И он протягивает руку. В тот же миг Шурка делает быстрый шаг вперёд, молниеносно отвешивает Костику две звонкие плюхи и захлопывает калитку.
Ошеломлённый Костик видит сквозь навернувшиеся слёзы, как Шурка спокойно запирает калитку, и слышит его противный шепелявый голос:
— Фто, схлопотал по морде? Заработал? Я тебе ештё не так дам. Иф, мириться захотел!
Костик ревёт от злости, а Шурка прыгает по газону, как сумасшедшая обезьяна, и смеётся.
Но в открытую Костик всегда побеждал. Просто он был сильнее Шурки. Шурка знал это и потому придумывал всякие хитрые штучки.
Когда же бывал бит, то, размазывая кулаком слёзы и шмыгая носом, начинал ругаться.
Делал он это виртуозно. А Костику становилось жалко его.
Но если Шурка замечал это… О, тогда он от ярости даже шепелявить переставал и снова лез на Костика.
— У, белобрысая воша! — кричал Шурка. — Ты лучше скажи, где твой папочка?
— А твой?
— Мой-то похороненный, а вот где твой? Скажи, скажи!
А что Костик мог сказать? Он и сам не знал.
Бомбёжка
На этот раз они не подрались. Да и не получилось бы: между ними был забор. Они даже не ссорились.
Костик стоял под алычовым деревом и смотрел на залив.
А Шурка учил его нехорошим словам. Слова были такие скверные, такие ужасные, что даже сам Шурка не решался произносить их громко.
Он говорил шёпотом и всё время оглядывался.
А Костик стоял и не знал, что делать. И страшно было, и уходить не хотелось. Он старался не глядеть на Шурку. Смотрел на залив.
Залив был полукруглый. Синий-синий. Странно, море называется Чёрное, а чёрным не бывает. Синим бывает, зелёным бывает, даже рыжим, а чёрным — никогда.
Вдоль самой воды, по высокой насыпи, проходила железная дорога. Рельсы плавным полукругом повторяли линию берега. Блестели на солнце.
Морю было жарко. Оно лениво-лениво шевелило маслеными боками.
А потом из тоннеля выбежал весёлый паровоз с зелёным хвостом вагонов.
Костику казалось, что паровоз от радости покрикивает…
Дальше всё произошло стремительно и страшно. Из-за верхушек кипарисов, так низко, что из рогатки попасть можно, выскочили самолёты с чёрными крестами на крыльях.
Перед весёлым паровозом выросли чёрные кусты. Потом паровоз споткнулся, вагоны, как игрушечные, поползли друг на друга и покатились в море.
Только после этого Костик услышал грохот.
Он обернулся к Шурке, но того уже не было, а здание водолечебницы как-то странно изменилось.
Костик бросился домой. В доме три входа, Костику надо в средний.
В средний, в средний, в средний…
Издали Костик видел, как в дом вбегают незнакомые люди. «Что им надо? Прячутся, наверное», — успел он подумать, и сейчас же раздался такой грохот, который и сравнить ни с чем нельзя.
Много позже Костик постукал друг о друга два большущих стальных бильярдных шара — и получился звук чем-то похожий. Зародыш того звука. Если бы эти шары увеличить в тысячу раз и ударить снова, это был бы звук бомбёжки — оглушительный, звенящий, ужасный звук.
Но тогда Костик ничего этого не подумал. Он просто прижался к старому толстому кедру, оцепенел от страха и закрыл глаза.
А когда открыл их, здания Дворца культуры, белого, недавно выстроенного, не было. На его месте висел купол дыма, и оттуда летели камни.
От удивления Костик вскрикнул и побежал. Но дверь, его дверь, была заперта! Он побежал к соседней — и та закрыта.
Сам не понимая зачем, он побежал вокруг дома. Лишь бы не стоять.
Костик снова увидел водолечебницу и понял, чем она изменилась, — откололся угол, будто его отрубили топором.
А вокруг всё грохотало. Костик снова подбежал к своей двери. Подёргал — заперта, и как заведённый побежал дальше.
Вдруг соседняя дверь отворилась, из неё выскочил дядя Саша Дорошенко. Опираясь на костыль, он сгрёб Костика в охапку и втащил в дом.
— Вот оно, Лизавета, твоё сокровище. Прогуливается, паршивец! — крикнул он.
И Костика обхватили тёплые бабушкины руки. Он зарылся лицом куда-то ей в живот, вцепился руками в юбку и всхлипывал, и дрожал.
А бабушка тоже плакала, гладила Костика и говорила какие-то ласковые, непонятные слова.
Эвакуация
Когда бомбёжка кончилась, пришла мама.
Костик увидел в окно, как она бежит в белом халате, — наверно, не успела снять. Он выскочил на крыльцо. Мама сразу остановилась, взялась руками за горло и села на поленницу дров.
Она смотрела на Костика и растерянно улыбалась, а из глаз её текли слёзы.
— Ты чего плачешь? — спросил Костик. — Ты ранена?
Мама покачала головой.
— А отчего?
— Оттого, что ты, дурачок, живой и невредимый.
Она схватила Костика, затормошила, больно прижала к себе и не отпускала — будто боялась, что он исчезнет.
— Я чуть не умерла от страха, — рассказывала она бабушке. — Дворец культуры разбомбили и водолечебницу… Я всё думала, пока бежала: хоть бы только ранены были, хоть бы не насовсем.
— Мам, а я всё первый видел. Как поезд побили. Он бежал такой весёлый, а они его — бац! — и в море!
— Да, будет нам работы, — медленно сказала мама. — Уже все коридоры забиты, в саду раненые лежат, а всё несут и несут.
Мама потёрла ладонями лицо.
— Мать твоего дружка принесли.
— Какого дружка? — подскочил Костик.
— Шурки.
— Анну?! Боже мой, несчастье-то какое! — воскликнула бабушка. — А что с ней?
— Плохо с ней, — сказала мама и отвернулась.
Лицо у неё стало строгое, даже сердитое.
— Вот что, мои милые, придётся вам эвакуироваться.
— Как это? — испугалась бабушка.
— А так. Уехать. И Шурку возьмёте. Я Анне обещала. Пропадёт мальчишка один. Поедете в деревню. Сегодня. В два часа будет машина. Скажете соседям. Кто хочет, может ехать. Берите только самое нужное. Шофёр мне расскажет, где вы остановитесь. Будет время — приеду. Вот деньги.
И она убежала.
* * *
Весь дом загудел. Бабушка ходила важная и командовала.
— Ты бы ещё кровать потащила и комод! — кричала она соседке Александре Ивановне. — Смотри, совсем не возьму. Оставлю.
Она расхаживала между узлами и покрикивала, пока дядя Саша Дорошенко не сказал:
— Ты вот что, мать-командирша, не расходись. Придёт машина, — примерим, посмотрим; что не влезет — оставим.
Костик и Шурка сидели на крыльце и молчали. Шурку привела санитарка. У него перевязана голова. Костик ему немного завидовал: раненый ведь! Хоть рана у Шурки чудная: ему вынули из головы большую занозу.
Руку можно занозить, ногу, но чтобы голову!.. Шурка говорил, что и сам не знает, как это получилось.
В грузовике поместились все. Шофёр-абхазец сказал, что он знает одно место — граждане пальчики оближут. И повёз.
Ехали весело и долго, часа полтора.
Дорога крутилась по горам. Внизу синело море, обведённое неподвижной белой каймой — пеной прибоя.
Потом дорога запетляла по удивительному синему лесу.
Листьев на деревьях почти не было, только на самых концах веток. Зато все деревья обросли, как шерстью, голубым мхом.
— Грабовый лес, — сказал дядя Саша.
Деревня, куда их привёз шофёр, была совсем крохотная — домов десять. Она лепилась по склону горы, вся заросшая высоченной кукурузой.
Жители сбежались глазеть на приезжих. Они кричали все разом по-грузински, и шофёр тоже кричал.
Костику показалось, что мужчины сейчас выхватят кинжалы и прикончат непрошеных гостей.
Но они вдруг заулыбались, двое подхватили Шурку под руки, будто он собирался падать в обморок, и повели всех по тропинке.
