Машину мы переоборудовали. Брезент подняли выше. В задней стенке сделали дверцы. Вырезали два окна и застеклили небьющимся стеклом. Внутри полностью обтянули суконными трофейными одеялами. Установили небольшую металлическую печку. Ножки печки были намертво приколочены к полу. Такая печка могла топиться и на ходу машины. Сама печка была сделана с двойными стенками. А пустота между стенками была заполнена галькой с песком. Эту печку нам смастерил латыш. Он был мастер на все руки: и столярничал, и плотничал, и кузнечное дело хорошо знал. Хутор его был не так далеко от нашего лагеря. И нам там приходилось бывать. У него была своя мастерская и кузня. Работал он вместе с отцом и сыном. Все у них было механизировано, но вот двигатель только старый был. И этот латыш просил, чтобы ему достали автомобильный мотор. Ничего, мол, не пожалею. Старшина Гуранов пообещал ему достать такой мотор. И слово свое сдержал. Где-то он обнаружил разбитую немецкую машину, но сам мотор был целый. С помощью помпотеха Гуранов доставил этот мотор латышу. А дня через два после этого он у него уже работал. С Гурановым у него завязалась дружба. Каждый раз, когда Гуранов возвращался от него, он обязательно приносил что-нибудь: тушку барана, или другого мяса или сала, одного самогона перетаскал целое ведро. Короче говоря, в обиде никто не остался. Батальонная кухня готовила неплохо, но дело в том, что никакого разнообразия. Каждый день одно и то же. Врач Незамов жил в машине, в машине и вели прием больных. Санитар Коротун из дополнительного офицерского пайка иной раз кое-что готовил врачу. Я же находился вместе с санитаром в землянке, и питались вместе. Свой доппаек я отдавал в общий котел. Мы даже на кухне не всегда получали обед. Дело в том, что старшина Гуранов частенько приносил свежего мяса, и мы из него готовили обед или ужин. Раз врач нас сторонился, то и мы делали также. Его не приглашали. С каждым днем наши отношения с врачом ухудшались. Дело дошло до того, что врач никому из нас не стал доверять аптечку. Ящик с медикаментами и перевязочными материалами все время был на замке. Боялся наверно, что спирт попьют. Это исключено. Никто его из нас даже не пробовал. Весь он доставался врачу. Все время пил он его помаленьку. А ведь получали его не так уж редко. Из-за этого спирта и началось все. Я как-то заикнулся при враче, что, мол, спирт получаем, а куда его расходуем – неизвестно? И аптечка все время под замком? Это непорядок. Что это? Врач не доверяет фельдшеру? И этого было достаточно. Врач начал на меня строчить рапорт за рапортом. Хотел очернить меня. Обоих нас вызвали в штаб. Врач добивался, чтобы меня убрали из батальона, так как со мной невозможно работать. Никакой согласованности. Не подчиняется. С санитарами ведет себя по-панибратски. Вскоре все разрешилось. Вместо меня из батальона убрали врача Незамова. Его перевели в саперный батальон нашего же корпуса. К нам в батальон прибыл новый военврач капитан Кокоровец Степан Григорьевич. Он прибыл из госпиталя, где находился на излечении после ранения. Прибыл, принял дела, собрал нас всех и заявил: «Я не Незамов, мать вашу так…Я у вас наведу порядок! Кто не будет слушаться меня, всех повыгоняю к чертовой матери! И на тебя не посмотрю, военфельдшер. У меня никто не будет отсиживаться около кухни. Во время боя все будете находиться вместе с солдатами! И я там буду! Поняли меня? Согласны с таким врачом работать?».
Но жить наш новый врач стал тоже в машине. В землянку к нам, правда, ходил все время. Аптеку тоже никому не доверял. Тоже боялся, что утащат спирт. А кроме аптеки хранить его негде было. Раз не доверяет, пусть…Дело его. Но спирт он пил. Всегда был навеселе. Вскоре у него появился товарищ – начальник особого отдела батальона капитан Кутш. Дружба дошла до того, что капитан Кутш перебрался на жительство в санитарную машину. Днем и ночью было слышно, как они в машине поют песни. Понятно, что спирт сейчас они хлещут на пару. Мы их про себя прозвали Лемешев и Козловский. Сейчас в санитарной машине больных не принимали. Прием был в землянке. В санитарной машине капитан Кутш вел допросы. Странно. Даже очень странно. Но приходилось мириться. С этим капитаном Кутшем связка плохая. Он быстро припишет контрреволюцию. А потом, попробуй, докажи, что ты не виноват. Нет…Пусть уж лучше они пьют вместе. Мешать не будем.
Вот уже целый месяц отдыхали. Стоит в полном смысле зима. Кругом бело. Но холодов почти не бывало. Здесь всех переодели в зимнее обмундирование. Выдали каждому полушубок и валенки. И всем – маскхалаты. В начале декабря из госпиталя вернулся наш комбат капитан Федосов. А еще спустя дней десять, вернулся капитан Поликарпов. Вот уж этого мы никак не ждали. Думали, что его эвакуировали в тыл. Много было разговоров на счет этого. Будто бы он сделал самострел…Но главное не это…Он вернулся с орденом «Отечественной войны». Уже получил за Прибалтику. И когда же он успел проявить себя? Ведь он больше всего находился в госпитале с «малярией»! А может его наградили за то, что пролил кровь? За несколько дней до своего ранения, капитан Поликарпов отобрал у четырех солдат трофейные часы. Часы солдаты достали в честном бою. А капитан Поликарпов даже обозвал их мародерами. Отобранные у солдат часы он сказал, что сдаст в штаб бригады. Таким поступком возмущены были многие офицеры, но вот выступить открыто в защиту солдат, ни у кого не хватило мужества. Не хотели связываться с капитаном Поликарповым. В политотделе бригады у него, видать, была крепкая защита. Если бы не было такой, давно бы уж батальон освободился от него. Конечно, никуда он эти часы не сдавал. Да и никто их никогда не сдавал, такого приказа не было. Они же не украдены. Этих солдат уже в живых нет…Они погибли в последнем бою, когда выручали дивизию из окружения. Вернулся из госпиталя и капитан Салютин, замкомандира батальона по строевой части. Всех раньше вернулся ст.лейтенант Лавренов и снова пришел в свою роту. Вернулись и многие взводные командиры.
Долгие зимние ночи. Нескоро такую скоротаешь, когда нечем заняться. В одном богатом хуторе была большая домашняя библиотека. Среди прочих книг там было немало книг на русском языке, но издания еще дореволюционного. Хозяин этого хутора воевал на стороне немцев здесь же, в Прибалтике. А хозяйка была дома. Ее никто не трогал. Она разрешила нам взять книги на русском языке. Мы выбрали самые интересные. Читали их вслух по несколько часов без отдыху. Читали попеременно я или Гуранов. Если надоедали книги, брались за карты. Карты сменялись анекдотами или разными рассказами из жизни. Солдаты врать умели, так что рассказы получались очень интересными. Да и не все же время врали. И правду рассказывали. А порассказать есть что было. За исключением меня и Миши Вязгина, все уже в годах. Мы – самые молодые. Чистые, нагрешить не успели. Да и хорошего ничего не успели сделать в жизни. Юрнаеву и Коротуну, обоим уже под сорок. Так что кое-что в жизни видели. И хорошее, и плохое. А Косматенко – этот профессиональный военный. Чуть ли не пятнадцать лет в армии. Дослужился до старшины и на этом остановился. Многие годы в армии был парикмахером. Сам рассказывал, что жил, как у Христа за пазухой. Пил и ел, что душа желала…Эх! Если бы только не война…Какие перспективы развертывались…И теперь полетело все вверх тормашками. Да разве только у Косматенко так? Да что об этом, сейчас говорить. У каждого были свои планы в жизни. Для всех одинаково паразит немец перепутал карты. Что можно сказать о Косматенко? Если бы не война, то быть ему в армии до самой старости. Что бы он стал делать на гражданке? Парикмахером? Возможно, стал бы. Но он же сам говорил, что его не тянет на гражданку. Привычка! Около 15-ти лет прослужить в армии, это что-нибудь да значит. Он уже прирос к ней. Совсем другое дело – Коротун и Юрнаев. Один много лет проработал колхозным ветсанитаром и имел большую семью. Конечно, такого тянуло домой. Он в армии как гость. Если бы не война, то не нашивать бы ему серую солдатскую шинель и не вытягиваться перед молодыми командирами. То же самое можно сказать и о Юрнаеве. Этот с самой коллективизации и пока его не призвали в армию, работал председателем колхоза. Природный хлебороб. Ну, а об нас с Вязгиным и говорить нечего. Совсем мало пришлось поработать. Война нас обоих застала в 19-ти летнем возрасте. Не успели даже пожить, как надо. Старшина Гуранов был старше нас на 7 лет. К нам он пришел из санвзвода бригады, когда мы находились в тульских лагерях. В санвзводе он работал старшиной, и мне его приходилось там не раз видеть.
