Пять лет назад мы тайно поженились в Лас-Вегасе. Это были самые счастливые дни моей жизни. Настолько они были нереально красивыми и романтичными, что я не могла поверить своему счастью. Все казалось призрачным и обманчивым. Я не ошиблась — все таким и оказалось. Я была женой Мартина не более трех месяцев. Его отец, узнав о нашем браке, нанял самых лучших адвокатов.

Не было никакой тяжбы, все решилось быстро и просто. В суде свидетельство о заключении брака признали недействительным, а меня выставили последней шлюхой. Этот адвокат, как же его там? Хоть убей, не могу вспомнить имя. Джонсон? Джобсон? Робсон? Как же ловко ему удалось выставить на посмешище наши отношения, обвинить меня в том, что я устроила фиктивный брак, организовала церемонию с лжесвящеником и подкупленными свидетелями. И все для того, чтобы войти в семью Бернсов, нажиться их состоянием. Он говорил обо мне эти ужасные вещи, а сам, каждый раз бросая свой мерзкий взгляд, буквально раздевал меня им.

И это все при моем муже, который сидел, уткнувшись глазами в пол, не смея поднять голову и взглянуть на меня. С ним я испытала и самые ужасные дни в моей жизни. Унижение, через которое пришлось пройти, до сих пор режет сердце, заставляя его кровоточить. В тот день я потеряла не только мужа, не только любовь, я потеряла веру, потеряла мечту. Лишь маленький комочек, что зародился в моем чреве, не давал мне сойти с ума. Он придавал мне сил и заставлял меня набираться силы, чтобы стать ему не только матерью, но и отцом.

Почему тогда в суде я не сказала, что беременна? А какой смысл? Человек не боролся за свою семью, значит она ему не нужна была. Даже если бы сказала — они нашли бы тысяча доказательств того, что этот ребенок не от Мартина. Ведь они как-то подделали записи телефонных разговоров, где я якобы разговаривала с неким мужчиной и договаривалась с ним о встрече, предлагала ему свои услуги. И фотографии предоставили судье, на которых я захожу в бордель. Я не смогла доказать, что попала туда случайно.

Что меня просто напросто заманили туда под предлогом необходимости оказать экстренную помощь. Они даже нашли свидетелей, подтвердивших мою принадлежность к работницам древнейшей профессии. Как у них это получилось? Конечно, в нынешний век технологий все можно сфабриковать. И голос подделать и раздеть человека на фотографиях. Чему я удивляюсь? Оказывается, так легко разрушить чье-то счастье, чьи-то мечты, чью-то семью. Теперь нет этой семьи, как и нет самого Мартина. Через год после развода он погиб в автокатастрофе.

Говорили, что он не выходил из запоя, а в тот день сел пьяным сел за руль. Меня даже не пустили на его похороны. Мне было запрещено приближаться к членам семьи Бернс. Адвокат хорошенько подсуетился на суде, меня признали мошенницей, запретили подходить к дому Мартина, к клинике, где он работал, к нему самому и его отцу.

А этот Стю Эдгертон недвусмысленно дал понять, что подозревает меня в смерти Мартина и даже знает свидетелей, слышавших, как я угрожала бывшему мужу. Посоветовал исчезнуть не только из их жизни, но вообще из жизни. Меня заставили выплатить штраф и компенсацию за моральный ущерб.

Я даже не поняла, кто из них больше хотел пустить меня по миру — этот мерзкий Джобсон или Стенли Бернс со своим помощником? Кто бы из них не был, ему это удалось. Нам с мамой пришлось продать наш дом, отдать все сбережения, оставшиеся от отца, еще залезть в долги и расплатится с этими Бернсами. Пять лет назад мы опустились на самое дно безденежья и финансового отчаяния.

Про моральную сторону я вообще молчу. Если нас хотели втоптать в грязь, сравнять с землей, подавить и уничтожить наши честь и достоинство, то через все это мы прошли.

Мои мысли погрузились в воспоминания пятилетней давности. Вся картина опять предстала перед глазами. Всю дорогу до дома, я вспоминала каждую деталь того позорного процесса, подавляя огромное желание разреветься.

Как сейчас помню, там в суде, когда почти все разошлись, адвокат Бернса подошел ко мне и, нагло положив руку на мою талию, с насмешкой произнёс: «Обращайся, детка. Я не всегда беру деньгами». Вторая его рука в этот момент запихивала визитку в нагрудной карман моей блузки. Я хладнокровно разорвала ее перед его носом. Как же мне тогда хотелось разорвать и его самого. Я готова была расцарапать ему его смазливое и в тоже время поганое личико. Но слава Богу, сохранила самообладание. Иначе, этот Добсон упрятал бы меня за решетку за покушение на его жизнь. К моим грехам шлюхи и мошенницы прибавились бы еще — убийца, маньячка, не удивлюсь, если и террористка. Они были готовы обвинить меня во всех грехах человечества.

— Луиза! — голос Эстер перевал мои мысли. Погрузившись в воспоминания, я даже не заметила, как с тремя пересадками добралась до своего района, и как под проливным дождем дошла от остановки до соседского дома. — О, Боже! Ты вся промокла! Пойдем ко мне. Я дам тебе сухую одежду.

Хотя дома меня ждали обессиленная, почти обездвиженная мама и маленькая дочурка, я все же решила зайти к Эстер. Мне необходимо было кому-то излить свою душу, выплакаться. Она была не только соседкой, но и коллегой по работе, а главное — близкой подругой. Эстер была в курсе событий в моей жизни. Она прекрасно знала куда я ходила. Но до последнего сдерживала себя, чтобы не навалиться на меня с расспросами. Дала свою одежду, в которой я просто утонула, вскипятила чайник и выложила на стол все, чем была богата.

— Ну? — ее брови взлетели на лоб, выдавая любопытство хозяйки.

— Он не захотел ничего слышать, — тяжело вздохнула я. — Стоило мне только сказать о ребенке, как старик обрушился на меня в гневе. Сказал, что ничего не желает знать о моем, цитирую, «ублюдке». Ему даже не было интересно, кого я родила.

Эстер округлила глаза, и забавно надула свои пухлые щечки, чем вызвала у меня непроизвольную усмешку.

— У него единственный сын умер, — щеки подруги раздулись, а любопытство на лице уступило место возмущению, — и, насколько мы знаем, других детей у сына не было. Неужели этого старого засранца совсем не трогает мысль, что на этом свете осталась единственная его кровушка?!!

— Знаешь, когда он выставлял меня шлюхой, делал это так искусно, что в конце концов сам в это поверил. Там, в суде, с подачей этого Джонсона, любой поверил бы в это. Даже я сама готова была поверить, — я не удержалась и начала истерично смеяться, а затем безудержно плакать.

Все воспоминания того самого позорного дня в моей жизни с новой силой нахлынули на меня.

— Дорогая, все пройдёт! Не плачь! — подруга переметнулись в мою сторону и крепко обняла меня.

— Если бы не мама, я вообще не ходила бы к нему, — сквозь слезы промычала я, — это она меня попросила, думает старик страдает по сыну, а узнав о внучке, смягчится. Понимаешь, Эстер, — я ткнулась лицом ей в грудь, — она до такой степени сострадательный человек, что переживает за того, кто буквально втоптал нас в грязь и нищету. Думала, узнав о внучке, ему станет легче. Как же! Он готов расстаться со своим сыном, с внучкой, лишь бы не допустить меня к своему состоянию. Да пусть будет проклято это его состояние! Это оно разлучило нас с Мартином, оставило меня без мужа, а дочь без отца. Лучше бы он был из простой семьи… сейчас мы были все вместе… — язык уже почти заплетаться, а голос совсем осип.

— Может оно и к лучшему, — вздохнула Эстер, поглаживая меня по спине. — От этих богатых не знаешь, чего ждать. Вдруг решит отобрать у тебя Рейчел, — я даже не сразу поняла, что сказала она, но мозг включился при одном упоминании имени моей малышки. Осознав, что все проблемы — вовсе не проблемы, по сравнению с тем, что только что озвучила Эстер, я быстро пришла в себя, вытерла слезы и с со спокойным видом начала заливать в себя чай. Да, буквально заливать, можно сказать впихивать эти глотки, потому что отпало всякое желание пить его. Но это действие помогало мне сохранять спокойствие и не разреветься еще больше при одной только мысли, что у меня могут отобрать мою малышку. Все, что мне пришлось пережить стоит того счастья, что я получила с ее рождением.