Мик без умолку болтал и размахивал короткопалыми ручищами. Лишь время от времени, прерывая себя, раскатисто похохатывал, как мелкий бес.
Беспалый же изредка вставлял словечко, скалил зубы в нераскрытой полуулыбке. Глаза его беспокойно что-то выискивали вокруг, ощупывали все предметы. «Что он вынюхивает, как лиса? — размышлял Маремьян. — Наверно, что-то ему очень нужно».
Тут Мик снова наполнил стаканы.
Из открытых окошек избушки вырывались невнятные фразы, бестолковый шум. Собаки навострили уши, потом глухо взвыли.
Лесничий подсел к Маремьяну:
— У тебя мотор поломался, говоришь?
— Да, не работает.
— Пойдем, я мигом сделаю!
— Ты же… пил.
— Ну и что?!
— Разберешь мотор, а собрать не сумеешь.
— Так я ж не пьян!
Мик проворно вскочил на ноги:
— Вишь, стою — не падаю!
— Вижу.
— А разбирать мотор не стану — так скажу, что барахлит!
— Это я сам знаю…
— Пошли, дружище! — Мик потянул хозяина за рукав. — Нет, стой! Дай, чмокну тебя, дружище!
У него была привычка, подвыпить, целовать всех подряд. Однажды Маремьянова медведевая собака чуть не откусила ему нос. Мик вздумал чмокнуть ее за то, что она удержала медведя, мясом которого он потом всласть полакомился.
— Ладно, посмотри, — неохотно согласился Маремьян, чтобы отвязаться от него.
Они вышли на улицу. После их ухода нить беседы подхватил Беспалый, оборотился к Прокопию:
— Много в тайге соболя?
«Расставляет сети на зиму», — подумал Прокопий. Помолчав, он неохотно ответил:
— Раньше водился, теперь меньше стало.
— Отчего мало?
— Всякий зверь покой любит, тишину.
— Что, покоя не стало?
— Раньше один хозяин в тайге был — охотник, а теперь сколько?!
— Сколько?!
— Считай: геолог, сейсмик, нефтяник, лесоруб… Все в лес идут — кому надо и кому не надо. С ружьем и без ружья…
— Соболь совсем не перевелся?
— Нет…
Беспалый, помолчав, жестко сказал:
— Мне позарез нужна дюжина соболей!
Прокопий ничего не ответил.
— Если деньги не нужны, могу достать все, что тебе надо…
Охотник будто не слышит.
— Хошь дюральку, лодку?..
Охотник молчит.
— Хошь «Вихрь» достану?
Охотник ни слова.
— Хошь бензопилу?
Охотник все молчит.
— Могу карабин! Кого хошь замочишь!..
Но охотник и на это не отреагировал.
— Может, техника какая нужна, а?! Говори, что хошь!.. Прокопий приподнял голову, перевел взгляд на собеседника.
— Ну… Ну-ну, давай!.. — подбодрил Беспалый.
И Прокопий серьезно, без всякой усмешки, медленно и тяжело отвесил свои слова:
— Мне вот позарез нужен вертолет!..
Беспалый в упор глянул на него ледяными глазами:
— Шутишь, что ль?
— Какие шутки!
— Зачем тебе вертушка?
— На дальние урманы летать…
— Тебе что — земли мало?
— Вблизи мало что осталось — все ваш брат-браконьер до срока выбивает… Вот вертолет пригодился бы…
Беспалый недоверчивыми ледяшками вцепился в охотника, протянул тягуче:
— Изгаляешься, что ль?..
На что Прокопий опять же с твердым лицом сказал неспешно:
— Ежели бы все охотники сдавали пушнину лесорубам, так государство, поди, давно бы развалилось…
— Зря стараешься: героя все равно не дадут — не та отрасль!
— Без всяких героев жили и проживем.
— Знаю: все равно ведь кое-что налево фугуете, мошенничаете, коль навар есть.
— Мы не мошенники…
— Пожалеешь, что не мошенник! — пообещал Беспалый и положил на стол руку с неприличной картинкой-татуировкой.
Эта выставленная напоказ татуировка показалась Прокопию особенно оскорбительной и наглой, и он неожиданно вспылил: сдерживая внутренний огонь, резко бросил:
— Грозишь?!
— Пожалеешь!.. — многозначительно повторил Беспалый. — Мошенником легче прожить!
И тут Прокопий кивнул в сторону выхода:
— Это вот… дверь…
— Пожалеешь… — еще раз повторил Беспалый и вышел вон.
В доме водворилась тишина.
Вздохнула старая Анна, мать Прокопия. Поднялась молодая хозяйка Машенька, начала убирать посуду со стола. Прокопий тоже встал, потоптался посреди пола и направился к выходу. Вершу нужно закончить и невод прибрать, ответил он на вопросительный взгляд жены.
В это время Маремьян и Мик мирно копались в подвесном моторе, лежавшем на куске брезента.
Вдруг глухой дуплет рванул вечернюю тишину.
Все бросились на берег.
Прокопий лежал наполовину в воде. Беспалый отчаянно дергал шнур стартера, но «Вихрь» не заводился.
У Маремьяна вмиг вышибло всю водочную одурь. Он подскочил к Прокопию и выхватил его из воды. Лицо сына стало берестяно-белым…
Речная вода всколыхнулась и алым пламенем лизнула берег.
Маремьян мгновенно почернел… Приложил ухо к груди сына и замер.
Мик бочонком носился по берегу, размахивая руками и пискливо кричал:
— Ружье! Ружье! Дайте мне ружье!
Беспалый бешено рванул шнур — мотор чихнул. В его руке осталась рукоятка от шнура. Он схватился за весла и поплыл к противоположному берегу. А там в несколько прыжков скрылся за деревьями. Тут Мик увидел катер, вынырнувший из-за поворота.
Маремьян оторвался от сына — в затуманенных глазах блеснула надежда: «Жив еще!»
— Неси тряпки! — вдруг заорал он на обезумевшую старую Анну, которая душераздирающе взвыла. — Не вой, не покойник!
Старая рысцой помчалась к избушке. Она продолжала всхлипывать и выть, и древнее морщинистое лицо ее было совершенно сухим: выплакала все слезы за долгую и суровую жизнь. Вскоре она вернулась.
— За невесткой присмотри! — крикнул Маремьян, трясущимися руками перевязывая сына. — Перестань выть!
Он не терпел слез. Невестка Маша была в положении. И когда увидела мужа в окровавленной рубашке, мертвенно бледного, подкосились у нее ноги — упала на желтый речной песок.
В суматохе не заметили, как причалил катер, из рубки вышел начальник лесоучастка Шнейдер.
Накануне они с Маремьяном собирались на рыбалку.
— Несите его в каюту! Да побыстрее! — крикнул Шнейдер, увидев Прокопия.
Мик вертелся у всех под ногами и, захлебываясь, рассказывал:
— Он его, наверное, в упор. Я, я… Меня там не было. Ружье мое картечью… Мне ружье не дали, а то бы такого гада…
Катер круто развернулся и, оставляя за собой белые бурунчики, помчался к лесоучастку.
Молоденькая белокурая фельдшерица опустила руки и почти шепотом сказала:
— Я не могу, операция нужна. Скорее в район! И пить… Пить не давайте!
Шел девятый час вечера.
Радист, не выслушав до конца, отрубил:
— Нет, связь у меня в одиннадцать утра. Кто сейчас меня примет?
— Через другие станции попробуй! Можешь? — попросил Шнейдер. — Пойми, задержка даже на час…
— Человек может умереть, дубовая твоя голова! — взорвался лесничий Мик.
— А я тут при чем? Сказал же — завтра… А сейчас нет…
Неожиданно Маремьян с нестариковским проворством выскочил из-за спины Шнейдера и схватил радиста за грудки, прошипел, приподняв его:
— Как нет?! Как нет?!
Он вцепился в радиста с отчаянием загнанного зверя, который готов на все. Первым опомнился Шнейдер: он схватил Маремьяна за руки и вывел на улицу.
— Вот что сделаем, Маремьян, — заговорил он. — Я дам самый быстроходный катер, вези сына к геологам. Фельдшера возьмете. Там в экспедиции базируются вертолеты, дадут. Иного выхода нет. Выиграете десять часов…
Из небольшого юркого «костромича» выжимали все. Механик-моторист что-то смазывал, чистил, закручивал, прикладывая ладонь к корпусу двигателя, прислушиваясь к его дрожанию.
Северная ночь настолько коротка и светла, что не зажигали фару. Гул мотора тревожным эхом отзывался в спящей тайге.
В каюте на жестких нарах в бреду лежал Прокопий. Маремьян, не доверяя молоденькой девушке-фельдшерше, ни на минуту не отходил от сына. Сын с трудом стонал, губы запеклись, лоб покрылся испариной. Отец прикладывал к его горячему лбу мокрые бинты. Когда они нагревались, он убирал их. Смачивал водой запекшиеся губы. Иногда сын порывался встать, скрипел зубами. Отец успокаивал его, что-то шептал ему, обещал, умолял, хотя вряд ли потом мог вспомнить то, о чем говорил.
