— Моё присутствие, вероятно, доставляет вам некоторые неудобства, — сказала она, когда мы кончили наш церемонный обед.

— Что вы, как можно, — запротестовала Маша, но тётя махнула на неё рукой:

— Не лукавь, девочка. Я всё прекрасно вижу. Людям со мной всегда было трудно, потому что я не люблю кривить душой и всё выкладываю как есть, любому, кто бы он ни был. А кому это понравится? Так что, дорогие мои племянники, вам придётся меня немного потерпеть… Да, да. Чуть-чуть потерпеть.

С этими словами тётушка Эрнестина ещё раз загадочно оглянулась по сторонам. Она как будто боялась, что кто-то притаился рядом и вот-вот выскочит на неё из-за угла.

— Пойдёмте-ка… Я кое-что должна вам ещё показать и кое о чём рассказать.

Мы покинули веранду, миновали прихожую и вышли в коридор. В коридоре половицы как-то очень странно звучали под ногами. Звуки были не совсем обычными, и они всё время повышались, так что, когда мы шли, впечатление было такое, будто наши ноги играют музыкальную гамму. По коридору мы приблизились к двери с чёрной обивкой. На обивке были нарисованы какие-то непонятные геометрические знаки. За нами увязался кот Амадей. Как только мы приблизились к двери, он выгнул спину, вытаращил свои глазищи — в полумраке они вспыхнули, — шерсть на его спине поднялась дыбом. Постояв в такой позе, он как-то странно рявкнул и бросился опрометью назад. Меня это рассмешило. Я сказал:

— Во даёт!

Но на тётушку Эрнестину поведение нашего кота произвело совсем другое действие. У неё сразу перекосилось лицо, она отшатнулась к стене и положила руку на сердце. Машенька кинулась было к ней, чтобы помочь, но тётушка отстранила её:

— Ничего, ничего, милая. Это сейчас пройдёт.

— Вы уж извините, — сказала Маша, имея в виду кота. — Он у нас вообще-то смирный. А тут вдруг как будто взбесился…

— Не стоит этому удивляться. Так и должно быть, — загадочно сказала тётушка Эрнестина и вынула из кармана связку ключей.

Сразу, как только дверь стала открываться, мы услышали очень красивый звон. Наверное, так звонят хрустальные колокольчики. Тётя опять просунула голову, долго всматривалась. Наконец она раскрыла дверь пошире и пригласила нас войти.

Вот это, скажу я вам, была комната чудес! Настоящая пещера Аладдина, только вместо сокровищ по всем углам, по всем стенам, на полу и на полках лежали, висели и стояли музыкальные инструменты. Все они были старинными, покрытыми глазурью, резьбой и всевозможными украшениями. Тут были гусли, арфы, клавесины, органолы, оркестрионы, итальянские виолы и много-много ещё всякой всячины. Посреди комнаты стоял огромный диван с фигурными ножками и круглый стол, а чуть в стороне от него зачем-то стояла китайская ширма.

Тётя села на диван, сцепила на коленях руки и сказала торжественным голосом:

— Сейчас вы внимательно посмотрите всё это, а я подожду.

Мы смотрели довольно долго.

Машенька кое на чём попробовала поиграть: на клавесине, на клавикорде и на органоле. Я попробовал дунуть в охотничий рог, но ничего у меня из этого не получилось. Вот если бы тут была флейта, я мог бы показать тётушке Эрнестине, что тоже кое-что могу: в родном городе, как-никак, я два года посещал школьный кружок духовой музыки. И у меня там неплохо получалось. Но флейты не было.

Когда мы вдоволь насмотрелись, тётушка спросила:

— Вы ничего необычного здесь не заметили?

— Мы в первый раз видим столько старинных инструментов, для нас тут всё необычно, — сказала Машенька.

— Я не о том, — нахмурилась Эрнестина Рудольфовна. — Вы разве не обратили внимания, что все инструменты идеально настроены? И что на них совершенно нет пыли? А ведь больше года к ним никто не прикасался! Или, вернее, не должен был прикасаться, — добавила она и нахмурилась опять.

Мы оба молчали. Мы чувствовали, что во всём этом заключена какая-то жуткая тайна, и что сейчас эта тайна должна быть раскрыта, — иначе тётушка не задавала бы нам все эти непонятные вопросы.

— Садитесь теперь сюда. Я кое-что должна вам рассказать и кое о чём предупредить.

Она показала место на диване рядом с собой. Мы сели, по-прежнему не говоря ни слова. Инструменты толпою обступали нас со всех сторон. Они казались живыми, как будто это были люди. Нам с Машей, по правде сказать, стало не по себе. Но мы приготовились слушать тётушкин рассказ.

— Ваш дед, Елисей Егорович Коростылёв, — начала она, — был очень-очень странный человек! Это я должна сказать вам сразу. Очень талантливый и очень странный. Он всю жизнь только и занимался тем, что разыскивал старинные инструменты и сам их мастерил. Объездил полмира. Участвовал в археологических экспедициях. И во всех концах света только одно его интересовало: на чём люди дудели, бренчали или стучали. Вот это всё — она показала на стены комнаты, увешанные домрами, лютнями и гуслями, — я с удовольствием отдала бы какому-нибудь музею, но власти нашего города пока что не проявили к этому интереса…

Елисей Егорович очень изобретательный был человек. Когда, ещё девочкой, он взял меня к себе на воспитание, этот дом весь звенел, гудел и пел на разные голоса. Он говорил мне бывало: «Я всю жизнь мечтал, чтобы мой дом звучал, как оркестр!» Ну, а в старости, когда он стал работать над каким-то своим давним изобретением, он уже перестал следить за домом, часто отлучался в поездки, его музыкальные механизмы начали выходить из строя один за другим. О, как я этого ждала! Для меня это было счастье. Да, да. Вы даже вообразить себе не можете, каково это — жить в доме, где и шагу нельзя сделать без того, чтобы над твоим ухом что-нибудь не звякнуло, не тренькнуло или не зачирикало! Дед был глуховат, а у меня, должна вам сказать, очень острый слух и я всё время вынуждена была затыкать уши ватой… Мне не стыдно вам признаться, что, когда я осталась одна, — я по всем углам и тайникам разыскивала эти ужасные механизмы, те, которые ещё звучали. Я портила их целый месяц. И я мечтала, что, наконец, я заставлю этот дом замолчать!

Последние слова тётушка произнесла с такой силой, что ей в ответ зазвучали струны какого-то инструмента, стоявшего неподалёку. Она посмотрела на нас: внимательно ли мы слушали? Мы с Машей сидели, опустив глаза. Нам было неловко.

— Я вижу, вам не нравится то, что я сказала, — проницательно заметила тётя. — Ничего, дорогие мои. Поживёте здесь немножко — и вы меня поймёте. Да, да, обещаю вам: вы меня очень хорошо поймёте.

Тётушка Эрнестина помолчала, огляделась опять: вправо, влево. В эту минуту она была похожа на старую рыжую птицу, озирающуюся на крыше дома.

— Странный, очень странный был человек ваш дед, - повторила она, ещё раз нахмурившись. — Он настолько был одержим своими чудачествами, что растерял всех своих родных и близких, собственные дети уехали от него. Ну, а меня он взял на воспитание, чтоб хоть какая-то живая душа была в доме… Но, доложу я вам, нелегко мне пришлось, — ох, нелегко. Я мечтала, что когда-нибудь этот дом станет обыкновенным спокойным домом. И вот, кажется, дождалась… Но не тут-то было, дорогие мои, не тут-то было.

Тётушка в очередной раз огляделась по сторонам, потом опустила голову и принялась сосредоточенно сводить и разводить пальцы рук, одновременно покачивая головой из стороны в сторону. Мы с Машенькой опять переглянулись. Мне кажется, нам одновременно пришла мысль, что тётушка наша… как бы это деликатней сказать?., не совсем в себе. Но мы надеялись, что теперь она, наконец, перейдёт к самому главному, ради чего затевался весь этот разговор.

— Пусть вас не испугает то, что я сейчас скажу, — произнесла она, наконец, очень глухо, не поднимая головы. — Мне не удалось справиться с этим домом.

Она помолчала и добавила:

— Дом по-прежнему звучит. Да. По ночам. Но я не знаю — почему! Или, может быть, знаю, но… не верю в то, что знаю… Я понятно говорю?

Наверное, у нас с Машенькой в эту секунду были такие большие и круглые глаза, что тётя безнадёжно махнула рукой.

— Нет, вы, конечно, ничего не понимаете. Ваш кот гораздо догадливее, чем вы. Но вот что я вам скажу: в эту комнату, где мы сейчас находимся, вам лучше ночью не заходить… Дверь держите всё время запертой. И пуще всего остерегайтесь заглядывать сюда во время полнолуния. Вы поняли?