В этом весь смысл празднества: вернуть Медведя обратно в природу. Его низвели, но потом с помощью обряда возвратили в урман, в Его стихию. Он не исчезает бесследно… Он вечно живет на Земле, пока есть певцы, помнящие Его священные мифы…

«Так заканчивается Пляска Медведя», — сказал Демьян и вздохнул. Девушка молчала. Задумчиво наклонив голову, она пристально смотрела на огонь.

Шел дождь. Казалось, было слышно, как дождинки струились по деревьям и уходили в таежную землю. Небесной воде не видно ни конца ни края.

Демьян поправил костер. Девушка, очнувшись от своих дум, взглянула на него и, едва заметно улыбнувшись одними весенне-болотными глазами, тихо проговорила:

— Кто бы мою душу природе вернул… — и она подняла руки, обхватила ими голову и медленно, подрагивающими тонкими пальцами и раскрытыми ладонями провела сверху вниз по волосам осенней лиственницы.

И он, завороженный весенним светом ее глаз, вдруг понял, что она и так вся в природе, вся — на его Земле. А свою Землю он знал и любил той суровой и молчаливой любовью, о которой никому и никогда не говорят вслух. И от этого она стала еще ближе, роднее и понятнее, что ли. Он еще не знал, что после начнет изводить его память каждым весенним болотом, каждой осенней лиственницей, каждым изгибом реки и озерного берега. Многие дни, долгие годы. Она будет всюду вокруг него — в цветах, в звуках, в линиях его тайги, его Земли…

Демьян прикоснулся к изумительной линии ее бытия и замер в ожидании чего-то неведомого. Девушка вздрогнула, но не отвела его руку. Он лежал неподвижно, и ему хотелось запомнить и сохранить в памяти до конца своих дней каждую линию, каждую черточку и каждое прикосновение. Рука его медленно двинулась сначала вверх, затем вниз. Потом присоединилась и вторая рука — и, крепко зажмурившись, словно слепой, стал видеть руками. Он убедится, что руки могут видеть лучше, чем глаза: в нем останутся все ее линии во всей первозданной чистоте и неповторимости, во всем совершенстве. Он сам поразится памяти сердца и памяти рук. И эти линии останутся в нем до самого последнего мгновения его жизни на земле. Он будет сравнивать, вернее, вспоминать эти линии при виде многих других линий: линии горизонта, линии Утренней Зари, линии гребеночки леса за большим озером, золотистого следа падающей звезды, куржистого следа вылетевшего из-под снега глухаря, изгиба печального месяца на ущербе, извива Агана-реки возле Летнего Селения. Прекрасны линии природы в своей законченности, ничего не скажешь. Но разве их сравнишь с этими линиями!..

Линии природы хороши и, быть может, даже совершенны в чем-то, но они без человека холодны. В них нет легкого, едва уловимого дыхания и обжигающего трепета. В них нет безумия и огня. В них нет пронизывающего тепла и неземной таинственности. В них нет того, что есть в этих линиях. Возможно, поэтому, по прошествии лет, за что бы он ни взялся, везде останутся следы, напоминающие эти линии. Смастерит ли обласок-долбленку, сладит ли нарту, изготовит ли промысловый инструмент и домашнюю утварь. Охотники с удивлением станут рассматривать его луки-самострелы на выдру и лисицу. Упруги, хороши, скажут охотники, да формы и линии какие-то… не такие. Наши предки не делали такие луки-самострелы. Демьян ничего не скажет, только усмехнется чуть заметно. Однако многим эти «формы и линии» приглянутся, и вскоре Демьян заметит то у одного, то у другого охотника точно такие луки. Значит, они приносят людям удачу.

А позже, когда по реке начнут ездить разные экспедиции по сбору песен, сказок, расшитой орнаментами одежды и обуви, старинной всякой всячины, к Демьяну придет плотный лысеющий мужчина, отрекомендуется художником Михайлой Ефимычем и начнет внимательно рассматривать предметы, сделанные руками хозяина дома. Тут и деревянная ступка с пестиком, и большая чаша из весенней березы, и корневатик — плетенная из кедрового корня и сарги шкатулка для хранения боеприпасов, и котловая ложка… Михайло Ефимыч почешет за ухом, с расстановкой скажет:

— Э-э-э… такие вещи нам нужны!..

Демьян удивится и попытается объяснить художнику:

— Это вещи не старинные. Сам делал. После войны.

Художник тоже обоснует свой интерес.

— Ну-у-у!.. — выразительно протянет он. — Я занимаюсь народным творчеством…

— Тут и украшений никаких нет, — скажет Демьян. — Ни тамги, ни орнаментов…

— Э-э-э… — энергично махнет рукой Михайло Ефимыч. — Мы, люди искусства…

И он с жаром начнет говорить об искусстве, о народном творчестве и многом другом, связанном с этими вопросами. Демьян, конечно, не все поймет в длинном монологе художника, но главное ухватит — гостя интересует все, что создано не умом и руками, а сердцем. И Демьян, коль нужны такие вещи, без лишних слов отдаст их экспедиции из города. В музее или где в другом месте будут — пусть люди посмотрят, если это им нравится. Тем более что теперь всякую домашнюю утварь можно свободно купить. Правда, жена Анисья — на то она и женщина — все же поворчала для порядка.

Это произойдет после Дня Безумия. А День Безумия подступал постепенно. Всем существом чувствовал, как он приближался. И боялся, этого дня, и знал, что никуда не денешься. И вот…

Пришло это время — не стало жизни.

Не стало жизни. Быть может, жизнь остановилась. Быть может, жизнь кончилась. Четко запомнит только линии, что сведут его с ума. Сначала сознание заскользит по линиям, потом понесется с умопомрачительной быстротой. И он потеряет сознание, лишится рассудка. И тогда руки возьмутся за дело — сотворят первую линию. Быть может, самую главную. Сначала вверх, потом — вниз. Сотворят линию, в которой будет все. И пойдут руки творить то, что им прикажет сердце. А сердцу захочется свершить чудо — ведь оно помнит каждую линию, каждый изгиб, каждый поворот, каждое закругление, каждую выемку, наконец…

Будет восход, будет утро, будет полдень…

Сердце все творит без устали…

Пройдет бессонная ночь.

После бессонной ночи снова придет утро, и вслед за утром придет дядя Василь…

Он мудрым взглядом окинет Демьяна, скажет обычные слова и потом, как бы между прочим, деликатно произнесет:

— Что сотворили твои руки… — хотя это творение он ни разу не видел и не увидит никогда.

И тут Демьян очнется и медленно начнет приходить в себя. Что сотворили руки? Кого сотворили? Откуда дядя Василь знает?! Почему сказал про руки, а не про сердце? Ведь творит-то сердце! Это дядя Василь должен знать. Так кого же сотворило сердце? Кого сотворили руки? Кого?!.

Дядя Василь что-то сказал про день. Кажется, спросил: «Что делаешь сегодня?..»

«А-а, да, день. Это пришел День Безумия. И, быть может, дядя Василь также предчувствовал его приход, как и я. Иначе откуда бы он узнал про творение сердца и рук… Возможно ли такое творение?.. Ни один в сиру еще не сотворил живого человека. Образ живого человека. Ни один. Ни разу. Ни в какие века. Творили только богинь и богов. Разве Она богиня? Богиня? Моя богиня?! И я сотворил ее образ. Взялся за творение Ее земного образа. Сердце начало творить… А что делать с этим образом? Она человек, а не богиня. Она земная, живет не в небесах. Но все же… может быть, Она выше богини? Она сильнее богини? Неужели Она сильнее и выше?! Может быть, все может быть… Что делать с образом? Что делать с незаконченным творением рук и сердца своего? Не молиться же на него. Если не молиться, не преклоняться — тогда зачем он? Ведь не станет он живее и теплее земного человека. Не станет лучше и прекраснее живого человека, своего земного двойника!.. Ох, жаль!.. Но это так… Лучше уже не сотворишь… Не вдохнешь человеческого дыхания…

Это так…

И тут уже ничего не поделаешь.

Ничего…»

Дядя Василь ушел. Видно, он и не ждал ответа на свои слова.

Демьян, окончательно очнувшись от сомнамбулического состояния, долго сидел в раздумье: как быть? Делать что с творением сердца своего? Как жить дальше? Как и для чего? Какой смысл в возвращении в жизнь? Может быть, вообще нет никакого смысла? Смысла-то нет. Нет смысла. Может быть, это и хорошо — нет смысла. В отсутствии смысла есть что-то притягательное, есть другой смысл. А, пусть будет так. Пусть… А творение? С творением что будет? Почти нет творения, есть только одна линия. Ах, да — линия! Если принять «отсутствие смысла» — что тогда будет с линиями? Значит, линии исчезнут, уйдут в небытие. Уйдут — будто и не было никогда. Но ведь они были. Они есть. Они должны остаться. Они должны жить… Вот где истинный смысл жизни. На сегодня, на завтра, на послезавтра…