Хозяин сообщает, что лаз этот сделал в ранней юности самолично, чтобы к соседской девочке бегать, минуя препятствия, да потом жизнь закрутила, так дыра тут и осталась, как напоминание о шальной юности и первой любви.

— Наверное, меня сгубила ностальгия, — усмехается Гена и напоминает своему помощнику о необходимости его заделать вот прямо сегодня, никуда не откладывая. — Пришли ребят, пусть пошаманят. Хоть танковую броню припаяют, но чтобы лаза этого к вечеру не было. Ясно?

— Предельно.

— Так, молодёжь, шустро в дом, пока не замёрзли, там уже договорим.

— Ясь, ты иди, а у меня дело, — Демид отталкивает меня, не хочет слушать никаких возражений.

— Демид, я с тобой! — упираюсь, потому что ситуация с Никитой и меня касается. Ну и я просто боюсь, что если меня рядом не будет, Демид наделает ошибок, и даже Обухов его не остановит, а отец не спасёт.

— Яся, это не обсуждается. Потом плюнешь ему в морду, но сейчас время мужских разговоров.

С ним невозможно спорить, и приходится уйти в дом вслед за хозяином. Озираюсь, провожая Демида взгядом, и сердце так сильно стучит.

Не делай глупостей, Лавр, не смей.

— Ты уверен, что он никуда не сбежал? — мы выходим с Обуховым из соседнего двора, и я задираю голову, смотрю в чистое, без единого облачка небо, и что-то так за грудиной щемит.

Яся права в одном — её появление сломало нашу дружбу. Но, может быть, так и нужно было, так было суждено? Мы дружили несколько лет, делили дом, делились всем: радостями, печалями, едой, проблемами, бабками, в конце концов. Но что-то было не так, раз Никита на такое пошёл, и что-то мне подсказывает, что любовь к Ясе — не такая уж причина. Я вообще не верю в эту вдруг вспыхнувшую бешеную страсть, с которой Ник не в силах бороться и включить голову. Тут что-то другое.

— Да, парни хорошо постарались, — Обухов сбросил маску классного дурачка и своего парня, стоит рядом, мрачный и злой. — Он так нажрался в шумной компании, что вряд ли ещё проснулся. Олег его домой притащил пару часов назад, так Ник захрапел ещё в машине.

— Хорошо, что Никита не ЗОЖник, — криво усмехаюсь.

Мы садимся в машину, я нажимаю на брелок, ворота медленно разъезжаются, впуская нас в тихий двор.

Мы живём в этом доме с первого курса, но в последнее время я всё чаще задумываюсь о тихой квартирке, где не будет больше никого, кроме меня и Синеглазки. С бронированными дверьми, охраняемой территорией и входом по пропускам. Чтобы ни одна зараза не пролезла, когда её не приглашали.

— Слушай, я не могу понять, что у него в голове творится.

Пожимаю плечами.

— Если бы я хотел копаться в чужих головах, пошёл бы учиться на психиатра.

— Но, Демид, ты же его всегда защищал. Помнишь, как вы познакомились? Его лупили уроды какие-то, а ты вступился. Они бы убили его, без вариантов. Должна же быть в нём хоть какая-то благодарность.

— Илья, я не хочу об этом сейчас думать. Даже вспоминать не хочу. Он перешёл черту, обратно уже ничего не отмотаешь, — я взмахиваю рукой, и Илья бросает всякие попытки вникнуть в то, что двигало Никитой.

— Так, Лавр, ты главное себя в руках держи, — повторяет Обухов, когда мы выходим из машины и двигаемся к дому. — Только без крови. Ты же помнишь, что я обещал найти законный способ с ним разобраться?

Да-да, я помню. И даже знаю, что Илья в глобальных вопросах слов на ветер не бросает, он очень надёжный, а ещё умный, хитрый и пронырливый. Чего только стоит его порыв самолично отвезти Ясю. За это я буду вечно ему благодарен, иначе в своём куцем пальтишке и лёгких кедиках среди ночи в чужой местности замёрзла бы или вовсе заблудилась.

А ещё у Ильи отец — не кто-то там, а самый настоящий прокурор, причём очень хороший, грамотный. Так что учиться находить доказательства, включать критическое мышление и находить кратчайшие пути к цели Обухову было у кого.

— Что ты придумал? — спрашиваю, и замираю у двери, крепко вцепившись в ручку.

— О, много интересного, — хищно скалится мой верный оруженосец. — Будем бить со всех фронтов.

Илья озирается и, понизив голос до шёпота, подходит почти вплотную и зловеще шипит:

— Во-первых, Гена. Ты, может быть, не знаешь, но я ему тоже позвонил. У нас с ним неплохие отношения, он мировой мужик, а ещё моему отцу за одно дело очень благодарен. Короче, он ментов вызовет. Думаю, они уже едут. Отец сказал, что негласно под личный контроль возьмёт, ты ему очень нравишься, а Никиту он всегда скользким считал. Короче, старик мой злой, рвёт и мечет, он девочек никому не разрешает обижать и очень сердится, если другие девочек мучают и позорят.

Спасибо, Семён Петрович, за сына. Надо будет ему потом

— Это ещё не всё?

— Нет, конечно же. Есть кое-что поинтереснее, Нику понравится. Но это сюрприз.

Илья хлопает меня по плечу, подмигивает и сам распахивает дверь. В доме тихо, только в холле тихонько работает телевизор. Никита спит, свесив руку с дивана, на удивление один. Я уж думал, что даже сейчас он не изменит себе и приволочёт кого-то домой — у него ни одна пьянка без новой пассии не обходится. Или без звонков старым.

— Какой же он мерзкий, — меня окатывает волной отвращения.

Я подхожу к дивану, стучу ногой по нижней планке, и Ник, бормоча что-то, открывает один глаз.

— О, кого я вижу, — скалится, неприятно кривя рот, всё ещё бухой. — Всеобщий любимчик, мечта любой барышни.

У него заплетается язык, речь невнятная. Противно, терпеть не могу пьяных.

Кое-как поднимается, шарит рукой по полу и поднимает бутылку вина. Хлопает пробка, Никита принюхивается, морщится и делает большой глоток. На столике смятая пачка сигарет, банка-пепельница и зажигалка.

— И правда, точно такая же зажигалка, — хмыкает Обухов и плюхается в одно из кресел, как зритель в кинотеатре себя ведёт, только попкорна не хватает.

Но я знаю, что внутри этого расслабленного дурачка кроется человек, готовый в любой момент ринуться и разнять нас с Никитой. Не собираюсь проливать кровь — знаю, если сорвусь и нарушу обещание, данное Ясе и Илье, не смогу остановиться. У меня много планов на будущее, и выкинуть несколько лет на тюрьму нет желания.

— Ник, а мы всё знаем, — дурачится Илья, принимая огонь на себя. — Ловко ты камеры расставил. Такой ракурс удачный, я аж залюбовался. Тебе бы в кинооператоры, в производители порно. Говорят, в Будапеште и Праге огромный рынок, езжай, тебе понравится.

Никита осоловело смотрит на Илью, медленно ресницами хлопает, что-то сказать пытается, но снова замолкает. В его состоянии нужно время, чтобы сформулировать мысль.

— Ты-то куда лезешь? — устало откидывается на спинку дивана, ладонями лицо растирает. — Что вообще ты понимаешь? Что вы вообще все понимаете?

И снова длинная пауза, кажущаяся вечностью. Но мне надоедает эта молчанка и я спрашиваю:

— Чего тебе не хватало, а? Яси? Это из-за неё?

— Яся, — криво усмехается и растирает ладонью лицо. Бутылка накреняется, из неё выливается вино прямо на брюки Никиты, но тот этого не замечает. Говорит: — Яся — хорошая девочка, такая чистая. Мне очень понравилась. Но куда мне до святого Демида Лаврова, да? До гордости универа, сына вузовского спонсора, капитана футбольной команды и просто отличника? Хоть вывернись из шкуры, а замечают всё равно только тебя.

И мне бы поверить Никите, что действительно она ему понравилась, что правда хотел себе, но я не дал, но не могу. Не верю, что этот кусок дерьма способен на что-то светлое. Способен любить. Тот, кто любит, никогда не опозорит так сильно девушку, которая ему дорога, которую хочет добиться.

— Тебе что, народной любви не хватает? Иди учиться на артиста, ещё не поздно, — я присаживаюсь на край журнального столика, тоскливо осматриваю гостиную, прокуренную и захламлённую последствиями возвращения пьяного Никиты домой.

Вон сброшены книги на пол, там валяется помятый журнал, пульт лежит у ножки дивана, а телевизор висит криво. Пахнет перегаром, табачным дымом и крепким одеколоном. Я иду в кухню, распахиваю окно, пытаюсь впустить хоть немного свежего воздуха.