Мэйхью был убит, часть его отряда сбежала – ополченцев никто не преследовал, – остальные, кто успел и смог, сдались и теперь сидели на земле, закинув руки за головы и хмуро глядя себе под ноги.
Гарет, оглядывая пленных, заметил молодого парня, по виду оруженосца, с гербами Мэйхью, и подошел к нему. Тот втянул голову в плечи: он был ранен и напуган до полусмерти.
– Кто ты?
– Томас Мэйхью, племянник сэра Мэйхью и его оруженосец. И наследник.
– Значит, ты старший над уцелевшими?
– Да, милорд.
– Ну, и как? На хрена вы на принцев крови полезли, придурки о»»евшие? Кто вас подначил на такую хрень, говори!!
– Фон Берг… – Юноша сильнее сжался. – Он сказал… сказал… что если мы вас перебьем, то подумают на Птиц… Или на корнелитов, они тут, недалеко лагерем встали…
– А если не перебьете, что будет – этого он вам не сказал?!
– Нет, господин. – Томас был ранен, но держался из последних сил. Когда он шёл за дядей, всё казалось простым, понятным и правильным, а главное, успешным… А теперь у него не укладывалось в голове: КАК?! Как они могли пойти на это самоубийственное дело?! Под каким он был дурманом?! На Гэбриэла Хлоринга смотреть было страшно: тот был весь в крови, и Томас помнил, как страшен граф в бою и как безжалостен с противниками, рубя их, словно тыквы, своим ужасным мечом. Почему Мэйхью и фон Берг говорили о нём с таким презрением? Томас слышал их разговор краем уха, не всё расслышал, а что расслышал, не понял. Что-то такое говорил о нём фон Берг, что вызвало у Мэйхью смех и презрение; почему-то осталась уверенность, что уж графа-то Валенского любой новобранец прирежет, как курёнка. И вот те на: как курят, их перерезал граф Валенский! И выглядел он так, что шутить с ним нет никакого желания… «Вот дядя-то удивился перед смертью…» – успел подумать юноша, теряя сознание.
– Вояка! – Фыркнул Гарет и пошёл прочь. Эльф зашивал Гэбриэлу косой порез на многострадальной правой руке, и Гарет сам распорядился тела дворян собрать и отправить с пленными домой, а остальных похоронить на месте, где потом поставят крест. И пошёл искать брата, с которым, судя по всему, эльф уже закончил.
Гэбриэл нашёлся в реке: скинув одежду, он с остервенением смывал кровь с волос. Кровь и её запах, казалось, пропитали его насквозь. Гарет постоял, посмотрел на него, ушёл и вернулся с чистой одеждой, присел на берегу. Подошел и Фридрих, одобрительно заметил:
– А ты боец, граф! Сражаться с тобой – честь и привилегия!
– Как-то мне… – Гэбриэл торопливо натянул сорочку, выбравшись на берег и лязгая зубами, – не по себе… Не могу я свою силу сдерживать, но и так вот кромсать людей не по мне.
– Они сами напали. – Посуровел Гарет. – Зная, что творят. Напали по-подлому, по трое на одного, и нечего из-за них париться! Ты ещё посетуй, что не они нас убили!
– Да я не сетую… – Гэбриэл понимал, что брат прав. Как получилось, так получилось. И здорово, что и в этом бою он не опозорился. Хотя и гордости он не чувствовал. Даже не смотря на то, что все их люди, до самого последнего слуги, смотрели на него с уважением. Это был век воинов, когда превыше всего ценились физическая сила и боевая удаль, и Гэбриэл, наделённый всем этим просто с невероятной щедростью, естественно, мгновенно снискал глубочайшее уважение. Это ему было приятно, но и почему-то тяжело было на сердце. И Гарет его понял. Помог одеться. Гэбриэл шипел и морщился, пока Гарет осторожно вдевал пострадавшую руку брата в рукав кожаной куртки, и замер, забыв о боли: со стороны Зеркального к ним двигались новые бойцы. Солнце склонилось к западу, и его лучи сверкали на оружии и доспехах нестерпимым блеском. Это была уже целая маленькая армия. Гарет сощурился на знамена и штандарты, произнёс медленно:
– Что за хрень? Шишка какая-то…
– Корнелиты. – Сказал, встав рядом, Кину.
– Что будем делать? – Спросил Гэбриэл, затягивая завязки на куртке.
– Попытаемся отбрехаться. – Пожал плечами Гарет. – Не получится, будем драться.
– Я не боюсь.
– Я тоже.
– Мне почему-то кажется, – заметил Кину, – что господа рыцари Лайнел и Ардо тоже не боялись. И зря.
– Ах, какая прелесть! – Воскликнула Алиса, перевернув страницу привезённого из Италии только на этой неделе сборника модных нарядов. Искусно выполненные итальянским художником рисунки изображали модных женщин и их туалеты во всех подробностях, включая самые мелкие детали, причёску и туфли. Мало того! В сборнике были рисунки для вышивок и узоры для кружев. Стоил он безумно дорого; принц заказал его для Габриэллы и её матери, но первой его увидели Алиса и девушки её свиты – его высочество, зная, как переживает Алиса разлуку со своим женихом, старался порадовать ее, как только мог. Девушки, рассматривая волшебные картинки, просто впали в экстаз. Каждая рассматривалась долго, во всех деталях, обсуждалась и смаковалась, прикидывалась на себя, и всё это доставляло девушкам неслыханное удовольствие.
– Смотрите, как искусно сделано! – Алиса восторженно водила пальчиком по рисунку, на котором руку дамы, которой та держала горностая, украшало кольцо с цепочками и мелкими камушками. – И как красиво смотрится! Как роскошно и женственно! – Она захлопала в ладоши. – Я хочу так же! Альберт! Позовите ко мне Соломона, сегодня же, я ему закажу новые украшения!
– Как прикажете, леди Алиса. – Альберт, как и все вокруг, Алису обожал и не скрывал этого. Все мужчины, допущенные в её маленький круг, её обожали и готовы были её защищать, баловать и беречь сутки напролёт. Маленькая, прелестная, капризная, очаровательная, она была их божеством, а то, что она любила своего жениха и принадлежала ему душой, сердцем и телом всецело, только избавляло их от соперничества и суетных помыслов. Зная, что она для них недоступна, мужчины просто служили ей, не мечтая и не споря между собой. И Алиса была счастлива среди всеобщего обожания, мгновенно научившись приказывать, давая волю своему природному деспотизму, такому милому и очаровательному! Тем более что Алиса была самым добрым и щедрым тираном в мире, так как все, кто был допущен в её маленький мирок, просто купались в любви, покое и радости: в том, что так щедро дарила лавви, фея цветов. В её башне, в саду, везде, где она была, царили покой, веселье и красота. Здесь не ссорились, не интриговали, не болели и не страдали: Алиса замечала мгновенно, если кто-то был сам не свой, и тут же всеми силами и способами ухитрялась выяснить, что творится, и помочь. Если надо, давала денег, если надо – совет или участие, но помогала всегда. Даже хлопотала, если требовалось, перед принцем, не боясь рискнуть вызвать его неудовольствие. При дворе Габриэллы уже многие втайне симпатизировали Алисе и мечтали переметнуться к ней, но Алиса крайне придирчиво выбирала своих гостей, а Габи просто сатанела, если у неё появлялась хоть тень подозрения насчёт перебежчика или перебежчицы. С каждым днём ситуация для неё становилась всё сложнее и страшнее; Габи понимала, что натворила и что её ждёт в случае разоблачения. Страх и беспокойство, ревность и жгучая обида – гремучая смесь, которая в сочетании с природной глупостью Габи и её неумением держать себя в руках обостряла ситуацию до предела. Скандалы вспыхивали на каждом шагу, и серьёзно начали раздражать даже принца, при всей его любви к племяннице и терпимости вообще. Приглашение Соломона стало причиной очередного скандала: Габи мгновенно донесли, что Алиса позвала ювелира, и принцесса приказала перехватить его и привести к ней. Соломон, человек мудрый и прекрасно понимающий, что заказ Алисы будет и надёжнее, и выгоднее, а сама Алиса пользуется и большим влиянием, и большей любовью и принца, и его сыновей, всё-таки отправился к Алисе, пообещав заглянуть к принцессе на обратном пути. И Габи, которая этого ожидала, хотела и была к этому готова, ринулась к дяде. Жаловаться.
– Погоди, дорогая. – Остановил её гневную речь принц. – Как я понял, ты пригласила ювелира, а леди Алиса перехватила его и забрала к себе? И тебя оскорбили и унизили?