка. И потом, мало ли что писали в старых газетах… Успокойся. Всё это выдумки газетчиков.

— Ну, ты скажешь! Выдумки! — Мой Вовка так рассердился, что сел на постели. — Нет, не выдумки! Наш дед Елисей всю жизнь мечтал сделать такой инструмент, ты же сама это знаешь!

— Мечтать можно о чём угодно… Ну, хорошо. Чего ты хочешь? Чтобы я тебе нашла в бумагах ещё что-нибудь об этом?.. Ладно, найду. Только ложись сейчас же. Ты ещё нездоров.

Вовка улёгся и сказал умоляюще:

— Найди, Машенька. Пожалуйста, найди. Там обязательно что-нибудь ещё должно быть.

«Там» — это значит, в секретере. Действительно, в бумагах нашего деда я нашла два очень интересных документа, которые близко касались этой темы. Один из них — отрывки из дневника Елисея Егоровича: среди отобранных бумаг я выбрала его походную тетрадь, ещё военных времён.

— Кстати, — сказала я Вовке, — знаешь ли ты о том, что наш дедушка был участник войны?

— Ага! Я говорил!

— Ты говорил, что он придумал какую-то пушку, а ничего подобного не было. Он больше был исследователь, чем изобретатель. А на войне он далее не стрелял, а обезвреживал мины.

— Всего-то навсего? — в голосе Вовки я услышала нескрываемое разочарование.

— Работа сапёра — очень опасная работа. Но подожди. Речь пойдёт, кажется, не о войне… Вот послушай, что здесь написано.

«Весной 1945 года, после великой битвы за Кёнигсберг, я был в составе сапёрной роты, перед которой была поставлена задача — разминировать подступы к одному из живописнейших замков, расположенному недалеко от залива. Мин мы почти не обнаружили: немцы надеялись на свой город, как на неприступную крепость, и не позаботились о том, чтобы тщательно заминировать даже самые важные объекты.

Уже к полудню мы были свободны и час-полтора могли побродить по замку. В залах со старинным оружием, мраморными скульптурами и рыцарскими доспехами я не особенно задерживался: во мне проснулась моя давняя страсть — найти ещё какой-нибудь необычный музыкальный инструмент… Рояли и аккордеоны меня не особенно интересовали, хотя на них и стояли марки лучших музыкальных фирм мира. Любопытна была коллекция старинных (по-моему, ещё средневековых) охотничьих рогов. Тут был один огромный, позеленевший от времени, настоящий Олифант — не в него ли трубил герой Роланд, в смертельной тоске призывая войско своего короля прийти ему на помощь?

Больше ничего достойного внимания не было. Зато другая находка, очень важная, ожидала меня в подвале замка. Ребята из моего взвода нашли там ящик со старинными рукописями. Я бегло их просмотрел. Для специалиста этот ящик был бы настоящим сокровищем! В нём хранились рукописные Евангелия двенадцатого века, различные средневековые научные трактаты, даже копии с античных рукописей. Видно, хозяин замка понимал в этом толк и был завзятым коллекционером. Может быть, он хотел переправить эти вещи в более безопасное место, но не успел.

Меня особенно заинтересовала одна рукопись: она отлично сохранилась, ибо написана была на хорошем пергаменте. Чёткий готический шрифт позволял мне легко читать её, а мои познания в немецком вполне достаточны, чтобы разобраться в сути написанного.

Автор рукописи — некий Винсент из города Бове. Он в своё время был знаменитым магом, алхимиком и, между прочим, умел играть на многих инструментах. Здесь-то я и прочёл незнакомую мне версию легенды об Орфее. Не знаю, преобразил ли сам автор эту легенду своей богатой фантазией или он добросовестно цитирует не известный никому первоисточник.