Илья так удивлён, что по лицу схлопотал именно я, а Арам, услышав имя Ника, щурится и осматривает его медленно, с головы до ног. Я больше не собираюсь стоять у кого-то на пути, мне достаточно, едва не покалечили.

— Ну, привет, Никита, — тихий голос хуже крика, в нём слишком много угрозы. — А ну, иди сюда…

От яростного Арама не сбежать. Визги Рузанны, маты, шум — всё это сливается в мерный гул, разрывающий мозг на части.

Рузанна уже не пытается остановить брата. Только плачет, закрыв рот рукой. Арам бьёт Никиту, а тот орёт, что он знать не знает его сестру и никакого отношения к её ребёнку не имеет. Угрожает. Открещивается всеми способами, отгораживается, защищается умело, и у Арама носом кровь идёт.

Никита пусть трус, но боец неплохой. За себя постоять умеет.

— Урод, — выплёвывает Арам и, тряхнув Никиту напоследок, отпускает. Растирает бледное лицо ладонью, размазывает красное пятно, постепенно приходит в себя, и вместо злости на его лице усталость.

— Моя сестра влюблённая идиотка, — заявляет, и от волнения едва заметный акцент проявляется. — А ты жалкое ничтожество.

Ему будто бы противно на Никиту смотреть, а я с ним согласен. Никита действительно ничтожество, не желающее отвечать за свои поступки.

— Убил бы, да мараться не хочется.

Никита тяжёло дышит, глядя на Арама с плохо скрытым страхом, а тот отворачивается, обводит комнату мрачным взглядом и поднимает упавший столик, ставя его на место. Поднимает подушки, хлопком поправляет покрывало, молчит. Мы с Обуховым предусмотрительно отходим в кухонную зону, ибо нет никакого желания впрягаться за Никиту. Пусть сам расхлёбывает.

Рузанна уже не плачет. Она тихонько воет, обняв себя руками. Глупая девочка. Разве Никита стоит того, чтобы так яростно его защищать, чтобы переживать так?

Не знаю, как поступил бы я на его месте. Не знаю! Нам всего по двадцать, и дети — что-то далёкое, эфемерное, что-то, о чём думаешь в последнюю очередь. Но делать вид, что ты даже не знаешь ту, что от тебя забеременела? Даже не смотреть на неё, словно она — пустое место?

— Надо выпить, — мрачно решает Обухов и достаёт из бара бутылку пива. Мне протягивает безалкогольное, и я жадно пью, не ощущая вкуса.

— Значит так, — Арам достаёт пачку сигарет, крутит в руке, но так и не решается закурить. Смотрит на меня тяжёлым взглядом, подходит и вдруг руку протягивает: — Прости, парень, рефлекс.

Пожимаю плечами, отвечаю на рукопожатие. Кожа на лице пульсирует, но хрен с ним, заживёт.

— Рузанна, в машину, — приказывает, и тон его не терпит возражений. Сестра вздрагивает, сжимается в комочек, но не двигается. — Ты глухая? В машину!

Рявкает так, что глохну на секунду, но Рузанна упорно стоит и не двигается. Только смотрит на Арама исподлобья.

— Не пойду, ты его убьёшь, — говорит тихонько, а Арам устало вздыхает и глаза закатывает.

— Хотел бы, уже убил, — и я понимаю, что не врёт.

Никита рукавом кровь из-под носа вытирает, молчит. Правильно делает, ибо в любой момент Арам снова может взорваться. Он как облитая бензином сухая щепа. Спичку брось — полыхнёт до неба.

— Рузанна, я тебя умоляю, не доводи до греха, — просит и взгляд теплеет. — Ты зачем мне, дурочка, врала? Я же знаю, что это он, мне Арсен сказал, он вас видел. Дело пяти минут было пробить его и адрес.

Рузанна вздрагивает и снова плачет. Арам, потеряв ко всем нам интерес, обнимает сестру, снова называет дурочкой, скупыми движениями по голове гладит. Приговаривает на незнакомом языке, в объятиях баюкает, а она такая маленькая на его фоне.

Никита съезжает на пол, будто все силы потерял, в стену затылком упирается, закрывает глаза. Вердикт ждёт, ни на что особенно не надеясь. Его даже жалко сейчас, хоть и противно таким видеть.

— Правда, иди в машину, я обещаю никого не трогать. Обещаю, слышишь?

Рузанна кивает и, быстро глянув на Никиту будто бы с разочарованием, но и с нежностью. Выходит из комнаты, не обернувшись. Хлопает входная дверь, и мы остаёмся вчетвером.

— Значит так, — Арам достаёт телефон, что-то на экране рассматривает и прячет его в карман. — Времени мало, потому тезисно. Я не убил тебя, Никита, только потому, что моя сестра попросила. Она для меня всё. Но ты обидел её, унизил и опозорил.

— Жениться заставишь? — усмехается Никита, не открывая глаз.

Арам удивлённо смотрит на него, а после, запрокинув голову, хохочет.

— Ты решил, что я эдакий неандерталец, который готов на всё, чтоб позор сестры покрыть? Даже выдать сестру за ничтожество? — он брезгливо кривит губы, словно ничего противнее в жизни не слышал. — В своём уме?

— А как же позор?

Арам загадочно молчит, и мне не нравится блеск в его глазах.

— Такой позор хорошо бы кровью смыть, — и снова хохочет, глядя на бледного расхристанного Никиту. — О, напрягся. Не обгадься.

Никита многое бы сказал, но похоже Арама он действительно боится.

— Я приехал не сватать тебя. Пф, вот ещё.

— Тогда зачем?

— Хотелось посмотреть на тебя. Скажи ты, что любишь её, я бы на многое глаза закрыл, но ты урод и ногтя её не стоишь. Ни о какой свадьбе речи быть не может. Я слишком люблю свою сестру, чтобы делать несчастной. Ей, дуре, и так хватило.

— А как же ребёнок?

Арам трёт подбородок, размышляет.

— Воспитаем, — пожимает плечами. — У нас семья большая, младенцу места хватит. Он будет самым счастливым, душой нашей. Отец ему такой точно не нужен, а Рузанке муж такой тем более.

Арам долго смотрит на Никиту, размышляет о чём-то, а я выталкиваю Обухова прочь из комнаты, потому что больше не хочу быть даже свидетелем этого, не то что участником.

— Пойдём к девчонкам, — предлагает Илья, и на этот раз речь не про общагу, а о соседнем доме. — Яську надо с выпиской поздравить.

Мы набираем в кладовой полный пакет разной съедобной ерунды, Илья, поразмыслив, бутылку испанского вина прихватывает. Когда оказываемся на улице, Илья спрашивает, глядя куда-то вдаль:

— В какой момент мы не заметили, что он такой трус?

Пожимаю плечами и иду к лазу между заборами, о котором почти никто не знает. Он остался после какого-то ремонта, скрытый за чахлыми кустами.

В голове мелькает мысль, что надо бы его заделать, потому что Никита знает о нём тоже, но отмахиваюсь от этих глупостей. Зачем ему пользоваться лазом? Ерунда.

— Думаешь, Арам не убьёт его?

— Уверен, что нет, — я отодвигаю доску и влезаю первым. — Пусть сами разбираются, меня уже тошнит от всего этого. И от Никиты тоже.

— Таблетку выпей, — шёпотом приказывает Демид, когда от заказанной пиццы не остаётся и следа, а на часах глубокий вечер.

Илья развлекает девочек какими-то спортивными байками — по нему видно, что он никак не может жить без футбола. Травма его тяготит, бесит, а на поле очень хочется. Потому большинство его рассказов о футболе и лучших футболистах мира. Кажется, он знает о них всё! Чем жили, дышали, что любят, к чему стремятся. В такие моменты он одухотворённый, увлечённый и даже Даша, которая на словах его терпеть не может, смотрит с уважением. А может, даже с обожанием.

Мне кажется, он ей нравится. Оттого Даша так яростно сопротивляется. Сестра её настроила капитально против святой троицы, наговорила много, да только чудит из всех один Никита. Но Даша полна негатива, и это сложно искоренить.

Против заложенных установок сложно идти, с ними трудно бороться. Но, судя по выражению лица Даши, она готова перейти в отношениях с Обуховым на новый уровень.

— Ну, ты не слышишь меня? — Демид касается моей спины, проводит вверх от поясницы к лопаткам. — Непослушная девочка не хочет пить таблетки?

— Я забыла о них! — восклицаю, но слышит меня только Демид, остальные болтовнёй заняты. Разбрелись по комнате, смеются, какие-то мелочи на полках рассматривают. Илья любознательный, ему будто бы всё интересно. — Подожди, сейчас.

Я бегу в свою комнату, где на тумбочке пакет с лекарствами. Их нужно принимать ещё неделю по чёткому графику, только у меня голова дырявая и если бы не Демид, плакало моё лечение.