О сталегорском хоккее, да и не только о нем, знали они теперь всю, что называется, подноготную и, как никто, пожалуй, другой, страдали душою за своих; но непросто прожитый век не отучил их уважать чужое достоинство, и потому сейчас, когда приезжие пробовали лед, кто-то из дедков, стоящий к гостям поближе остальных, спросил приветливо:

— А что без буторишка? Или кататься не будете?

И один из этих, одетых в дубленки и в пыжиковые шапки красавцев, щедро улыбаясь, ответил простосердечно:

— А стоит ли, дед?.. Зачем?

Пораженный старик бочком-бочком отошел к своему товарищу, и вдвоем они постояли, озябшие, пошвыркали носами, постучали нога об ногу пимами, поахали, тут к ним третий подошел, а дальше — дело известное: в общем, вечером, когда стал собираться народ, эти трое стояли сразу за контролерами у входа, рассказывали завсегдатаям, которых знали в лицо, одну и ту же историю — о том, как москвичи не захотели перед игрой покататься, — и грустные голоса стариков были похожи на те, какими обычно люди приглашают пройти к столу на поминках.

Им в ответ понимающе головами покачивали: мол, ясное дело, дожили!.. Они и «Сталеплавильщик» только затем небось включили в розыгрыш, чтобы дать кое-кому отдохнуть!

Перед самым началом игры у наших случилась заминка, четверо полевых никак не могли дождаться пятого, судья настойчиво свистнул еще раз, и тут, низко пригибаясь, через борт перемахнул Даня, лихо, как в былые времена, взмахнул клюшкой и, заваливаясь набок, по дуге потел к центру. Судья нетерпеливо вбросил шайбу, но Даня, потянувшись, каким-то чудом отнял ее, отдал партнеру, кинулся вперед, получил пас, одного и другого обвел, третий подставил ему подножку, и, падая, Даня сильно и коротко успел пробить — за воротами у москвичей мигнула красная лампочка.

Та самая, почти забытая теперь, — Данина шайба.

На трибунах ударили в ладоши и замерли, не поверив: что за новости?

Москвичи головами покачивали и улыбались друг другу, и снисходительно на наших поглядывали: некоторым — не станем уточнять, кому именно, — всегда, мол, везет, факт известный. Теперь гости захватили шайбу прочно и, казалось, надолго. Опять наши стали ошибаться, занервничал вратарь, которого уже и раз, и другой спасло только чудо, ко тут Даню, ходившего кругами, будто толкнула вдруг та самая, неудержимо распиравшая его изнутри пружина, он прыгнул к шайбе и с нею, все круче заваливаясь набок, бросился сломя голову через все поле, все только заоглядывались, и вот она вдруг — вторая!

Теперь хлопали подольше, но все же как бы с опаскою: разве не знаем, как оно тут, на нашей площадке, всегда бывает. Загоришься, поверишь в них, понадеешься — тем горше потом будешь переживать поражение… Не в первый раз, мы ученые!

А Даня, затормозивший так резко, что крутнулся, как встарь бывало, волчком, на один момент замер, вскинул вверх руку в громадной кожаной перчатке, и тут же над полупустыми рядами взметнулась ласточкой белая варежка.

И заоглядывались, зашептались на трибунах…

И стало вокруг очень тихо. И стало очень за что-то, ничем не защищенное, тревожно…

Коротко похрустывало под тугими ударами шайбы промерзшее дерево, потрескивал лед, чиркала, разрезая его, сталь, глухо впечатывались одно в другое тела, с густым шорохом, распростертые, мчались по льду, плющились о поскрипывающие борта. Шла упрямая, изредка нарушаемая лишь прерывистым дыханьем да неожиданным чьим-то хеканьем, немая борьба.

Странное дело: казалось, что Даня не принимает в ней никакого участия, что он постоянно занят чем-то известным только ему одному, имеющим целью выиграть не только у чужих — у всех сразу.

Это был прежний Даня, с него уже не сводили глаз и, когда он совершено неожиданно, издалека, всадил третью, радовались без удержу и хлопали уже без оглядки: да пусть там потом хоть что — вы видели, человек заиграл?!

А гости, после третьей, начали грубить, стали друг на друга покрикивать, и зрители, всегда очень тонко чувствующие даже самый незначительный сбой в настроении чужих, хором начали свою жестокую борьбу, которая очень часто ранит куда больнее, чем сам соперник.

Прежде всего — взялись дружно освистывать «изменников».

Сколько произнесли мы до этого горьких слов, вспоминая вас, но как мы всегда любили вас, братцы!.. И искали ваши фамилии в коротеньких спортивных отчетах, и в ожидании встречи с вами, бросив остальные дела, усаживались прочно у телевизора, ловили каждый взмах клюшки и расплывались в счастливейшей улыбке, если кто-либо из вас попадал на скамью штрафников и его вдруг крупным планом показывали, и, приезжая в Москву, шли на хоккей, где болельщики дали вам уже свои, иные прозвища, а, не обращая внимания на соседей по ряду, кричали вдруг, как оглашенные, позабытое вами, приклеившееся еще в дворовой команде: «Сю-уня!..»

Но нынче, ребята, другое дело. Нынче — в родном-то городе! — похлебайте!

И не только при малейшей ошибке — при одном появлении «изменников» возносился над трибунами беспощадный унизительный свист.

С москвичами не было старшего тренера, наверное, не посчитал нужным ехать. Два молодых его помощника сперва перестали бывших сталегорцев выпускать на площадку, а потом велели им и вообще — с глаз долой. И болельщики поняли, что это почти победа.

Может, это были звездные часы в жизни Дани, может — одна из тех почти невероятных случайностей, которыми так богата любая игра: четвертую шайбу он забил почти в точности так же, как первую, — в самом начале второго периода, на четвертой или на пятой секунде.

И восторженный стон, каким откликнулись болельщики, не прекращался уже ни на единый миг — до самого конца матча.

Не знаю, с чего это началось, но трибуны вдруг стали заполняться. Кто-то, наверное, прогуливался неподалеку по улицам и вдруг услышал знакомые победные звуки, кто-то другой позвонил узнать, как там дела, и тут же постучал соседу…

Снова открылось окошечко кассы, потом другое, и кассирши хлопотали за ними так торопливо, словно пытались вернуть все упущенные за долгий сезон барыши. Затем около касс столпилась длинная очередь. Затем стали стучать во все двери и требовать директора.

Сам бывший хоккеист, директор не оторвал взгляда от площадки, но, приказывая открыть все, какие только можно, входные двери, повел рукою у себя за спиной… И к концу игры на трибунах давились так же, как тогда, когда «коробочка» была еще старой.

Говорят, что люди прибегали в пальто, накинутых на пижамы, а то и на теплое белье. Не знаю, не стану врать. Но я своими глазами, когда уже расходилась потихоньку толпа, видел под ногами утерянный кем-то растоптанный шлепанец.

Но ведь было в тот вечер из-за чего чуть ли не босиком стоять на раскаленном бетоне!..

Даня после четвертой заиграл совершенно иначе — он снова стал капитаном и снова стал дирижером. Опять он был в центре событий, опять распасовывал, помогал, подстраховывал, опять отдавал — как отрывал от сердца. И в конце концов ему удалось раскачать даже тех, кто и в самом деле давно уже приходил сюда с клюшкой только затем, чтобы бесплатно смотреть хоккей.

Во втором периоде наши забросили еще две.

Отдыхать в раздевалку перед третьим они не пошли: кто потихоньку катался, изредка побрасывая по воротам выехавшему запасному вратарю, кто стоял, окруживши посреди поля первого, кто, облокотись на бортик, переговаривался со знакомыми на гудящих трибунах… Как знать, может быть, всем в команде очень давно уже так нужны были эти редкие минуты всеобщего тепла и дружеского участия…

В последнем периоде тоже было три шайбы при одной пропущенной.

Девятую в буллите прямо-таки затащил в ворота гостей самый молодой игрок «Сталеплавильщика» — парнишка с виду совсем тщедушный, словно одетый для смеха в чужие доспехи сиротинка, — это особенно потешило напоследок сталегорцев и окончательно взвинтило москвичей.

Когда под небывалый свист шагали они гуськом по черной резиновой дорожке, то последний походя, срывая зло, шлепнул клюшкой пониже спины стоявшего боком рядом с дорожкою Володю Минаева, и тот, обиженно моргая, сперва секунду-другую смотрел в спину уходящим, а потом сделал шаг и легонько хлопнул обидчика по спине. Москвич не удержался и шлепнулся, а вслед за ним, так же, как стоящие рядком доминошные кости, стали валиться шедшие впереди.