Самое главное — не попасть под бомбёжку на воде. Даже если бомба упадёт далеко, всё равно может оглушить. Всплывёшь, как рыба, — брюхом кверху.

Однажды их увидели с небольшого транспорта, пришвартованного рядом.

Транспорт был битком набит легко раненными. Они разгуливали по пирсу, стояли, опершись на костыли, на палубе.

Давали советы, как нырнуть поглубже. На палубу вышел моряк с перевязанной рукой. Он посмотрел на ребят, очень удивился и сказал:

— Привет ловцам жемчуга! Я не верю своим глазам: это Кавказ или Гавайские острова?

Он вытащил из кармана горсть мелочи.

— Проверим ваше искусство.

Полетела монета. Без всплеска врезалась в воду и пошла на дно.

— Ну, что же вы? — закричал моряк. — А ещё ловцы жемчуга. Поймать не можете.

Он снова подбросил монету. Костик нырнул. Монета медленно, зигзагами шла на дно. Поймать её ничего не стоило.

Вынырнул. Показал. Раненые захлопали в ладоши. В воду упало сразу несколько монет. Нырнули втроём. Поймали.

И началось! Блестящие кружочки летели со всех сторон. Раненым очень нравилась эта забава. Ребята не успевали ловить. Мидии сбросили, на плотик складывали новый улов.

Бо́льшая часть монет упала на гладкое песчаное дно. Лежали там светлыми точками.

Мальчишки начали уставать. Шурка хлебнул воды и сильно закашлялся.

— Хватит, братва, хватит, — закричал моряк, — уморим ребятишек! Здо́рово ныряете, лягушата. Хоть сейчас на остров Таити.

На пирсе появился покачивающийся матрос. Он посмотрел вниз на мальчишек и расплылся в улыбке.

— Н-нырки?! — матрос полез в карман, вынул какую-то бумажку.

— Лови, ребята!

Он сильно качнулся, чуть не упал в воду. Красная бумажка, медленно кружась, села на воду рядом с плотиком.

— Ой! Тридцать рублей! — прошептал Шурка.

Костик взял бумажку.

— Дяденька, я сейчас принесу! — крикнул он матросу.

— Не сметь! — матрос топнул ногой. — Купите себе леденцов.

Но Костик завернул в бумажку три пятака и бросил её на пирс.

Монеты — это монеты. Их ловить интересно. А тридцать рублей — это деньги.

Матрос подобрал бумажку и вдруг проговорил жалобным и совсем не пьяным голосом:

— Возьмите, ребята, очень прошу. Ну, возьмите. Мне они ни к чему. Зачем вы меня обижаете?

И снова бросил. Пришлось взять. Как обидеть раненого?

Денег было 76 рублей 40 копеек. Неслыханная сумма! Никто из троих не видел столько сразу.

Ребята сидели в развалинах, в своём штабе. Деньги лежали в никелированной крышке от кастрюли, в которой когда-то кипятили инструменты. Все трое расположились на полосатом матрасе и думали.

Что делать с деньгами? Возникало множество проблем.

Можно было купить у цыган семь петушков на палочке и ещё останется шесть рублей и сорок копеек. По два леденца на брата и один — бабушке.

Можно — пятнадцать стаканов семечек.

Или того и другого вместе.

Просто глаза разбегаются!

— У Красного моста цыганка торгует. Ох, и петушки у неё! Зелёные, синие, красные! — сказал Толик.

— Она их облизывает, — заявил Шурка.

— Для чего? — удивился Толик.

— Чтоб блестели лучше.

Шурка плюнул. Слюна длинной торпедой вылетела в дыру от выбитого кирпича.

— Врёшь! — сказал Костик.

— Чтоб я пропал! Сам видел.

Шурка сидел, положив подбородок на острые колени. Задумчиво водил щепкой по пыльному полу.

Костик представил себе чёрную усатую цыганку в ярких юбках, засаленных на животе, и ему расхотелось петушков.

— Тоже мне — петушки! Съел — и нет ничего! Как и не было, — сказал Шурка. — Вот бы чего-нибудь такое купить! — он щёлкнул пальцами.

Ох, этот Шурка! Хитрющий. И про цыганку, наверно, нарочно выдумал.

— Какое «такое»? — повернулся к нему Костик. — Выкладывай!

Шурка улыбнулся.

— Вот такую бы вещь купить, чтобы была маленькая, — куда хочешь с собой бери. А потом — раз! И на этой вещи плавать можно. Как на лодке.

— Что ты несёшь? Какая вещь? При чём тут лодка? — рассердился Толик.

— При том. Если большую автомобильную камеру свернуть, — она маленькая. А надуешь, — она лодка. Понял?

Шурка встал и быстро заговорил, размахивая руками:

— Представляете? В любом месте надул — и плыви. Хочешь — у маяка отчаливай, хочешь — у рыбоколхоза. А хочешь, — он понизил голос, оглянулся, — хочешь — плыви на «Эмбу».

Шурка замолчал. Посмотрел на друзей. Глаза у них блестели. Попасть на «Эмбу» — давнишняя их мечта. Пограничники приказали вытащить на берег все лодки. Выходить в море строго-настрого запрещалось всем, кроме рыбаков рыбоколхоза. «Эмба» — это большой пароход, который стоит на мели в двух километрах от берега, за маячной косой.

«Эмбу» торпедировали немцы, когда она выходила в море после ремонта в плавучем доке. По счастью, это случилось над песчаной банкой — мелью. «Эмба» села на дно, погрузившись чуть выше ватерлинии.

Издали казалось, что плывёт сильно перегруженное судно.

Фашистам тоже так казалось, и поэтому каждая их подлодка, которая забредала в эти места, считала своим долгом всадить в «Эмбу» парочку торпед.

Так она и стояла.

Снимать её с мели не было смысла: все машины разворочены и корпус как решето.

— Вот бы, а?! — Костик даже привстал. — Только где её купишь, камеру?

— На барахолке, — авторитетно заявил Шурка, — там всё есть. Дядя Саша недавно там леску прозрачную купил. Говорит, только птичьего молока там нет.

— А нам его и не надо, — сказал Толик.

— У нас на чердаке насос велосипедный есть, — сообщил Костик.

— Ну да? Тогда обязательно надо покупать, — сказал Шурка. — Для чего ж насос, если накачивать нечего? Вжик, вжик!

Шурка надул щёки.

— Бабушку попросим сшить такой мешок, чтобы в него засовывать камеру. Круглый. Накачаешь — и будет дно, как у лодки. Вжик, вжик! — заорал Костик и толкнул Тольку.

— «Эмбу» на абордаж! Вжик, вжик! — Толька подмял под себя Шурку, Костик стал его стаскивать. Скатились с матраса на пол.

— Встречаем фашистов — и вжик, вжик! Берём в плен подлодку! — орал Шурка. — Я — капитан! Вжик, вжик! Назначаю Костика боцманом! Вжик, вжик! Назначаю Тольку коком.

— Вжик, вжик! Выстреливаем хвастуном Шуркой вместо торпеды, — обиженно сказал Толик.

Ещё издали слышался непонятный гул. Чем ближе подходили к пустырю за базарной площадью, тем больше этот гул нарастал.

Когда прошли между расставленными, как толстые ноги, опорами виадука и обогнули железнодорожную насыпь, гул выплеснулся на дорогу, распался на отдельные выкрики — то визгливые, то угрожающие. Ребята даже остановились. Прижались друг к другу.

Перед ними колыхалась громадная толпа. Люди шныряли в разные стороны, что-то кричали, размахивали руками. Над толпой висело облако пыли.

— Ух ты! — прошептал Шурка.

Они медленно подошли поближе. Толпа, казавшаяся издали сплошной, вблизи разделилась на отдельные кучки, с узкими проходами между ними. Ребята взялись за руки и медленно стали пробираться вперёд.

Чего только здесь не было!

Какая-то бабка, укутанная, несмотря на жару, в тёплый шерстяной платок, продавала здоровенный пузатый самовар и живого петуха. Рядом сидела другая; перед ней на старом мешке лежала гора рваных туфель. Туфли были разные — большие и маленькие, с оторванными подошвами, непарные. И среди этого хлама — огромные стенные часы с одной стрелкой в деревянном футляре. А футляр весь в золочёных шишечках.

Продавали ржавые замки́ и лохматую дворнягу, плетёные корзины и хрустальную люстру.

Но больше всего на барахолке было каких-то юрких людей, которые ничего не продавали. Они сновали в разных направлениях, шептались друг с другом, показывали что-то, спрятанное за пазухой.