У его модификации Дафны были темные волосы, брови и глаза. В этот момент Рихард пожалел об этом — контрастная внешность делала каждую эмоцию выразительнее. И сдержанное снисхождение, и немое предложение порадоваться вместе с ней.

Семнадцатый сектор — десяток домов на окраине города, недалеко от причала. Рихард знал это, потому что несколько раз ходил туда по вечерам. Отдохнуть от рекламных объявлений, голографических маскотов и инсталляций. Посмотреть на синие в темноте дома, пустое пространство, которое никто не хотел покупать.

Ему только что предложили помогать делать объявления эконом-класса для размещения на заборах в пригороде.

Без возможности карьерного роста.

Его оштрафовали, да еще и Питер Легасси прислал укоризненное, полное сдержанного разочарования обращение — он никак не ожидал, что Рихард позволит себе так ярко проявить нелояльность, да еще и в таких выражениях.

Рихард все выслушал. Выслушал, потому что понимал, как играть в эту игру.

Странно, что он вообще решил проявить нелояльность. Марш все-таки дурно на него влияла.

Только вот теперь он не мог уснуть. Хорошо, что Марш до сих пор не вернулась — не хватало только ее злорадной рожи.

А может, именно ее и не хватало. Марш Арто — его прошлая работа, Младший Эддаберг и единственный свидетель его настоящей жизни.

Она любила слово «настоящий».

А теперь что-то изменилось.

Рихард отбросил шуршащее одеяло, отчаявшись удержать им сон.

— Аве… а, впрочем… хрен с тобой.

Он включил кофеварку вручную. Только Дафны ему не хватало. Пережитому унижению, мыслям о Марш Арто не хватало только участливой Дафны, которая примется отчитывать его за превышение дозы кофеина.

Она должна напоминать, что он наносит себе вред. Показать записи с тяжелобольными детьми, сказать, что ресурсы, которые государство потратит на его лечение нужнее им, и неужели он этого не понимает. Неужели ему все равно?

Естественно Рихарду было все равно, но говорить об этом Дафне не полагалось.

Вот что такое Средний Эддаберг.

Может, поэтому Марш разлюбила слово «настоящий»?

Он медленно сел в кресло, где недавно сидела Дафна. Опустил потяжелевшую от боли и непришедшего сна голову на холодную мраморную столешницу.

Не поэтому.

… Он не успел к ней пробиться. Не успел подхватить, не дать упасть на истоптанную платформу, испачкать алое пальто и побелевшее лицо. Неестественно белое, как у всех мертвецов с обнуленным рейтингом.

А больше никто не попытался. Настоящий поступок отгорел, и следа не осталось в холодной грязи.

Рихард успел заметить Освальда у ограды. Он что-то показывал Бесси, настойчиво тянул ее в экспресс. Она упиралась, оглядывалась, пытаясь найти Марш. Из экспресса выходили пассажиры, деловитые, сосредоточенные, ничего не знающие ни о каких поступках.

Рихард уже ничего не мог сделать. Делал короткие, ритмичные глотки теплого сырого воздуха, надеясь, что сейчас не упадет рядом с Марш, вяло огрызался на чьи-то участливые вопросы. Думал, что сейчас прибудет синий аэрокэб с багровой эмблемой, равнодушные люди, не задающие вопросов — а лицо у нее белое, и почему-то на нем растаяли все прошлые отпечатки усталости и злости — и тогда все закончится. Он сам захотел, чтобы было так.

… Тогда Рихард смог только сесть рядом и накинуть на нее белый коверкот, подложив рукав ей под голову, чтобы не испачкать лицо. Пусть там, под белой тканью уличная грязь впитывается в алое пальто — Марш уже все равно. Но уже через несколько секунд ему в плечи вцепилась Бесси, которую все-таки не удержал Освальд. Вот кому все равно не было.

— Я все видела.

Он с трудом поднял голову. Судя по рези в глазах, ему удалось уснуть на несколько минут, но облегчения это не принесло.

— И что? — хрипло спросил Рихард.

Марш стояла перед ним, уперев подбородок в сцепленные в замок пальцы. Она смотрела внимательно, и в ее глазах не было злорадства.

Он выпрямился. Провел руками по лицу, пытаясь содрать с него остатки сна.

На Марш было светло-серое платье. Мятое, с частой шнуровкой от растянутого ворота до подола. Юбка едва закрывала колени.

— Заболела? Какой-то сбой случился? — невесело усмехнулся он.

Кофе был еще теплым. Значит, он и правда проспал совсем недолго.

— Хочешь, я тебе помогу? — тихо спросила она.

Теперь она смотрела снизу вверх, но не пыталась изменить позу.

— Как? Разошлешь всем специалистам по рекламе приглашение на бесплатный фуршет и подожжешь здание?

Почему она больше не ищет настоящего?

А сама она — настоящая? Стала бы Марш Арто спать на его диване, смотреть с ним эфиры по пятницам и предлагать ему помощь?

Если предлагает — значит, стала бы. Так работает оцифрованное сознание. Только вот Рихард прекрасно знал, что создал не совсем достоверную копию.

— Хочешь, я тебе помогу? — повторила она.

С той же интонацией. Платье это — откуда только взялось.

Какая-то дурацкая ночь. Искаженная, злая, и все этой ночью наизнанку.

Марш вздрогнула, будто отряхнувшись от захватившего ее оцепенения.

— Не ты один умеешь играть по правилам, — мечтательно улыбнулась она. — Ты знаешь, что здесь рейтинг не просто разбит на три десятка разных блоков, но каждый пункт еще и влияет на другой?

Рихард поморщился и, через силу сделав последний глоток, поставил на стол пустую чашку. Выливать настоящий кофе он так и не научился, даже если тот превратился в едва теплую водянистую дрянь.

— Я знаю, как работает местная система.

Ему потребовалось несколько месяцев на то, чтобы разобраться с этим алгоритмом. Простой и понятный единый рейтинг Низших городов нравился ему гораздо больше. И ему не нравилась причина, по которой рейтинг Средних городов был сложнее — простой человек попросту запутался бы. Простому человеку было куда сложнее найти в системе лазейки и уязвимости. За выходку с экстремальным эфиром Марш в Среднем городе оштрафовали бы — если бы она сделала это спонтанно, без заявки и предварительной записи под анализаторы убежденности, что делает это добровольно и что поступок полностью обдуман. И пить эйфорины, даже легальные, ей бы запретили. Правда, в Среднем Эддаберге можно было купить до трех одноразовых шприцов с местной анестезией. Хватило бы этого, чтобы вырезать себе глаз?

Рихард никогда бы не подумал, что будет считать, что город — паршивый город, которому не нужны были окна, потому что люди смотрели в виртуальную реальность, город, пропахший ароматизаторами и синтетической жратвой — будет казаться настоящим. А Средний — его размытым отражением со сглаженными углами. Целый город как белое пальто, прикрывающее все тот же труп и всю ту же грязь.

— Нихрена ты не знаешь, Гершелл. Ты прожил здесь почти шесть лет — и как, хоть раз задумался, почему здесь нет людей с низкими значениями рейтинга? Почему нет таких, как я? Как живая я, больных и озлобленных — где они, а? Надо же, такой хороший город, никто не матерится, не ссыт на улицах и не бросает обертки мимо урны, на стенах — ни одного ругательства, только цитатки из стишков в виньетках. Усраться, какие все благонадежные.

— Я знаю, как работает местная система, — повторил Рихард. Но теперь он говорил о другом.

Он знал, что разбивка рейтинга на множество динамических показателей позволяет не только полнее анализировать сильные и слабые стороны человека, но и с разной скоростью начислять значения рейтинга. Если в Младшем Эддаберге один балл штрафа для Марш и для Рихарда равнялся одному баллу, то в Среднем Рихард мог бы вовсе не задумываться о какой-то там единичке, а для Марш система бы обновила коэффициенты списаний. Одна единичка, вторая — и Марш пришлось бы записываться к штатному психологу, выполнять все рекомендации и поменьше выходить на улицу, чтобы не нарваться на очередной штраф. Потому что в один прекрасный момент репорт за курение в общественном месте просто обнулил бы ее рейтинг. Один балл за курение, двести баллов за систематическую демонстрацию неблагонадежности.