Сидя у яркого костра, он выпил много чая, но, так и не притушив боль-огонь души, лег на хвойную заиндевевшую подстилку. Он лежал под седыми от холода таежными звездами, которые подмигивали и будто утешали его: терпи, охотник, привыкай, то ли еще бывает в земной жизни. И он соглашался: да, всякое бывает в земной жизни. Никогда точно не знаешь, что тебя ждет впереди — только появляется смутное предчувствие больших перемен…

Лежа на жесткой подстилке, он вспомнил утро этого умирающего дня, вспомнил, как жена провожала его в дорогу. Поразмыслив, он понял, что Харко высказал свои предчувствия, а жена Анисья затаила тревогу, чтобы не расстраивать мужа. Вот оно что, соображал он, но Харко выл не на машины искателей, вернее, не только на машины. Ведь и звезды намекают на что-то такое… А звезды с высоты лучше видят земную жизнь, нежели человек.

Он смотрел на звезды и размышлял. Звезды живут на небе, а приходит время, кончаются отпущенные им дни и годы, они срываются с небосклона, загораются и с огненно-ярким хвостом падают в бездну. Так умирают звезды. Умирают звезды — и рождаются звезды. И небесная жизнь их никогда не кончается, они вечно будут жить на небе… И люди что звезды. Только живут на земле. Тоже умирают и рождаются. С той лишь разницей, что, умирая, все звезды оставляют след, а люди — не все: один оставит сколько сможет, а другой совсем ничего не оставит… Жизнь звездная и Жизнь земная, каким боком вы повернетесь к человеку завтра?! Вот сейчас, на пороге ночи и дня, взойдет Звезда Утренней Зари. Вечная Звезда неба и земли. Никто еще, кроме Курынг воиха[102], не знает о приближении утра, когда на востоке из-за горизонта поднимется Звезда Утренней Зари. Уже за ней немного погодя покажется тоненькой ниточкой бледная полоска зари. Заря все будет расти, наливаясь медно-густым и чистым румянцем, и вскоре взорвется оранжево-золотистым ликом юного Солнца. Так приходит Солнце. Но это все после, а самой первой восходит Звезда Утренней Зари. С ее восходом кончается ночь и начинается день.

Надо уловить мгновение, когда замирает Вселенная и тихо всплывает из-за горизонта Звезда Утренней Зари. В одно и то же мгновение рождается день и умирает ночь. Уловив это волшебное мгновение, поймешь, что ты нужен Земле, Солнцу и Звездам так же, как они нужны тебе. Земля не может, чтобы не оставлял на ней свои следы-тропы человек. Солнце не может, чтобы его лучи не согревали человека. Звезды не могут, чтобы по ним не находил свои пути-дороги человек…

Он лежал с открытыми глазами, в которых поблескивал далекий свет седых звезд. Уже погасла и растворилась ярко-красная вечерняя заря. Затем закатилась за горизонт Звезда Утренней Зари и пришла ночь. А Демьян, томимый нутряной жаждой-болью, долго еще ворочался на жесткой постели и не скоро заснул. Во сне он снова куда-то ехал, встречался с Мариной, с искателями и родственниками, среди которых был и брат Седой с заиндевелой кочкой волос на бесшабашной голове.

Но жажда-боль не отпускала его и в сновидениях. И он просыпался и долго смотрел на яркую звезду над собой. Она напоминала ему другую звезду, там, на западе, что горела над Кремлем и освещала землю. Он стал думать о Москве. Москву видели его отец и братья, когда в составе сибирских дивизий шли на фронт, чтобы отстоять ее, столицу. Может быть, со временем, когда вырастут, побывают там и его сыновья и дочери. А ему вот не пришлось съездить туда. Но, несмотря на это, он хорошо знал Москву. Особенно центр, Кремль. Так ему, во всяком случае, казалось. Ведь в мыслях он не раз приходил сюда вслед за отцом и братьями. Приходил и исполнял древний обряд своего народа…

Дома, обычно по утрам, он внимательно прислушивался к говору приемника. Если голос Москвы уверенный и спокойный — значит, все в порядке. И ты делай свое дело, попусту не беспокойся…

Думы о Москве всегда отодвигали все суетное, наносное, мрачное. И сейчас эти думы оттеснили жажду-боль. И, прикрыв глаза, он ступил на священную землю Красной площади…

Проснулся Демьян поздно, после восхода Звезды Утренней Зари — такое с ним не случалось, когда ночевал зимой под открытым небом. Под открытым небом он был ближе к звездам, к деревьям-травам, поэтому обычно лучше чувствовал их свет и тень.

Иссушающая боль в груди не прошла за ночь, не успокоилась. С этой болью он развел костер, вскипятил и попил чай, запряг оленей, пустился в путь в сторону восхода солнца. Не умерла она и в полдень, когда добрался до поселка. С этой болью он чмокнул в интернате сыновей — малого Юванко и старшенького Микуля, здоровался с родственниками, сдавал в конторе пушнину. И кассирша Лида, внимательно глянув на его обветренное лицо, спросила, хотя не переспрашивала об этом:

— Как всегда? Миру — тоже?

— Конечно, — медленно, ответил Демьян и, немного помолчав, добавил. — Руки-ноги мои на месте — чего об этом спрашивать?

— Мне показалось… — сказала кассирша, пересчитывая деньги.

А что ей «показалось», она так и не объяснила. «Видно, во мне что-то сдвинулось с места, зашаталось, может, и треснуло, — подумал Демьян. — Они, женщины, это сразу учуют, чутье у них на это есть. А что треснуло? От боли, что ли какая трещина?» Да не может того быть. Земная боль ему с детства знакома, она не одолеет его так скоро.

— Вот, Демьян Романыч, распишитесь. — Кассирша подвинула листки бумаги. — Это — вам. А это — Миру.

И Демьян поставил свою метку-тамгу, свою подпись. Мало ли что тебе покажется, мысленно возразил он кассирше. Видишь ли, ей показалось!.. Прежде чем пуститься по следу Мира, он много размышлял. Это как на охоте — сначала нужно все взвесить и обдумать со всех сторон. Найти ответы на все вопросы, связанные с характером зверя, временем суток, временем года, с погодой, с рельефом местности, условиями сезона. Ответить надо быстро и безошибочно, без всяких схем, карт и приборов. Одна надежда — своя голова. Иногда ей помогает интуиция — подсказывает, куда повернуть.

А понятие «Мир» было для Демьяна почти всеобъемлющим. Мир — это и состояние без войны, и взаимопонимание между людьми, и помощь друг другу, и радость в доме, и хороший гость и встреча с путником в пути. Мир — это и Земля, и Небо, и Звезды, и тихий костер в ночи. Мир — это и Солнце, и Луна, и другие большие и малые дела добрых людей, деревьев-трав, зверей-птиц. Но на первое место он всегда ставил отсутствие войны, ибо слишком дорого обошлась людскому роду последняя война, его сиру — в том числе.

После гибели отца и братьев на фронте он особенно часто задумывался о войне и Мире. Отчего это наступает миг, когда силы войны берут верх над силами Мира? Почему?! Ведь люди нормальные и разумные, а их большинство на земле — это Демьян чувствует всем своим существом, — на стороне Мира! Как же так получается, что меньшинство берет верх над большинством? Почему приходит война?.. Откуда приходит?.. Раз приходит на землю, значит, у нее есть корни. Значит, она пускает корни в людей, в землю, в деревья-травы. А нельзя ли корни войны ослабить, подточить?! Так подточить, так подрубить, чтобы она захирела на веки вечные, чтобы она испустила дух на все времена и люди бы вообще о ней позабыли! Так нельзя ли корни войны подточить?! И на это когда-то ответил человек с самыми мирными корнями, директор школы

КОРНЕЕВ,

добровольцем ушедший на фронт в семнадцать лет. Всепонимающими глазами он охватил Демьяна, словно им вместе предстояло идти в атаку, по-хантыйски построив фразу, тихо, но твердо сказал:

— Корни войны подрубить можно.

Демьян облегченно вздохнул. Но тут же, молодой и нетерпеливый в те годы, заерзал на табурете, забеспокоился. Не заметил, как вылетел второй вопрос:

— Как?! Каким образом, Александр Анатольевич?!

И Корнеев медленно заговорил. Говорил он толково, просто, понятно, без всяких ученых выкрутасов. Демьян слушал, слушал и в соответствии с его словами построил свою лесенку: Мир держится на нашем Государстве, Государство — на людях многих национальностей и народов, а нации и народы — это ты, я, он, они. Это добрые дела твоей головы и твоих рук. И чем крепче Государство, тем прочнее Мир… Тем труднее силам войны одолеть силы Мира…