— Как туда попал? А? Знаешь? Не знаешь! Со двора спёр. Зарезать мог. У, бандит!
Мальчишки помалкивали.
Снова дома
Уезжали не так торжественно, как приехали.
Ехали на двух арбах. А в упряжке буйволы. Арбы непрерывно и дико скрипели и ползли как черепахи.
Но Костик был счастлив: с каждым шагом неторопливых буйволов приближался дом.
Ехали бесконечно долго. Костик с Шуркой убегали вперёд, успевали забраться на гору, спуститься, набегаться, устать, а протяжный скрип и не думал приближаться.
Несколько раз они купались в горных речках. Впрочем, «купались» — не то слово. Вода была ледяная. Можно было только окунуться на один-единственный коротенький миг. Сразу останавливалось дыхание, глаза испуганно вытаращивались, а ноги сами выносили на берег, на тёплые голыши. Тело начинало гореть, как ошпаренное, и вздувались здоровенные пупырышки. Как на огурцах.
— Ну и в-водичка, — говорил Шурка, клацая зубами, — как только в ней р-р-рыбы живут!
Вода была неправдоподобно прозрачная.
Дно устлано чисто промытыми хрусткими голышами. А в тени, головой против течения, висели пятнистые рыбы — форели. Круглые, как веретено. Даже на глаз — крепкие и упругие.
— Вот бы сюда нашего бычка или барабульку — сразу бы замёрзли. Привыкли, неженки, к тёплой водичке, к Чёрному морю, — говорил Шурка.
* * *
К дому подъехали уже в сумерки. В окне горел свет. Костик вбежал в комнату и увидел военного, сидящего к нему спиной.
«Кто это?» — подумал Костик.
Военный обернулся. Керосиновая лампа мигала и коптила.
— Мама?! — шёпотом удивился Костик.
— Сынуля! — Мама схватила Костика на руки, закружилась с ним по комнате. — Какие вы молодцы, что приехали! Какие вы умницы!
Костик глядел на неё и не узнавал. Мама коротко постриглась. В гимнастёрке с широким ремнём. На петлицах два кубика — лейтенант.
Шурка тихонько топтался в углу. На него тяжело было смотреть.
Бабушка с Мелашвили втаскивали узлы.
В комнате всё было разворочено. На полу лежали какие-то тряпки. Шкаф раскрыт, ящики выдвинуты. Постель перевёрнута. Бабушка огляделась.
— Батюшки, что это ты наделала? Ералаш-то какой!
Мама посмотрела вокруг и засмеялась.
— Я вам самого интересного не сказала: нас обокрали.
Бабушка как стояла — так и села на стул.
— И много? Много украли?
— А всё, что могли! — ответила мама. — Только какие-то воры дураки попались. Брали всякую дрянь. Платья мои, пальто, всякий хлам. Даже швейную машинку хотели утащить, да, видно, показалась тяжёлой — под окнами бросили. А самое ценное — книги — не взяли. Ведь у нас такие книжки есть! Редкостные! А эти чудаки наволочки хватали. Смех, да и только! — мама снова засмеялась.
— Тебе бы только хохотать, а как мы теперь без наволочек спать будем? — Бабушка сердито заглядывала в ящики шкафа и с грохотом захлопывала их.
— Переживём. Они не всё украли. — Мама махнула рукой.
Она подкрутила лампу, сделала свет поярче.
— Славно, что вы приехали. Я собиралась завтра к вам в гости. Из нашего госпиталя скомплектовали медсанбат. Я скоро буду генералом.
Мама засмеялась и подошла к Шурке. Лицо у неё сразу посерьёзнело.
— Ты, Шурик, не переживай. Твоей маме лучше. Завтра увидишься с ней. Теперь всё будет в порядке. Но ей придётся несколько месяцев полежать в госпитале. Поживёшь пока с нами.
Она взъерошила ему волосы и повернула за плечи.
— А теперь слушай мою команду: ать, два! Кругом! Приказываю спать. Всем. Завтра поговорим. Утро вечера мудренее.
Мелашвили — лисий сын — тоже остался ночевать.
Толька идёт по следу
Прошло пять месяцев. Медсанбат перевели ближе к фронту. Шуркину маму эвакуировали. Стали жить втроём. Без мам.
К бомбёжкам немного привыкли, научились прятаться. В порту на каждом шагу стояли зенитки, и немцы теперь не летали так нахально. А с большой высоты не очень-то попадёшь.
Костик начал было собирать осколки бомб, да бросил. Их было столько — на каждом шагу, — что пропал всякий интерес.
Жизнь стала трудная. Всё время хотелось есть. Хлеб выдавали по карточкам — кукурузный, невкусный, но и его не хватало.
В основном, ели рыбу. Костик и Шурка ловили. Но её не на чем было жарить. Ели варёную, почти без соли, потому что соли тоже не хватало.
Весна была в разгаре. Зацвели олеандры — розовые, белые.
Учились теперь в новой школе, у самой горы Чернявского. Прежнюю разбомбили. В классах было тесно. Сидели по три человека за партой. Костик, Толик и Шурка расположились на «Камчатке». Занятия в школе бывали не каждый день. За пять месяцев в классе сменилось четыре учителя. Как будто учителя играли в чехарду.
Толику не давала покоя история с ракетницей. Он завидовал Костику и Шурке тихой, безнадёжной завистью. Он просто отчаивался, когда они вспоминали крепость и всё, что там вышло. Лицо у Толика становилось обиженным и печальным. Будто кто-то виноват, что его не было тогда в горах.
Костик и Шурка совсем перестали при нём говорить о крепости. Им жалко было глядеть на Тольку, очень уж он переживал.
Но ракетница, ракетница! Её-то не спрячешь.
Толька стал мрачным и подозрительным. Ему всюду мерещились шпионы. Он был уверен, что тот тип, у которого спёрли ракетницу, — враг и лазутчик. А если Толька в чём-нибудь уверен, — тут уж его не разубедишь. Хоть кол на голове теши.
* * *
В тот день Толька запропастился куда-то с самого утра.
Костик и Шурка выплавляли свинец из пуль.
У самого их дома рос громадный кедр. Шурка сидел, прислонясь к нему спиной, на краю круглой глубокой лужи — только что прошёл мгновенный южный ливень.
Шурка смотрел, как Костик раздувает огонь под консервной банкой с пулями. Банка стояла на двух кирпичах и была полна до краёв.
Пули поблёскивали маслянистыми жёлтыми боками — пистолетные, автоматные, винтовочные, некоторые с разноцветными головками — трассирующие. Среди пуль лежало что-то не совсем понятное — то ли здоровенная пуля, то ли маленький снарядик с рыжим медным пояском внизу.
Свинец нужен был для грузил. У хорошей закидушки грузило должно быть тяжёлое, большое, иначе далеко не забросишь. Мальчишки не первый раз уже плавили пули. Свинец выливали в форму из газеты. Форму засовывали в песок, чтобы не сгорала.
Костик положил в огонь две сухих кедровых шишки и дул, наливаясь кровью от натуги. Он почти лёг на землю.
— Дай-ка я подую, — сказал Шурка.
И вдруг грохнуло.
Грохнуло так, что Костик вжался щекой в песок и зажмурился. Он услыхал, как над головой у него что-то свистнуло и шмякнулось в стену.
Костик быстро взглянул на Шурку и успел заметить, как консервная банка крутнулась в воздухе, веером рассыпая нерасплавившиеся пули, и угодила закопчённым горячим дном прямо Шурке в лоб.
Шурка уставился на Костика выпученными глазами, посидел немного не шевелясь и неторопливо повалился в лужу.
Он лежал в ней на боку, и на лбу его наливалась синевой полукруглая ссадина. Как подкова.
Костик медленно, будто во сне, подошёл к Шурке, потянул его за рукав, прислонил к кедру.
— Т-т-ты живой, Шурка? — спросил он.
— Живой, кажется.
Шурка помотал головой, осторожно потрогал её.
— А чего ж ты упал? — спросил Костик.
— Не знаю. Я думал, убило меня, — прошептал Шурка.
Он снова потрогал голову таким жестом, будто это что-то хрупкое и непрочное.
И вдруг Шурка захохотал.
Это было не очень-то приятное зрелище — глаза у человека перепуганные, а сам хохочет.
Костик неуверенно хихикнул и тоже стал смеяться. Ему совсем не хотелось смеяться, но он никак не мог остановиться и хохотал во всё горло, прямо-таки корчился от смеха.
