Если в прозрачно ясный и тихий вечер в укромном лесном закоулке, пред разгорающейся вечерней зарей очень осторожно и нежно задеть отливающий живым оранжевым огнем Небесный Купол, возможно, он издал бы что-то подобное твоему голосу… Не знаю, говорил ли Тебе кто про твой необыкновенный голос. Не знаю, ведаешь ли, каким волшебством Ты обладаешь?! Не знаю, я же про это Тебе ничего не сказал…

По набережной сновала принудительно-добровольно выведенная на улицы не очень веселая прозрачная толпа.

С набережной, свернув вправо, мы вышли на знаменитую Главную площадь твоего города. Шли медленно, не спеша. Ты говорила и показывала, а я смотрел и слушал. Конечно же, больше смотрел на Тебя, нежели на достопримечательности города. Потом повернули под арку и прошли на Главную улицу твоего города, тоже знаменитую. Впрочем, все тут, к чему ни прикоснись, чем-нибудь да памятно. Хотя, каждый город по-своему примечателен. Но это твой город!.. Город, как и Ты, не был похож ни на один другой… Мы перешли Главную улицу против кинотеатра.

Помнишь ли, как назывался тот кинотеатр? Я помню, но мне не хочется, чтобы кто-то узнал твой город. Он принадлежит только Тебе и никому больше. И кинотеатр тоже принадлежит мне и Тебе.

Город был наполнен твоим дыханием.

Город дышал Тобой.

На улице пронизывающий ветер с моря бил в наши спины, а падающий снег сразу же превращался в мокрую слякоть под ногами. Но мне рядом с Тобой было тепло. Я не чувствовал ни холода, ни ветра, ни слякоти на земле. Но тем не менее в фойе кино мы выпили кофе. Кофе было не очень горячим, но приятным.

В зале я сидел слева от Тебя и слушал твое сердце. Не помню, как назывался фильм. Не помню ни одного кадра. Наверное, ни разу не глянул на экран. Я чувствовал только Тебя. Ничего не скажу о твоих глазах, о твоих волосах, о твоих губах. Не хочу, чтобы кто-то узнал Тебя. Пусть никто и никогда не узнает Тебя. Но я помню твое тепло. Ты излучала тепло, и я улавливал это тепло, начиная с колена. И чем выше, тем теплее и жарче Ты становилась, постепенно превращаясь в испепеляющий огонь. И я горел в этом сладостном огне…

Помню твои слова.

Помню твои волосы.

Помню твои губы.

Я помню…

Словом, все я помню…

Тогда, в кино, справа от Тебя сидела твоя подруга, милая и красивая блондинка. Сначала я был огорчен тем, что Ты взяла с нами подругу. Но она оказалась девушкой деликатной, и я почти не чувствовал ее присутствия. При ней мы были вдвоем. Точнее, для меня была только Ты. Одна, единственная.

Я был счастлив.

Потом, уже в густых сумерках осеннего дня, мы вышли из кино. По-прежнему шел снег, дул ветер и праздничные прохожие, больше радующиеся нерабочему дню календаря, неистово месили уличную слякоть.

Загустели сумерки.

Загустели сумерки короткого осеннего дня твоего города.

Я был очень счастлив. И думал, что буду вечно счастливым рядом с Тобой. Хотя и предчувствовал, что слишком большое и неожиданное счастье не может быть вечным и неколебимым. Наоборот, оно очень хрупкое.

Наступил вечер.

Спустились сумерки.

И мы поехали к вам…

…А на другой день мы расстались.

Расстались навсегда.

Расстались.

Потом я приезжал в твой город. И уже один бросил по нашим следам. Вернее, по твоим следам. Набережная, Главная площадь, арка, короткий проезд, Главная улица, кинотеатр, твой дом, твоя улица. Я бродил как бы в сомнамбулическом сне. Никого и ничего не воспринимал. Видел только горящие тихим огнем твои следы. Слышал только твой голос. Вспоминал только твои слова. Улавливал запах твоих духов. Иногда навязывались искаженные пушкинские строки; «…ходила маленькая ножка, вился локон золотой…» Хотя у Пушкина все это, кажется, было в настоящем времени. Сожалел, что в кино не помню ряд и место, где Ты тогда сидела.

Город без Тебя стал пустым.

Город без Тебя стал мертвым…

Странно, почему в тот наивысший миг счастья я не сгорел?! Почему я не превратился в пепел?!

Проходили Осени.

Проходили Зимы.

Проходили Лета.

Прошли годы.

Но годы ничего не стерли во мне, ничего не притупили у меня. Как ни странно, время оказалось бессильным пред моим чувством к Тебе. Твое божественное имя живет во мне, и я это имя не доверю никому… Ты теперь от меня далеко-далеко, недосягаемо далеко. И я часто думаю, что было бы, если бы сейчас мы с Тобой вдруг встретились?! Что было бы? Что?!

Недавно я узнал, что твоя подруга, та милая и красивая блондинка, ушла из жизни. Жаль ее, жаль… Теперь свидетелями того таинственного осеннего дня в твоем городе остались мы вдвоем. Нас двое, Ты и я — и больше никого.

Жизнь моя, как Солнце в полдень, уже поворачивается в сторону заката. И, наверное, мы с Тобой уже больше никогда не увидимся. Но я знаю, что никто и никогда не смог и не сможет полюбить Тебя так, как любил и люблю Тебя я.

Теперь я тешу себя одной мыслью, что в Нижнем Мире, как уверяла меня моя языческая бабушка, каждый человек, и я в том числе проживает еще раз одну жизнь, но только в обратном направлении. И сейчас живу надеждою, что в той жизни я проведу с Тобой еще один день в твоем осеннем городе и еще раз испытаю короткий миг наивысшего счастья.

Ради этого стоило пройти по этой жизни…

27 января 1993 года

Барвиха

Он отдал темную зелень своих глаз ослепительно белым снегом, дремучим урманам, зыбким болотам, бескрайним озерам, бесконечным рекам и чутким ласковым родникам.

Он отдал тепло души своей холодному бездонному небу, продрогшим березам и соснам, вымерзающим травам и мхам, таежным зверям и птицам, живущим здесь испокон веков людям, этой благодатной родимой земле.

Он оставил на этой земле тьму троп и дорог, тьму следов и зарубок, тьму зимовий и кострищ. Он вдохнул жизнь в заповедные дальние озера и реки, в глухие таежные чащобы, в таинственные непролазные болота. Он отдал земле родившей все, что у него было. И даже больше того, что он имел. И он знал, он чувствовал всем своим существом, что земля эта стала и теплее, и ласковее, и добрее и человечнее.

И теперь, когда он отдал этой земле цвет и блеск своих глаз, жар костра своей души, тепло своего дыхания, когда время сделало его сухим и легким, как травинка, когда он стал белее ослепительных весенних снегов, пришел некто шумливый и горластый и громко крикнул:

— Я — первопроходец! Я — первооткрыватель! Я — покоритель! Я-я-я!..

Он молчал. Возможно, только потухшая трубка дрожала в его старой руке. Это «я» беспощадно било его по ушам. Это «я» беспощадно било по тем сопкам, урманам, болотам, рекам и озерам, которым он дал имена. Он дал имя каждому изгибу, каждому песку, каждому яру по большим и малым рекам. Он дал имя каждому ручью, каждому роднику, каждому камню, каждому дереву родимой земли. Он никого и ничего не обделил. Он твердо знал: на этой родившей его бескрайней земле нет ни одного безымянного бугра и закоулка. Нет никого и ничего безымянного.

Он молчал. И, возможно, только потухшая трубка дрожала в его холодной руке. И когда этот некто поперхнулся своим «я», и Получилась пауза, он сказал устало:

— Дверную ручку с обратной стороны возьмите и дверь закройте.

Теперь он слушал тишину. Благостную тишину.

Он сидел и думал о том, что когда-то бородатый дюжий человек пришел на эту землю с остроголовыми воинами и крепко побил иноземного царя. С тех пор многие считают, что тот покорил эту землю. И никто не может понять, что он покорил не землю, а иноземного царя.

А он, отдав все этой земле, на пороге в другую жизнь, понял, открыл великую Истину Истин — землю нельзя покорить, ибо покоривший землю в первую голову покоряет не землю, а свою душу, самого себя покоряет и, покорив самого себя, убивает в себе человека. А величайшая Истина Истин в том, что землю можно только полюбить, но нельзя покорить. Может быть, и в душе того бородатого человека, что четыре сотни лет назад пришел сюда, тоже жила эта Истина, но о ней никто не знал, и человечество впало в заблуждение. И бородатый человек не успел высказать Истину и унес ее с собой в могилу, в величайшие воды Большой Реки.