На перекрестке дорог скопилось много машин. Там же стояли несколько офицеров и большая группа солдат. Нашу колонну тоже остановили. В чем дело? Минут через 15 колонну повернули в обратную сторону и опять погнали. Неужели опять в Н-Николаевку? По колонне идут слухи, что около Запорожья идут бои, дорога туда уже перерезана, и немцы сейчас оказались в окружении. Но это пока только слухи. Толком же никто ничего не знает.

До Н-Николаевки мы далеко не дошли и свернули на проселочную дорогу. Нас начали гнать опять быстро. Многие сразу начали отставать. Я тоже больше не мог угнаться за колонной и начал отставать, но двое молодых пленных подхватили меня под руки и чуть ли не на себе тащили. Так шли многие. Эти ребята отставать не дают, даже ругают: «Дурень! Погибнешь не за что. Скоро ведь свобода!». Отстающих немцы сильно бьют, некоторые падают от ударов и больше не встают. Здесь тоже в конце колонны идет упряжка быков, но ведь на одну подводу всех отстающих никак не разместишь?

Хотя и с помощью товарищей, но все равно идти мне было тяжело. Одной рукой я схватился за край повозки, а другой держался за товарищей. В повозке находились более десятка больных пленных, да придерживались за нее еще более десяти пленных. Но вот повозка остановилась. Всех, кто идет рядом с ней, начали избивать. Всех гонят в колонну. От сильного удара я упал. Кроме меня от ударов еще упали пять или шесть человек. Всех остальных удалось загнать в колонну. Двое немцев, матерно ругаясь по-русски, сделали по короткой очереди из автоматов. Двоих пленных как небывало. Затем подходили к лежащим на земле и подставляли ствол к лицу. Немец направил ствол автомата на меня. Я зажмурил глаза. Неизвестно сколько длилось это, но мне показалось вечностью. Я тогда одного хотел, чтобы быстрее и сразу насмерть. На какое-то мгновение я открыл глаза и сразу же закрыл. Прозвучала очередь. Выстрел был сделан не в меня, а в моего соседа, который лежал рядом со мной. Меня и еще такого же молодого пленного солдата оставили в живых и разрешили положить в переполненную повозку. Пожилой дядька-возничий тоже натерпелся страху. У него тряслись руки и ноги, но он все же сумел положить нас в повозку. Повозка тронулась. Немцы идут рядом с повозкой, раскуривая трубки и о чем-то весело разговаривая, а ведь только что они расстреляли четверых человек. Ну как их назовешь после этого? Это ведь звери, самые настоящие звери!

Колонна пленных остановилась в небольшом хуторе Зеленая дубрава Ново-Николаевского района Запорожской области. На краю хутора пленных загнали в скотный двор, туда же затащили и нас, больных. Здесь я уже окончательно заболел, даже ничего не ел. Лежал, даже не вставал. На следующий день примерно в полдень началось построение. Всех больных повытаскивали и положили в один ряд перед строем колонны. Началась обычная проверка: пинали сапогами, угрожали оружием и делали выстрелы у самых голов. Один из больных не выдержал такой пытки и начал приподниматься. Его тут же прошила автоматная очередь. Это была последняя жертва на наших глазах. Всех остальных больных, а их было около десяти человек, начали раздавать жителям под надзор местной полиции. Многих больных тут же стали разувать пленные. Ведь некоторые шли, чуть ли не босиком. Пожилой пленный начал снимать сапоги с меня. Я только и запомнил, как он сказал: «Прости, браток, что так делаю! Ты как-нибудь сейчас выйдешь из положения, а мне неизвестно, сколько еще топать». Я ничего не сказал. Пусть снимает. Я сейчас одного хотел, как бы побыстрее меня отсюда забрали с глаз немцев.

Колонна пленных еще не ушла, а больных всех уже растащили жители. Меня, как перышко, поднял на руки высокий седой мужчина с небольшой тоже седой бородой. Так на руках и донес меня до своего дома.

Как только меня внесли в хату, то сразу же сняли всю одежду. Остался я совершенно голым. Перво-наперво мне остригли волосы, а затем начали мыть меня в корыте. Грязи на мне было… Даже вода черная стала. Потом меня переодели во все чистое и уложили на печь. Я сразу же уснул и спал, кажется, целые сутки. Когда я проснулся, то первое, что увидел и услышал – это около печи стоял мужчина средних лет и спрашивал меня: «Ну, как, друг, дела? Плохо. Ничего, долго еще жить будем!». Этот мужчина был ветеринарный врач. Тоже был в плену, удалось убежать из лагеря. Сейчас вот скрывается. В хуторах останавливается ненадолго. Пробирается в Николаевскую область, там у него жена сестры живет, вот и хочет пережить там трудное время. Звали ветврача Иосиф Иванович Мамаев. Он целую неделю лечил меня. Температура у меня была выше сорока градусов. Только когда начала спадать температура у меня, Иосиф Иванович со всеми попрощался и ушел. Мне оставил разные порошки и таблетки, на прощание пожал мне руку. И, как и в первую нашу встречу, улыбнулся и сказал: «Ничего, друг, не унывай! Жить еще будем!».

У этого хозяина я прожил целый месяц. Я долго не мог ходить. Опухли ноги. Особенно сильно опухли ступни, даже невозможно было стоять. Сильные боли. Хозяина, который спас меня, и у которого я жил целый месяц, звали Яковом Герасимовичем Толстопяткой. Жену его звали Ольгой. Я ее звал просто тетя Оля. Якова Герасимовича тоже звал дядей. У них был 14-летний сын Коля. Кроме него у них было еще два сына, которые служили в Красной Армии. Взяты были еще до войны, и судьба их пока была неизвестна. Может воюют, а может уже сложили свои головы, а могут и в плену быть. Все может быть. Еще у них была дочь Галя. Она вышла замуж за полицая в село Чаллино. Родители, конечно, не одобряют ее поступок, но куда денешься, ведь она их дочь. Так и смирились. Я лично ее ни разу не видел, при мне она не приходила, так как Чаллино находится далеко отсюда.

Через месяц я полностью выздоровел. Окреп. Чувствовал себя хорошо. Ведь кормили неплохо. Каждый день что-нибудь да приносили соседи. Кто яйца, кто масло и даже мед. В общем, было все, только знай, кушай. Хоть и оккупированная местность, но некоторые хозяева жили пока еще ничего, не бедно. И мой хозяин жил неплохо. Было хозяйство – корова, поросенок, куры и утки. Пока я находился у него, он частенько гнал самогон из бураков. Когда мне стало полегче и когда я начал ходить, раза два заходил староста и полицай, справлялись у хозяина на счет меня и моего здоровья. Эта местная власть могла сделать все. Они могут пленного отправить обратно в лагерь, а могут и не тронуть, если им дать хорошую взятку. А кто же будет давать хорошую взятку за меня? У меня же своих здесь совершенно никого нет. Куда ни повернись, кругом один. Дядя Яков переодел меня в простейшую гражданскую одежду, снабдил куревом и в один из апрельских дней я покинул хутор Зеленая дубрава. Оставаться здесь дальше было рискованно. Можно снова оказаться в лагере для военнопленных. А я там уже побывал, знаю, что это такое. Боюсь. Из этого хутора я пошел не один, а с напарником, тоже пленным, оставленным в одно время со мной. Звали его Петькой.

Пленных, которые проживали в этом хуторе, я всех знал. Когда мне стало легче, я ходил на конюховку, где обычно собирались пленные и местные мужики. Обсуждали, что нам делать и как дальше жить. Один из пленных был особист (из СМЕРШа) ст. лейтенант Кутузов Гриша. Он прямо заявлял, что идти в сторону фронта немыслимо. Где укрыться в случае опасности? Негде, кругом голая степь. К партизанам идти? Здесь их нет. Он советовал никуда не ходить, а остаться в хуторе, прописаться, а для этого уговорить старосту и полицая. «Будем работать в колхозе. Здесь нас и освободят. Конечно, это мое личное мнение», – говорил он. Больше половины пленных согласились с Гришей Кутузовым. Да и как они не согласятся? Они, так же как и он, устроились – лучше не надо. Ведь их, тогда больных, взяли одинокие женщины, да к тому же молодые. Они уже стали мужьями этих женщин, или как их называли на Украине – примаками. Их конечно пропишут. Женщины помогут уплатить взятку. И годами эти примаки старше нас намного. Самому младшему из них было 25 лет, а самому старшему – 30. А мне вот только 21 год, а Петьке Рогову, тому только 19. Как только начнется очередной набор молодых в Германию, нас сразу же схватят и отправят. Нет, нам надо уходить. Решено, так тому и быть! Немедленно уходить!