— А ты присмотрись.

Рихард присматриваться не хотел. Марш фыркнула и сменила оленя на вполне невинную домашнюю запись, и он малодушно понадеялся, что она уже все посмотрела и больше файлы менять не будет.

Но потом он все-таки пригляделся.

На людей он смотрел недолго — люди, тем более голые, везде были одинаковыми. Но на записи были не только люди.

Была комната, освещенная белыми гирляндами и круглым зеленым глазом кольцевой лампы за спинкой кровати. Было постельное белье с дешевой фотопечатью. Краска пачкала кожу и тускнела после первого же использования.

Рихард точно знал, что видел. Безошибочно чувствовал по выгрызающей разум ожившей тоске, по холоду, перчаткой обнявшему руку. Слышал в скулеже пса, которому не мог, как Дафне, запретить реагировать на перепады его настроения.

Эти люди, эта комната без окон, белье, кровать, гирлянды и поганая лампа не могли существовать ни в одном из Средних городов. Это было особенное, завораживающе родное убожество Младшего сегмента.

— Они покупают контент, — тихо сказала Марш. — Там, в Младших городах. У поставщиков длинные и путаные цепочки, я в них долго разбиралась. Официально поставщикам никто не платит, но там такие суммы, Гершелл, ты таких никогда не видел. Такие просто нельзя заработать без официальной поддержки.

Она сидела неподвижно, и экран бросал цветные блики на ее лицо.

— Здесь нельзя изготовить ничего подобного — Дафна не позволит. Только если напихать полный браслет рыбьих костей, но потом она проанализирует запись, вычислит участников и будет ругать, пока все не сдохнут.

— Ты говорила, что могла бы здесь снять эфир. — Рихард незаметно сжал левое запястье, запирая боль. Воздух вдруг стал липким и теплым. — Говорила, что нужно только подписать соглашение…

— Попробуй получить у Дафны разрешение на превышение нормы алкоголя.

— Но я могу выпить больше нормы. Хоть спиться нахрен, просто она будет выписывать штрафы, и штрафы с каждым превышением будут…

— Ты и глаз можешь себе вырезать, никто не запретит, — равнодушно сказала она. — Только тебе в аптеке даже обезболивающее не продадут, потому что Дафна штрафами и выговорами уронит блок медицинской страховки.

Он представил, как Марш проснулась бы после эфира и не смогла получить в аптеке свои антибиотики и эйфорины. Стала бы она принимать запрос на эфир, если бы знала, что не сможет себе помочь?

Наверное, Марш ответила бы, если бы он спросил. Но он не хотел знать.

Рихард снова посмотрел на экран. Надеялся, что там все еще тривиальная порнография, но на самом деле он прекрасно знал, что там увидит.

Он смотрел эту запись много раз. Наизусть ее знал.

Вот серебристое лезвие ножа и его витая рукоятка, серые глаза — восторг и эйфориновый кураж — россыпь белых салфеток на темном полу. И короткий момент, когда кураж спал, а лицо сделалось растерянным, а потом печальным, таким печальным, будто Марш уже тогда знала, что никому не поможет, но остановиться уже не могла.

Рихард отвел взгляд, когда лезвие вошло в уголок глаза. Сейчас он смотрел на рейтинг в углу. Значение, накопленное от предыдущих просмотров и платежей в десятки раз превышало рейтинг оригинального эфира. И значение росло — последние четыре цифры медленно сменялись. Вот изменилась пятая с конца. Кто-то смотрел эфир прямо сейчас. Кто-то кроме них. Кто-то отправлял очки симпатий на закрытый счет.

Если бы Марш получила четверть от этого рейтинга — она оплатила бы Леопольду любое лечение, сняла бы ему и себе по нормальной квартире и до конца жизни могла бы не следить за словами и курить в общественных местах. Но она не получила от этих просмотров ничего.

— Кто-то дрочит на этот эфир, — с ненавистью выдохнула она. — Прямо сейчас. У него хреновая анонимка. И в истории просмотров таких пара сотен. Еще одна девица, кажется, смотрит эфир раз в неделю и рыдает. Я знала, что так и будет. Но думала, что это честная сделка.

Марш на экране лежала на боку, и мобильная летающая камера навязчиво тыкалась ей в лицо. Кровь заливала широко распахнутый серый глаз. Мокрые волосы липли к коже алыми узорами.

Рихард не знал, что ей сказать.

— Она бы злилась, — вдруг сказала она. — Марш бы злилась. Разбила бы что-нибудь, а потом сделала бы какую-нибудь отвратительную, мерзкую подлость и упивалась ей, запивая бисквиты с социальных полок теплой водкой. Ей было бы хорошо. 93 %.

— Я… могу заказать в экспрессе бисквиты и теплую водку, — осторожно сказал Рихард, глядя, как по густой, блестящей крови, покрывшей ее щеку, ползут прозрачные капли.

— Мне это не поможет. Ей это не помогало. Это глупо, — в ее голосе промелькнула растерянность. — Нужно что-то другое.

Он молчал.

Там, на грязной и холодной платформе, в отгоревшем прошлом, лежала мертвая женщина, укрытая его белым пальто. Она никогда не станет живой. Не будет жить даже в виртуальном памятнике, в который он пытался ее заманить, потому что цифровая копия отчего-то решила не делать подлостей и не пить теплой водки.

— Ты можешь заплакать, — наконец сказал Рихард.

По ее лицу покатились анимированные слезы. Как-то вдруг покраснели глаза — она запоздало вспомнила, что нужно анимировать еще и такую реакцию.

— Не помогает, — хрипло сказала Марш. — Как надо? Я не помню… Нет, подожди…

Она закрыла глаза. По лицу прокатилась синяя рябь помех. Поползла искрами по шее, затекла за ворот черной рубашки. Собралась в густо-синюю лужу на груди, а потом часто запульсировала то меркнущим, то вспыхивающим светом.

Несколько секунд она сидела в абсолютной тишине, не добавляя никаких звуков анимации. А потом исчезла, оставив Рихарда с застегнутым чемоданом, экраном с замершим финальным кадром и скулящим псом.

Он вздохнул и выключил экран. У него еще был шанс успеть на экспресс.

Рихард понятия не имел, с чего ему вздумалось заходить в универсальную храмовую комнату порта. До отправления междугороднего аэробуса оставалось пятнадцать минут, ему нужно было устроиться на ярусе третьего класса — с другими людьми, что было непривычно и отвратительно. Даже Марш не стала злорадствовать и напоминать, что он теперь нищий и рейтинг у него в социальной зоне. А может, она просто не знала, что можно лететь в отдельной каюте.

И вместо того, чтобы выпить в порту или попытаться убедить себя, что коммуникации полезны, Рихард поперся в белую комнату, посреди которой стоял черный универсальный алтарь. В спертом воздухе висела незнакомая отдушка, пахнущая прохладным дымом.

— Можешь мне не верить, но та башня правда вызывала у меня сентиментальные чувства, — сообщил Рихард алтарю.

— Я была уверена, что это компенсаторный фаллический символ, — мрачно ответила Марш. — Так в старых пособиях писали, я у Леопольда брала читать.

Рихард не хотел знать, что Марш при жизни нашла время подумать о его потенции. Нужно было понять, зачем он сюда пришел, и уйти как можно скорее — посадка должна была начаться.

— Аве, Дафна, — позвал он. — Число погибших в центре Лоры Брессон.

— На данный момент число погибших составляет шестьдесят шесть человек, — бодро отрапортовала она.

Дафна реже путалась в интонациях, но ошибалась она всегда в неуместные моменты. Может, ее создатель тоже наделил ее особым чувством юмора?

Рихард провел браслетом по алтарю.

— Шестьдесят шесть…

— Шестьдесят семь человек, — сообщила Дафна.

— Шестьдесят семь диодов, — скомандовал он.

Несколько секунд безучастно смотрел, как на черной поверхности загораются желтые пятна, имитирующие живое пламя. А в Младшем Эддаберге зажигали лампочки.

Если бы Рихард знал, что здесь диоды анимированы в виде свечей — ни за что не стал бы заходить. Ему и так казалось, что это он принес пламя, которое сожрало центр.

Он быстро оглядел комнату. Марш все-таки подключилась к его транслятору, и сейчас стояла у алтаря, склонив голову набок. Равнодушная и прозрачная. Рихард спросил, подожгла ли она центр, и она ответила «нет». Нужно продолжать ей верить.