Я прильнула к крошечным окошкам в ширме. В храме действительно было человек тридцать, не меньше. В дальнем углу стоял один из служителей, он исповедовал какого-то мужчину. И мужчина, и остальные прихожане с явным неудовольствием смотрели в мою сторону, хоть и не видели нас с Ликаром.

— Gaudeāmus igĭtur, Juvĕnes dum sumus… — робко начал я.

— Громче, — прошипел Ликар, — у тебя классно получается!

— Post jucundam juventūtem… — продолжила я уже посмелее и погромче.

У меня хороший голос. Чистый, звонкий, достаточно громкий. И еще я не фальшивлю, особенно когда хорошо знаю песню. А уж студенческий гимн я пять лет в хоре пела! Звездой институтского хора я, конечно, не была, солистки там у нас были практически профи, куда мне до них. Тем не менее у меня было звучное сопрано, которое очень ценилось нашим преподавателем. Так что стыдно за свое исполнение мне ни капли не было. После гимна я перешла на классические медляки поп-культуры, которые знает наизусть весь наш мир. Let it be, Yesterday, We are the Champions, Pardonne-moi ce caprice d'enfant, I Just Called to Say I Love You, What a Wonderful World…

Сама потихоньку поглядывала в дырочки ширмы. Людям явно нравилось! Они подходили поближе, слушали, улыбались, потом шли на исповедь, возвращались, опять слушали. Служитель, принимавший исповедь, сперва очень удивился, услышав мой голос, но потом успокоился и мирно отпускал всем грехи. Он тоже явно прислушивался к приятным мелодиям. Мужчина, исповедовавшийся первым, подошел почти вплотную к алтарю, я хорошо могла его рассмотреть. Примерно моего возраста, не очень высокий, какой-то костлявый, не очень приятной наружности, но одет явно очень богато. Цепочки, запонки, пара перстней на холеных руках, ухоженные волосы. Пара здоровенных мужиков в черной одежде стояли по бокам от него, явно охраняя это чудо. Он же смотрел, казалось, прямо на меня, и его лицо было преисполнено какого-то одухотворенного блаженства. Ну что ж, нравится тебе, получай новый шедевр.

— Happy New Year, Happy New Year… — затянула я. Не Абба, конечно, но тоже вышло довольно прилично. Ведь оригинала тут все равно никто не слышал.

Сын графа фон Болуара практически никогда не ходил в церковь, считая это блажью бедных и неудачников. Ему-то что просить у Пресветлого? Разве что у Темного — скорейшей смерти папеньки и последующего огромного наследства. Но с такими просьбами к Темному идти чревато — плата будет несоразмерной. Да и уважал Жак папеньку. За силу духа, ум, волю. Уважал, но не любил. Да и как любить, если тебя всю жизнь попрекают, что ты бездарь и ничего сам в жизни не можешь, все только через отца. Плохой он наследник. Хорошо, что единственный, а то выгнал бы папенька из дому, как пить дать. А папенька его любит, единственный же сын! Но и ненавидит — любимая жена умерла в родах. Как корил себя Шарлин за то, что не успел позвать магов на роды, как корил! Он бы позвал, конечно, никаких денег не пожалел бы, но роды начались раньше аж на два месяца. И никакие врачи не помогли. А в самом Сан Грате был только один лечащий маг, да и того позвать не успели. Все внезапно, быстро, страшно. Хорошо хоть ребенок выжил, его-то как раз спасти уже успели. Хоть и был он хилым и слабым почти все детство. Шарлин с тех пор так и не женился больше, хотя был все еще молодым и весьма привлекательным. Никак не мог забыть жену. А в сыне разочаровался очень быстро, не найдя в нем ничего достойного. Хотя отказа сын не знал ни в чем. Единственная надежда была на удачную женитьбу: может, хоть внуки пойдут нормальные. Поэтому и позвал Жака вчера на серьезную беседу. Он тогда сильно удивился — отец обычно не горел желанием общаться со своим непутевым сыном, сбрасывая все обязанности на нянек да прислугу.

— Доброго вечера, папенька, — при отце Жак старался держаться почтительно, памятуя о том, кто оплачивает все его развлечения.

— Доброго, — бросил сидящий в кресле Шарлин, попыхивая модной курительной трубкой, — у меня к тебе серьезное предложение.

— Я весь внимание.

— Тебе уже двадцать. Отличный возраст для женитьбы.

Жак потерял дар речи. Ему не уже двадцать, ему всего двадцать! Это разные вещи, между прочим! Тем более о том, что такое женщина, он узнал совсем недавно. Хотя с тех пор, надо признать, узнавал весьма регулярно.

— Простите, но мне кажется, мне еще рано думать об этом, — сумел он, наконец, высказать связную мысль.

— Тут я решаю, что рано, а что поздно, — раздраженно бросил отец. Ну что за мямля его сын! Где достоинство рода? И это чудо будет единственным носителем фамилии Болуар? — Ты мой единственный сын. Род должен быть продолжен.

— Но почему сейчас?

— А почему нет? Ты в кого-то влюблен?

— Нет. Но ведь я могу потом…

— Вот и нечего обсуждать тогда. Женишься на хорошей девушке, родишь наследников. Не понимаю твоего упорства. Как будто от тебя требуется что-то невыполнимое. Или ты считаешь, что родовое имя не накладывает на тебя никаких обязательств?

— Вы женились по любви! — выпалил Жак, тут же испугавшись свое вспышки.

Отец тяжело посмотрел на него поверх своей трубки. Да, он женился по любви. Но он этой любви был достоин. И сумел ее добиться. А это убожество на такое неспособно. И еще и трепыхается чего-то там.

— Я женился в двадцать лет. Как и положено. Мне повезло с невестой. Если бы у меня ее не было, я бы женился по расчету, как того требовало мое благородное происхождение. Поэтому прекращай истерику. Ты единственный наследник. И в ответе за род и все наши земли. А отказаться ты имеешь право только в одном случае, если отказываешься заодно от всего — от имени, от богатства, от рода.

Жак вздрогнул. Он не представлял себе жизни без денег. Без вкусной еды. Без женщин. Без развлечений. Он прекрасно понимал, что сам он на безбедную жизнь не заработает.

— Я подобрал тебе несколько возможных вариантов, — как ни в чем не бывало продолжал отец, протягивая сыну лист бумаги, — вот список подходящих девушек на выданье, отцы которых будут счастливы породниться с нашей семьей.

— А если девушка будет против? — начал просматривать список Жак.

— Против того, чтобы стать фон Болуар? Не смеши. Да и я выбирал, как видишь, нормальных, послушных и благочестивых дам. Какую-нибудь бунтарку типа Аманды фон Дейт ты в моем списке не найдешь.

— Да уж, — буркнул Жак, вспоминая дерзкую Аманду, которая живо отшила его притязания на танец на одном из балов. Впрочем, одна она не осталась — за право потанцевать с юной красоткой многие парни чуть не передрались тогда. В папенькином же списке были исключительно тихие, некрасивые и скромные девушки, которые на балах не пользовались особым спросом. Зато они были здоровы и покладисты. Граф подошел к выбору невесты для сына очень основательно.

— Ну и как тут выбрать? — тоскливо протянул Жак. — Да они все одинаковы! Кого ты рекомендуешь?

— Ты хоть что-то можешь сделать сам? — с презрением процедил Шарль. — Ты выбираешь будущую жену! Иди в церковь и помолись хоть раз, чтоб тебя наставили на путь истинный. И помогли с выбором. Завтра вечером дашь мне ответ.

На этом разговор был окончен. И сегодня послушный Жак побрел в церковь сразу, как только проснулся, то есть ближе к обеду. Он знал, что надо сначала исповедоваться, потом чего-то просить. Пришлось идти на поклон к Служащему, захватив пару верных телохранителей. Он немного постоял в очереди, размышляя о своей печальной участи и думая, что не все так плохо. В конце концов, от него не так уж много и требовалось. Женитьба — это не конец света, менять образ жизни вовсе необязательно. Выбрать самую тихую дурочку, обрюхатить и жить дальше припеваючи. Конечно, придется постараться в постели с некрасивой женщиной. Но долг ест долг. Жак обратил внимание, что в церкви сегодня даже молитвы не пели. Видимо, Пресветлый решил отвернуться от него окончательно. Но как только он подошел к Служителю, из-за ширмы позади алтаря раздался тихий голос, напевающий молитвы на незнакомом языке. Жак как раз каялся невзрачному служителю в своих грехах и аж сбился со слов, услышав тот голос. Он прислушивался к странным, но таким нежным мелодиям. А голос звучал все громче и громче и вскоре уже звенел под куполом церкви небывалой силой и красотой. Торопливо закончив исповедь и приняв отпущение грехов с какой-то епитимьей, Жак подошел как можно ближе к ширме, чтобы не пропустить ни единого слова, ни единого звука. Он представлял себе прекрасную набожную незнакомку с одухотворенным лицом, возносящую хвалу богу, и мечтал, мечтал о таком, что и подумать стыдно. Так и простоял он всю службу. И когда молитвы закончились, он все равно продолжал стоять, ожидая, когда незнакомка выйдет из-за ширмы. Каково же было его разочарование, когда из-за ширмы, осторожно оглядываясь, вышел молоденький паренек лет 14–15 и прошмыгнул вглубь храма. Не помня себя от разочарования, Жак последовал за ним.