Я осмелел. Я решил, что, если теперь я тихонечко войду, никто меня не заметит (я всё ещё был уверен, что кто-то там прячется).

Осторожно, стараясь не наткнуться на что-нибудь, я начал пробираться вдоль стены в глубь комнаты. Над моей головой рыдали скрипки. Виолончели вторили им справа от меня, у противоположной стены. В углу гудел контрабас. Музыка текла дальше: включались новые и новые инструменты. Для меня это всякий раз было неожиданно: то откуда-то виолончели запоют, то звучат гобои с фаготами, то вдруг трубы… Каждый раз я оглядывался: мне казалось, что вот-вот я увижу, наконец, того, кто приводит в действие всю эту несметную массу звуков! Но никого, конечно, я не увидел.

Не скажу, чтобы мне это прибавило смелости. Но в то же время -с каким восторгом я слушал музыку! Спасибо моей сестре: она хорошо позаботилась о том, чтобы я знал классиков, мы с ней переслушали уйму разных произведений — и теперь сама музыка утешала, успокаивала меня. А в особенности, когда началась середина второй части, помните, там где вступает нежный тихий кларнет? Чудо! Я так и застыл на месте: красота победила страх.

А потом музыка подошла к завершению. Повторилась первая, колдовская тема… Она прозвучала у струнных, у фаготов, у валторн… Последний аккорд!

И тут в моём сознании чётко прозвучали чьи-то слова:

— Превосходно, господин Бетховен!

Это было уже слишком. Я почувствовал, что мне становится дурно, как будто я долго-долго кружусь на карусели… И я не выдержал: быстро проскользнул к двери, выскочил в коридор, запер комнату и еле-еле добрался до своего дивана. На одеяле меня уже ждал мой Амадей: он удрал гораздо раньше. Нас обоих трясло, как в лихорадке.

Музыки мы в эту ночь больше не слышали. Но и в тишине я долго не мог уснуть.

После нашего приезда прошло уже несколько дней. По-прежнему мы с Вовкой ничего не можем понять. Но я заметила, что Вовка всё время крутится возле дверей Музыкальной Комнаты, а один раз я его застала там, за дверью. Это было вечером.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я его очень строго.

— Надо же нам, в конце концов, разобраться, что тут происходит, — смущённо объяснил Вовка.

— Нечего тебе тут стоять. Ступай в свою комнату и сюда больше носа не показывай. Я как-нибудь сама во всём разберусь, — пообещала я Вовке и тут же об этом пожалела.

Легко сказать: «разберусь»! А как выполнить? Чтобы разобраться во всём, надо ведь остаться тут на целую ночь… Весёленькое дело. Могу ли я решиться на это? Решиться придётся, ничего тут не сделаешь, иначе я рискую непоправимо упасть в Вовкиных глазах.

Вот так и вышло, что я вдруг решила остаться в нашей Музыкальной Комнате на целую ночь.

Конечно, я забралась в самый укромный угол: спряталась за рояль. Сижу, жду. На улице уже темно. Если б не луна, ничего бы не было видно. Но к лунному сумраку глаза привыкают легко. Очень долго ничего в комнате не происходило. Я сначала подумала, что ночь пройдёт без происшествий, а значит, я спокойно могу идти спать. Напрасные мечты!

Я, наконец, услышала разноголосое пение половиц: всё ближе, ближе… Кто-то приближался к двери. Дверь, однако, так и не открылась. Я замерла: теперь я ловила каждый шорох. С полминуты длилась тишина. Наконец половицы зазвучали уже в комнате — и опять-таки я никого не могла увидеть. Это было очень страшно. И странно. Не сами лее по себе они могут звучать!

Я так увлеклась слушаньем половиц, что перестала вглядываться, а потом едва не закричала: в трёх метрах от меня вдруг от стены отделилось что-то тёмное и поплыло к середине комнаты.

Кто это? Кто?!

Мне понадобилось какое-то время, чтоб понять: не «кто», а «что»! По воздуху, раскачиваясь, плыла виолончель. Просто так. Сама по себе. Рядом с нею, то догоняя её, то отставая, парил в воздухе смычок. Затем я услышала лёгкий стук, совсем близко. Было похоже, что это стукнула крышка рояля — того самого, за которым я пряталась… Я выглянула и стала напряжённо всматриваться: кто же всё-таки это делает? Но никого по-прежнему не увидела.

А потом послышалась музыка… Звучала та самая виолончель, и аккомпанировал ей тот самый рояль. «Сентиментальный вальс» Чайковского. Очень простодушная, очень мелодичная, очень искренняя вещь. Если бы я слушала её где-нибудь в концертном зале, мне было бы спокойно и светло на душе. Но здесь, ночью, в неосвещённой комнате, наедине с музыкой, которая звучала САМА ПО СЕБЕ, ни о каком покое для меня, конечно, не могло быть и речи.

Я слушала, смотрела и не верила ни своим глазам, ни своим ушам.

Виолончель стояла торчком посреди пола. По струнам взад-вперёд елозил смычок. Звучал рояль. И — никого вокруг…

Как это понимать?

Мне захотелось выйти из моего укрытия и схватить эту виолончель и этот смычок, — поймать инструмент, так сказать, на месте преступления, — хотелось крикнуть: «Эй! Ты чем тут занимаешься, а?!» Но смелости на это у меня, конечно, не хватило.

Виолончель благополучно доиграла свой вальс, и вслед за этим в моей голове вдруг прозвучала чья-то фраза:

— Без сомнения, господа, это очаровательная ночная музыка… Может ли маэстро Чайковский представить нам ещё что-нибудь?

Я схватилась за голову: мне показалось, я схожу с ума. Ведь фраза-то прозвучала только в моей голове! Я её услышала не ушами, а как бы «внутренним» слухом… Но и задумываться над этой новой неожиданностью мне было некогда: я услышала новую музыку, опять хорошо знакомую. Это было вступление к 2-му действию балета «Лебединое озеро» — картина лунной ночи…

Играл целый оркестр. Но на этот раз инструменты не путешествовали по комнате — каждый звучал там, где он находился. Арфу и гобой я отчётливо слышала из разных углов комнаты. Отсвет лунного окна на полу был похож на фантастическое ночное озеро; казалось, ещё немного, и я увижу на нём целую стаю белых лебедей… Впрочем — почему лебедей? Ночью они все должны превращаться в девушек!

Я не могла оторвать глаз от лунного пятна на полу комнаты. Оно притягивало меня. И вот, забыв обо всём, я вышла из своего укрытия и отправилась туда, к моему озеру, к его сиянию…

Тут кончилась музыка.

Опять зазвучали (нет! не зазвучали! только в мыслях моих появились!) голоса:

— Вот и Одетта.

— Откуда она взялась?

— Хороша… Как хороша!..

— А вдруг это новая хозяйка дома?

— Нам надо уходить.

— Однако же, господа, нам следует выразить признательность автору музыки. Это было так изумительно…

— Некогда, поторопитесь!

Шуршание. Звуки половиц. И затем — тишина. Мёртвая тишина.

Конечно, я решила ничего не рассказывать Вовке. Что тут расскажешь! Бред! Галлюцинация! Просто не может этого быть — и всё.

А теперь я вам тоже кое-что расскажу. Вы наверняка удивитесь. Может быть, даже не поверите. И зря. Потому что по-настоящему правдиво обо всём этом вам может рассказать только тот, у кого есть мой нос, мои глаза и мои уши.

В ту ночь, когда я разбудил юного Хозяина, об одном-единственном я не мог ему рассказать: о том, ЧТО ВИДЕЛИ МОИ ГЛАЗА. А ведь тут-то и было самое удивительное!

Когда я крался вдоль стены, у меня и в мыслях не было встретить что-нибудь необычное. Я просто хотел понять, откуда идут странные звуки…

Подкрался — и что же я увидел?

По коридору осторожно шли (то есть крались почти по-кошачьи) люди, весьма странно одетые, пять или шесть человек, и все они направлялись в ТУ САМУЮ комнату.

Они шли в полной темноте; было видно, что дом им хорошо знаком и они знают, куда идут. Я, притаившись у стены, отлично их видел, потому что мои глаза по ночам работают особенно хорошо. Соблюдая расстояние в четыре человеческих шага, я начал красться за ними вдоль стены.

Очень мне было интересно — кто же они, эти неожиданные гости? Первая моя мысль была по-человечески проста: к нам забрались ночные воры. Поразмыслив, я должен был эту мысль оставить: воры, во-первых, не одеваются так изысканно, и во-вторых, вряд ли они с такой уверенностью могут ориентироваться в чужом доме. Тогда кто же? И как им удалось пройти через запертую дверь?! Я всмотрелся внимательней…