— Зачем?

— Мы… исправляли то, что исправить нельзя. Просмотр таких изображений повышает эмоциональный фон на 15 %, — сообщил Клавдий. Мертвым голосом, будто отчитывался.

— А тебе это зачем?

Он не ответил. Смотрел на мертвую женщину, склонив голову к плечу. Черный, белый и золотой с редкими лиловыми акцентами. Арто оценила эстетическую привлекательность по алгоритмам Дафны — она уже выяснила, что Марш бы сказала, что что дерьмовее дерьма дерьмо может выглядеть только в позолоте.

Марш не любила того, что не было настоящим. Ей бы, наверное, труп на первой фотографии понравился больше. Но Марш никогда не видела, какое лицо в этот момент было у аватара Клавдия, не знала, как тяжело падала на грудь его голова в темной комнате.

Но обратила бы на это внимание, если бы была жива. Арто оставалось только выбирать из ее рассчитанных реакций, и она почти смирилась с тем, что раз за разом выбирала неправильно. Она выбрала самую маловероятную.

— Наверное, это хорошее… хороший поступок, — сипло произнесла она — Марш в любом случае тяжело бы дались эти слова. — Я нихрена в этом не понимаю, а еще я ненавидела арт-терапию во всех видах. Но это, наверное, красиво.

Она сама перелистнула изображение. Опустила руку. Склонила голову к плечу и стала наблюдать.

Это была не фотография — запись эфира. Парнишке едва ли исполнилось восемнадцать, и он явно был тяжело болен. Арто поморщилась и перешла к варианту Клавдия. Теперь он вместо зубов вытаскивал изо рта окровавленные серебряные клыки, под которыми тут же вырастали ровные белоснежные зубы.

— Ну-ну.

— Но так хотя бы есть надежда.

— У него не хватало рейтинга в медицинской страховке? Зачем он это делает? Ему судя по лицу жить осталось пару недель, и Дафна за такие выходки еще больше уронит ему рейтинг. Это у нас… могло бы иметь смысл.

— Он протестует. — Клавдий провел кончиками пальцев по его подбородку, будто хотел стереть кровь. — Как раз против системы медицинской страховки, связанной с рейтингом. Это тоже свобода — без эйфоринов рвать себе зубы. Отказываться от остатков страховки, даже если умираешь.

— Вертела я такую свободу, — огрызнулась Арто.

— Ему семнадцать, — мягко сказал Клавдий. — В семнадцать свободу понимают именно так.

— Твоей дочери скоро шестнадцать, — зло улыбнулась она. — Ее глупости ты тоже стал бы оправдывать? Нарисовал бы ей клыки или цветочки?

— Тамаре скоро шестнадцать, — согласился он. — Поэтому я не хочу, чтобы она оставалась в адаптационных центрах. Сколько тебе было, когда ты это сделала?

Он провел кончиком пальца от уголка глаза к переносице.

У Арто давно не было такого четкого, красивого и почти однозначного результата. Вариантов ответа Марш оказалось всего два, и они почти не отличались.

— Мне было давно не шестнадцать. И я сделала это, чтобы спасти единственного близкого человека, — она несколько секунд разглядывала ладони, на которых кольцом свернулась саламандра. А потом улыбнулась и подняла взгляд. — Знаешь, я могла бы месяцами сидеть, искать его в сети, разрабатывать программу для взлома рейтинга, чтобы вернуть Леопольду баллы, которые он из-за меня потерял. Но я знала, что там, где он оказался, ему хреново. Прямо сейчас хреново, и чем дольше я буду копаться — тем хреновее ему будет. И я решила не копаться. Но ты, конечно, не такой. Ты умный, Клавдий. И понимаешь, что такое свобода.

Она отключилась от конвента. Отключилась от транслятора в комнате Клавдия.

Марш сейчас была бы довольна. Она радовалась, когда получалось укусить в ответ больнее, чем укусили ее. Но все, перед кем можно было изобразить радость, еще спали, и Арто привычно подключилась к транслятору в доме Рихарда. Не смотрела, чем занимается Клавдий и не слушала, что он сказал ей в спину.

Она несколько минут бродила по темным комнатам, морщась, когда приходилось проходить сквозь закрытые двери.

Включила сгенерированную Рихардом версию Ольторы и тихо вслух посчитала такты. Потом замолчала и раздраженно мотнула головой — не та реакция. Марш была бы довольна, так говорили расчеты. Марш считала такты Ольторы, когда ей было плохо.

Но Марш не видела, какое лицо было у Клавдия в галерее. Недавно Арто исходила из этого.

Вот от таких противоречий и случился хаос в алгоритмах. Поэтому Арто больше не понимала, как ей жить эту псевдожизнь, и хорошо, что она была индивидуальным помощником, иначе пришлось бы еще и страдать от этого.

Одна цель оставалась неизменной — вернуться. Самой. Не пытаться «перекидывать через стену» дополнительные баллы, не полагаться на таких, как Джейкоб Ниссон и Питер Легасси, которому, кстати, скоро просыпаться на работу. Арто подключилась к открытой камере в его спальне — удивительно, что он не потрудился ее закрыть — и почти минуту не отрываясь смотрела на Питера. Снова включила Ольтору и прослушала ее трижды, считая такты и неслышно выстукивая ритм по столешнице. А потом подключилась к браслету Рихарда и открыла файл с самой пронзительной мелодией будильника.

— Да ты совсем уже охренела, — прохрипел Рихард, пытаясь одновременно закрыть браслет подушкой и швырнуть вторую в динамик напротив кровати.

— Питера Легасси ночью убили, — с удовольствием сообщила Арто. — А нас с Полем не позвали, представляешь?

И еще раз включила будильник. Веселая мелодия, хоть и мерзкая. Понравилась бы Марш.

— Ты же сказала, что Питера Легасси убили?

— Его убили.

Рихард тяжело вздохнул и потянулся к кофейнику. Айзек притащил в лабораторию огромный стеклянный кувшин с изогнутым носиком и поддон с песком. Пробубнил что-то про восхитительный рецепт его трижды вечно молодой матушки, отобрал у Рихарда чайник, потом пробубнил что-то про чай в первой половине дня и секрет трижды вечной молодости. Заткнулся только когда все согласились пить его кофе, и теперь приходилось пить кофе.

Средней паршивости, водянистый и горчащий одновременно. Новости были не лучше, но, на взгляд Рихарда, и не хуже.

Он еще раз пролистал отчет о сканировании трупа и даже вывел над столом голографический слепок. Почему-то у слепка не было головы, хотя в отчете писали, что механических повреждений на трупе нет. Поль проявил к отсутствию головы у слепка поразительное равнодушие — сказал, что так и бывает, когда скачиваешь материалы с нелегальных сервисов. Рихард считал, что Питер при жизни головой пользовался мало, а когда пытался — выходило бестолково, но без башки анализ не имел смысла. В конце концов Полю надоело, и он скачал слепок головы отдельным файлом. Теперь Питер таращился на Рихарда прозрачными глазами, а на его губах засыхала пена — почему-то лиловая.

Рихард смахнул оба изображения со стола и мрачно посмотрел на Марш. Она, сгорбившись, сидела на высокой спинке серебристого стула и бесконечно тянула призрачный дым из электронной трубки.

— Там написано, что это самоубийство, — как можно спокойнее сказал он.

— Ты в отчетах тоже много чего писал.

— Есть записи с камер. Он нажрался эйфоринов, нанюхался эйфоринов и даже в десны что-то втер. Хорошо если эйфорины, а не концентрат для отбеливания стыков на сантехнике.

— А в отчете тебе не рассказали, почему он кинулся втирать в десны концентрат для отбеливания? — в голосе Марш трещали помехи, а глаза были синие, того особого оттенка электронных сигналов Младшего Эддаберга. Будто у нее электронная повязка на двух глазах.

— Это не имеет значения.

— А почему он просто не забрал капсулу из аптеки?

На это Рихарду было нечего ответить. Как и в Младших городах, в Среднем сегменте соблюдалось право на безболезненное и гарантированное самоубийство. Только вот здесь капсулы мизерикорда входили в расширенную медицинскую страховку. Прежде чем спокойно помереть нужно было очень хорошо последить за здоровьем в течении минимум пяти лет. Но у Питера со страховкой все было в порядке.