Ночью поселок в полной темноте дремлет.

— А-а, вечер далеко ушел, — сказал Галактион, глянув на лампочку. — Станция спать хочет. Лампу можно разыскать… Где-то у нас керосиновая лампа была.

— Лампа-то есть, только керосина нет. На улице надо искать, — подала голос Аснэ.

— Да нам тоже пора спать, — сказал Демьян. — Завтра много дел. Домой надо спешить. Меня там гости ждут — искатели горючей воды…

— От таких гостей надо подальше держаться, — заметил Галактион. — Слышал я о них кое-что. Подальше надо.

— Деваться-то некуда, — усмехнулся Демьян. — На одной земле живем.

— На одной… — согласился Галактион. — Это верно.

— Как-нибудь поладим. Ведь люди они, человеки…

— Н-да, человеки-то человеки… — неопределенно протянул Курпелак Галактион, проведя ладонью по гладкой рукоятке костыля. — Н-да, все вроде бы правильно…

На этом разговор приостановился. Хозяева принялись сооружать постель для гостей, Демьян помогал им. Постелили на полу шкуру и старые телогрейки, вместо подушек какие-то мешочки с рукодельем и тряпьем. Лежанка получилась вполне приличная, решил Демьян. В доме, не под небом.

Он уложил сыновей — старшего с краю, младшего в серединку, чтобы не замерз, — накрыл их пальтишками, а сверху малицей. По словам хозяев, ночью, когда печурка прогорает, в избушке бывает довольно холодно. В интернате, конечно, теплее. Там в каждой комнате большая печь из красного кирпича. Да разве согреешь детей только печным теплом?! Еще засветло сбегали в интернат, отпросились на ночевку к отцу. Соскучились. И отец тоже соскучился. Что там скрывать.

Погасла лампочка под низким потолком. Но темнота не мешала разговору, что вели между собой гость и хозяин. Просто голоса стали тише, чтобы не мешать спавшим.

После, когда нить разговора ослабла и Демьян почувствовал возвращающуюся к нему утреннюю жажду-боль, которая притуплялась и утихала во время беседы с людьми, он попросил хозяина:

— Может, какую сказку найдешь? Зимняя ночь длинная…

— Сказку? — тотчас же откликнулся Курпелак Галактион. — Это можно. Коль они есть — не жалко, цены на нее нет…

Как всякий хороший сказочник, у которого немалый запас в голове, он немного помолчал: перебирал в памяти сказки — какую рассказать. И, выбрав сказку, по обыкновению спросил, слышал ли кто эту сказку. Получив отрицательный ответ, он опять помолчал в раздумье, затем, прочищая горло, кашлянул раза два-три и каким-то особенным «сказочным голосом» — мягким и певучим — взял первое слово сказки.

Дом затих.

Дом слушал сказку.

За стенами потрескивал мороз. На дальних дворах изредка взлаивали собаки. Да вскрикивали, разрывая темноту ночи, черно-бурые лисы на верхней окраине села. Затем снова все замирало и погружалось во тьму.

Селение слушало сказку.

И Микуль с Юваном слушали сказку. Но они не дослушали до конца. На середине сказки их одолел сон. И после, два десятилетия спустя, когда Микуль приедет в поселок, он вспомнит про сказочника селения Курпелак Галактиона и, прихватив магнитофон, отправится на его поиски. Шагая по поселку, он пожалеет, что раньше не разыскал старика. Все некогда было. Поездки в эти места всегда привязывались к Нефтереченску, что в двенадцати километрах отсюда. Всех интересовали только «первопроходцы», «первооткрыватели», «первостроители», неисчислимые богатства недр земли. Предпочтение отдавалось лишь работам с привкусом нефти и газа.

В верхнем конце селения Микуль увидит в темноте большой барак, отыщет нужную дверь, постучится. Ему откроют — и в уши ударит стон половиц. Он войдет, поздоровается. Помолчит, потом поговорит о том о сем. И, наконец, спросит хозяина:

«Помнится, старый человек, у тебя много сказок было…»

«Какие там сказки… — вздохнет Курпелак Галактион, заерзав на краешке железной койки, придвинет к себе деревянный костыль, сведет на рукоятке побелевшие пальцы, глухо пояснит: — Ум мой опустошился, слова мои кончились. Какие там сказки… в этот страданий век…»

Одноногий хозяин снова тяжело вздохнет:

«Люди мои кончились — совсем разума лишился. Какие там сказки…»

«Как кончились?!» — невольно вырвется у Микуля.

А люди его уходили один за другим. И начали уходить в первые же дни Безумного Времени — Времени Нефти, Времени Газа, Времени дурной воды — водки.

Первым ушел старший сын Иван. Школу не закончил — работать начал в ПОХе. В середине лета утонул. На моторе ехал. Дурная вода взяла — водка. Милый Торым, хоть сирот не оставил, только вдову. Старший он и есть старший — кормильцем был, надеждой был. Его силой жили. Не стало кормильца, не стало надежды. Ничего не стало.

И Микуль вспомнит, как в школе малыши льнули к нему, к Ивану. Он охотно играл с ними в «Пастухов и оленей», в «Охотников», в «Зимнюю почту». И Микуля, когда его привезли в интернат, взял он под свою опеку. И тот вместе с другими мальчишками бегал за неистощимым на всякие выдумки и забавы кумиром, на добродушно-озорном лице которого всегда светились веселые веснушки — словно кто-то щедрой горстью осыпал его. И эту горсть веснушек преждевременно взяла дурная вода…

Жена Аснэ ушла в середине зимы. На улице свалилась. Только утром хватились — все в доме были без ума. От дурной воды. Хранительница очага ушла. Матерь детей ушла.

Так в доме огонь очага погас.

Помнится, когда после занятий Микуль с ее сыновьями приходил к ним, она обычно подтрунивала над мальчиком. Мол, возьми меня в свахи: самую умную и работящую невесту тебе сосватаю — бабушку Анну. Вон какая проворная да быстрая, в поселке, мол, нет лучше невесты!.. Ух, а этой невесте-то, наверное, все сто лет! Самая древняя бабушка поселка. Голова белая, как первый снег. А лицо с множеством линий и складок напоминает «портрет Земли» на школьной карте. Такая вот невеста!.. Микуль краснел, бледнел, но молчал. Позже он узнал, что всем малым детям выбирают таких «невест» и «женихов» с белыми головами и посохами, чтобы они прожили такую же долгую жизнь, как и эти бабушки-невесты и дедушки-женихи.

«В те годы еще помнили об обычаях и приметах своего народа», — подумает Микуль.

После Аснэ ушла невестка, жена младшего сына Енко. Ее тоже взяла дурная вода на реке. Мальчонку сиротой оставила.

Енко привез ее с соседней Реки. И Микуль ни разу не видел ее. Как-то, будучи здесь проездом, слыхал, что она собирает экспонаты прикладного искусства ханты на ВДНХ, к какому-то юбилею или празднику. То-то была новость для жителей Реки! Оказывается, орнаменты, одежда из меха и ровдуги[115], кузовки из бересты и корня, резьба по дереву и кости представляют интерес для самой Москвы!.. Она заведовала клубом. И сама, возможно, была искусной рукодельницей и мастерицей.

Через год-другой и мальчонки-внука не стало. Его убила машина на дороге между Нефтереченском и поселком. Из школы на выходные ехал. В поселке-то школы до сих пор нет.

Автобус свалился в кювет, на бок. В нем остался лишь мальчонок, внук Курпелак Галактиона. Его правую руку прищемило бортом, и он, насмерть перепуганный, тихо постанывал. «Сейчас вытащим, — сказали ему хозяева, ехавшие навеселе милиционеры и водитель, — потерпи немного». Тросом зацепили автобус — встречная машина приподняла его. Но тут конец троса сорвался — мальчонка вывалился в окно и попал под автобус. После отец Енко потребовал расследования дела. Его гоняли из одной инстанции в другую, из другой — в третью. Так прошли месяцы, годы. Так он и не нашел концов. Никто не заинтересовался, что же произошло на машинной дороге и кто за это должен держать ответ.

И Енко запил. Крепко запил. И управляющий отделением госпромхоза выгнал его с работы.

К этому времени старшая из дочерей, Нина, закончила школу, но работу в поселке не нашла. Уехала, а потом в дом отца вернулась с дочкой-малюткой. Тогда матери-одиночке выхлопотали место сторожихи на электростанции. А через год прямо в поселке, недалеко от дома, на нее наехал развеселый водитель грузовика из Нефтереченска, и увезли ее в город. После пришла бумага: Старшая не может ходить — неизлечимо поврежден позвоночник. Из больницы отвезли ее в дом инвалидов. «Человека нет», — поняли люди. Многие посочувствовали горю Безногого Галактиона, а вскоре позабыли о нем, ибо каждую семью зацепило что-то подобное. А своя и небольшая боль оттесняет чужую.