Теперь, прислушиваясь к плачу Пева, он понял, что, в сущности, Анисья права: какая разница между бутылкой минеральной воды и бутылкой водки?! Никакой! И то, и другое ничего не стоит…

Вполголоса переговаривались дочери, у чувала хлопотала Анисья. Зимовье медленно оживало, приходило в себя, словно после тяжелой болезни. «Со временем оправится и Анисья, — думал он. — Она сильная». И самому, может быть, полегчает — спасет дивная Земля предков, что поставила его на ноги. Он был что дерево, которому не раз подрубали корни и ветви, но он яростно цеплялся за жизнь, за землю и снова оживал — пускал новые корни.

Он встал, вышел на улицу — казалось, там будет легче. Немного потоптавшись возле нарт, снова вернулся в зимовье. С улицы тянуло в дом, а из дома — снова на улицу. Нигде он не находил себе места.

— Что ты мечешься?! — проворчала Анисья. — Холоду напустишь!

— Что?! — остановился Демьян. — Холод?! Уже напустил холода.

Выйдя опять на улицу, он вдруг остановился пораженный: Харко что-то давно не подает голос! И вздрогнул в предчувствии недоброго. Медленно подошел к конуре: Харко с натянутой цепочкой лежал на животе, вытянув морду в сторону зимовья. Глаза его уже затянуло пленкой. Демьян долго и безмолвно стоял над ним: хорошую жизнь прожил Харко, не раз приносил хозяину удачу, старый и мудрый был, все понимал, но не вовремя умер. Демьян думал, что он дотянет до теплой весны и встретит перелетных птиц. Не дотянул… Впрочем, какая смерть бывает ко времени?! Пеструха тоже думала о весне, о свежей травке, о тепле и детях, а вот не дотянула…

Похоронил он Харко в сосняке за коралем: выкопал в снегу яму и правым боком вниз положил его туда. Но Харко, хотя уже окоченел на морозе, словно живой, снова поворачивался на живот — не хотел лежать на боку. И Демьян, измучившись, так и оставил его — будто ползущего куда-то с вытянутой заиндевевшей мордой. Может быть, к дому, к человеку? Демьян поспешно накрыл его лапником, присыпал снежком и отошел.

Сумерки окутали сосновый бор и зимовье. Бледная полоска зари уходила за горизонт, а вслед за ней опускалась и Звезда Вечерней Зари. Помнится, в детстве спрашивал у отца и про эту звезду:

«А для чего Звезда Вечерней Зари на небе живет?»

«А чтобы ты мог узнать, когда приходит ночь, — это главная задача ночи».

«Я без этой звезды могу узнать, когда ночь приходит. Когда совсем стемнеет — значит, тогда и ночь пришла».

«Темнота — это еще не ночь, это еще только вечер. Вот когда Звезда Вечерней Зари упадет за горизонт, тогда ночь наступит. Полная ночь наступит — на земле и на воде ничего нельзя тогда тревожить».

«Почему нельзя тревожить?»

«Потому что деревья засыпают, звери и птицы засыпают. Земля засыпает. Все спят».

«А кто главнее: Звезда Утренней Зари или Звезда Вечерней Зари?»

Отец немного подумал и сказал:

«Для человека главнее Звезда Утренней Зари: ведь восходить труднее трудного, а падать за горизонт легче легкого. Так я думаю. А ты как думаешь?»

«Я тоже так буду думать: Звезда Утренней Зари тянет вверх, а Звезда Вечерней Зари — вниз».

«Да, подниматься трудно, а падать всегда легче».

«А для кого живет Звезда Вечерней Зари?»

«Как для кого? Для людей живет».

«И для меня живет Звезда Вечерней Зари?»

«И для тебя она живет, как и ты для нее. Все люди на земле для кого-то живут…»

С тех пор он стал думать, что для него живут и Солнце, и Луна, и звезды, и Земля. Тогда, в детстве, он считал, что жизнь его бесконечна, как и у небесных светил и Земли. Теперь уже он не собирался жить вечно, но в отпущенные ему дни все было для него, как и он — для всего и для всех.

Он отряхнул кисы от снега и прошел в ворота кораля. Одиноко чернела в ночи конура Харко. Пусто и тоскливо стало без него, без его живого негромкого воя. Кутюви не смела при хозяине взвизгнуть, молча навострила уши в сторону Родникового озера, где нарушали вечную тишину искатели горючей нефти. «Хоть бы взвыла, что ли, — подумал Демьян про Кутюви. — Друга не стало, а не догадается даже взвыть. Выла бы, когда положено выть». Но собака молчала — экая бестолковая.

Возле нарты, свернувшись удавкой, валялся кожаный плетеный аркан, совсем еще новый и крепкий. «Порядка вовсе не стало, — подумал Демьян. — На место надо положить, почему он со своего места убежал?!» Он поднял аркан и машинально сунул его под мышку. Теперь он ходил по коралю и думал о Пеструхе, о Харко, об искателях, об аркане, который зачем-то попался ему на глаза. Вспомнил предание о том, что много-много лет спустя мужчины возвращаются из потустороннего мира на землю в образе таежных птичек. А почему бы им не превратиться в звезды?! Ведь звезды, наверное, нужнее человеку, нежели таежные птички?! Тогда бы весь род Демьяна и он сам с небосклона светили бы на землю, смотрели бы на тайгу, на знакомые реки и озера. И он увидел бы всех своих родственников и… Ее, первую. Ее. Он так долго думал об этом под таинственными ночными звездами, что и сам наконец почувствовал себя Звездой Утренней Зари. Никогда раньше он не ощутил себя Звездой Утренней Зари. Никогда раньше он не ощущал себя звездой, а сейчас впервые и вот так сразу будто стал Звездой Утренней Зари. И он понял, как непросто быть человеком и как непросто быть звездой. Теперь и Небо, и Земля смотрят на него так, словно он стал их центром и от него зависит в будущем жизнь и небесная, и земная.

Теперь он должен сделать для них еще больше, нежели будучи на земле. А под силу ли это ему?! Ведь говорил же отец, что восходить всегда труднее, а падать легче. Но лучше раз взойти и взглянуть на все с высоты звездной, откуда виднее, кто тянет вверх, а кто тянет вниз. Виден каждый человек — и охотник, и искатель, и любой родственник.

Он почувствовал себя Звездой Утренней Зари. Он стал Звездой Утренней Зари. Если он не взойдет однажды — утро не придет, солнце не придет, день не придет. Что же тогда делать человечеству?! Может быть, тогда Жизнь начнется сначала?! И все-все начнется сначала?! А если вообще не начнется и не будет начала?! Что тогда?! Наверное, будет Вечная Ночь — и вечный холод, и вечная темнота, и вечная слепота?! Нет-нет, этого нельзя допустить, думал он. Никак нельзя допустить. Нельзя.

Закатилась Звезда Вечерней Зари, и пришла ночь. И стало еще темнее.

А он был Звездой Утренней Зари. Он чувствовал себя звеном той связи, которая соединяет воедино все то, что называется Жизнью — и Солнце, и Звезды, и Землю, и людей — близких и дальних родственников. Без него немыслима Вселенная… Но закатилась Звезда Вечерней Зари, пришла ночь — и настало время его ухода. И он замер, и в самое последнее мгновение перед его мысленным взором промелькнули все дни жизни на земле с их радостями и печалями, с блаженством и муками, с вечною первою любовью… И, ощутив упругое тело аркана, он шагнул в черноту ночи, уверенный в том, что, когда придет время, он взойдет на востоке Звездой Утренней Зари и принесет людям новый день…

1977–1987

Варьеган — Ханты-Мансийск.

Я думаю, книга «Клятвопреступник» удивит даже многих друзей Еремея Айпина. Им хорошо известно, что последние десять лет писатель посвятил роману «Ханты, или Звезда Утренней Зари». Этот роман много раз переписывался и с большим трудом пробивал себе дорогу в печать. Он обошел почти все «толстые» литературные журналы, но в «Москве» прочитали только несколько страниц («Это экология, несите в «Наш современник»), в «Знамени» вообще отпиской отделались, «Дружба народов» потребовала сократить рукопись на три четверти, оставить лишь пять печатных листов, а «Новый мир» хотел урезать наполовину и даже планировал «Хантов» на какие-то номера, но потом уволился горячо ратовавший за Айпина заведующий отделом прозы, а затем «Хантов» отодвинули на неопределенное время публикации романов Пастернака и Солженицына. Шесть лет пролежала рукопись и в издательстве «Молодая гвардия», прежде чем была сдана в производство. Куда больше повезло повести «Я слушаю Землю», которая создавалась в перерывах между заботами о романе. Она переиздавалась чуть ли не каждый год. Но чтобы у писателя еще что-то было в «запасниках», по своему художественному уровню не уступающее роману и повести, об этом никто не знал. Как я понимаю, Айпин не говорил о своих неопубликованных или крайне редко печатавшихся рассказах только потому, что на какое-то время забыл о них — вся энергия уходила на то, чтобы «пробить» в печать роман, это казалось самым главным делом. Теперь собранные вместе, они дают представление о том, как формировался писательский путь.