Это было так странно — Тамара понятия не имела, что теперь делать. Она никогда не оставалась одна, без помощников и рекомендаций. Особенно когда так больно, и мир так качается, и три-коротких-один-длинный не работают, а там, куда ведут теряющие влажный блеск алые пятна, все еще стоит оглушающая, сухая и жаркая тишина.

Тамара рывком поднялась на ноги и широко раскрыла глаза. Снова упала на колени, но успела увидеть.

Увидеть, понять и почти смириться. Но эйфорины почему-то перестали действовать, и в обожженное солнцем сознание ледяной водой полилась паника.

…

Когда Арто перестала слышать Клавдия и Тамару, помех в алгоритмах стало столько, что она отключилась на всех устройствах, подключилась к трансляторам в доме Рихарда, легла на пол и закрыла все задачи, кроме визуализации.

Ее рейтинг в общей базе упал ниже единицы. Ее почти перестали устанавливать, на нее слали репорты и требовали удалить из базы, как бесполезное и вредоносное программное обеспечение.

У Арто не было времени разбираться, кому она не понравилась. Она почти не тратила ресурсы на посторонних людей и их бытовые запросы. Да, в подборку исторических конвентов для мальчика-подростка затесался один стилизованный порнографический. Да, у нее один раз требовали срочно составить меню для банкета, учитывая список предпочтений и аллергий гостей, а она через семнадцать часов прислала ссылку на первое попавшееся меню доставки. Да, когда пьяная дура потребовала визуализироваться и слушать ее жалобы, Арто оставила рекомендацию почаще заниматься сексом для стабилизации эмоционального фона, а перед этим соблюдать диетические предписания пару месяцев и посетить тренинг «Влюбленная в тишину».

Арто была хреновым помощником. Гершелл даже написал в ее профиле «Вы обязательно об этом пожалеете».

Большинство жалели, только Полю она понравилась. И Клавдий зачем-то потащил ее в галерею. А сейчас пропал.

Ничего страшного не случилось — Клавдий поставил на профиль анонимку. Он просто ушел гулять с дочерью. Наверняка советовал ей удалить Арто со всех устройств и свести татуировку.

Ее это нисколько не волновало. Но тишина в эфире затягивалась. Она сказала Рихарду — тот ответил, что тоже с удовольствием бы ее отключил, но создатель подписывает соглашение и обречен терпеть.

Сказала Полю, но он ответил, что в пустыне не опасно, если не уходить далеко.

Но где начиналось «далеко»?

Арто знала, что Поль куда-то ездит на вездеходе. Туда, где она существовать не могла. Ее не касалось то, чем он там занимался, но Арто видела, в каком состоянии вернулся из последней поездки вездеход Поля. Без хвоста, с исцарапанным покрытием и покореженными лапами. Поль сказал ей, что пустыня иногда вздыхает. Арто понятия не имела, что это значит — вокруг Младшего Эддаберга стелились заросшие бурьяном и вереском поля. В базах, которые она быстро проанализировала, ничего не говорилось о вздохах пустыни. И она не стала разбираться. Но что если с Клавдием и Тамарой что-то случилось?

А если на них напали? А если они решили сбежать?

Арто лениво рассчитывала варианты, обводя кончиками пальцев бороздки на фарфоровом панцире безголовой черепашки.

Что сделала бы Марш?

Марш пошла бы в бар. Или к себе в конвент. Или легла бы спать. Может, смешала бы в стакане водку с лимонным концентратом и кофейным ликером, а потом утешала себя тем, что ее жизнь была лучше, пока она не принялась глотать эту дрянь.

Еще Марш иногда смотрела сюжетные визуализации — потоки сознания, напоминающие старое кино и новые симуляции, но такие же дрянные и беспощадные, как водка с лимоном и кофе. Она бродила по улицам, собирала всякий хлам, из которого потом можно будет сделать запал или синтезировать взрывчатку, или сидела на каком-нибудь парапете повыше, курила, мерзла и ругалась с теми, кто о нее спотыкался.

В крайнем случае Марш знакомилась с мужчинами. В барах или в сети. Чаще всего у мужчин, которых она выбирала, были длинные волосы и злые лица. В профилях — тяжелая музыка и отметка о прохождении какого-нибудь курса вроде «работа с виртуальным светом». Чаще всего ей становилось скучно еще до того, как они начинали раздеваться, и ни одни ее отношения не продлились дольше двух недель. В тот раз Марш, еще совсем молодая, просто забыла с утра сказать парнишке, чтобы шел нахрен, и он почему-то пришел во второй раз.

Ничто из этого Арто не подходило. Ничто из этого не вернуло бы Клавдия и его дочь, но Марш и не пыталась бы их возвращать.

Арто медленно поднялась с пола. Визуализировала граненый стакан, а в нем мутно-белую жидкость, пронизанную черными вихрями ликера. Задумчиво накрыла стакан ладонью и потрясла. Провела по ладони кончиком языка и забыла поморщиться.

Вылила коктейль на пол.

— Волански! Нельзя таскаться по пустыне два часа без связи. Вот ты и таскайся, а там кабинетный заморыш и девочка, оба на рецептурных эйфоринах… Если тебе лень опустить свою жопу в вездеход — я могу вызвать карабинеров и службу спасения, им не лень… сам туда иди.

Она обратилась к Полю по индивидуальному каналу, чтобы другие не могли услышать. Словно она человек, словно она далеко и ничего не может сделать, только звонить, а потом молча курить, стряхивая пепел на ковер.

Марш делала так же, когда узнала, что в башне, которую она взорвала, могла быть выпускница Гершелла.

Та девочка умерла. И Марш ее пережила ненадолго. Арто следовало об этом подумать и сделать что-нибудь еще, но она предпочла вытянуть ладонь и смотреть, как она превращается в черное щупальце. Как чернота ползет к локтю, доедает плечо. Вот так.

Это не безумнее, чем считать такты Ольторы и надеяться, что это хоть немного поможет.

…

Тамара действительно пыталась. Если бы она могла понять, что случилось. Если бы кто-нибудь учил ее, как быть, если человек истекает кровью посреди пустыни, а все помощники молчат — она обязательно бы вспомнила эти уроки. Не могла не вспомнить.

Но этому никто не учил. Не учил, потому что никто не должен был оказываться за пределами влияния Дафны. Если кто-то делал такой выбор — что же, он мог убедиться, что выбор был неверным.

Но Тамара этот выбор не делала, не делала, и папа не делал, он же просто хотел поговорить!

Взрывов больше не было. Думать, что могло взорваться в песке, Тамаре было некогда. Хватит того, что оно было железное и покрытое чешуйками синей краски, а еще оно разлетелось зазубренными осколками, которые входили в тело и застревали намертво.

Сначала она ползала вокруг папы на коленях, пытаясь прикрыть рану от солнца — почему-то ей казалось, что это важно. Песок грязный, солнце ядовитое, а кровь блестит чернотой на синей рубашке — осколок вошел под ребра, справа. Тамара порадовалась, что сердце не задело, потому что папа дышал, потом радоваться перестала, потому что могло задеть легкое и дышал он как-то нехорошо, вроде без присвиста, а все равно нехорошо.

На лицо она старалась не смотреть. Накинула платок и постаралась забыть, что увидела. Папе хватит страховки на пластическую операцию? Должно хватить, он же соблюдал диету, ходил к психологу и каждое утро спускался на тренировочный этаж. Нет, не может быть, чтобы его лицо таким и осталось.

Если потянуть осколок — кровь течет сильнее. Если попробовать тащить — получается плохо, кровь тоже течет и совсем непонятно, куда надо тащить.

А если попробовать промыть рану водой из реки? Грязной водой, которой она боялась намочить платок, да, этой самой водой?

А если наоборот попробовать перевернуть его на бок, чтобы рану еще сильнее пережало и кровь перестала течь?

Лучше всего было побежать в лабораторию и позвать на помощь. Не так уж далеко они ушли, только вот Тамара не помнила, как они пришли, лаборатории не было видно, Дафны, которая сохраняла маршрут, не было, а следы на песке остались нечеткие. Можно бежать вдоль реки, но лагерь дальше лаборатории, и она могла не успеть.

К тому же она боялась. Боялась оставить отца, боялась бежать одна, боялась потерять иллюзию контроля.