– Здесь был некий Рональд Гирст, – говорил ректор, в то время как молодые люди с жадностью поглощали бобы со свининой, – он утверждал, что все это – дело рук вашего кузена Еноха, а он, Гирст, напротив, спас ваших сестер… – Он посмотрел на Флёр, которая ковырялась в своей тарелке. Девочка всегда теряла аппетит от переживаний, и теперь, тоже осунувшаяся, с тенями под глазами, вяло жевала единственный кусочек мяса, показавшийся ей не таким противным, как остальные.

– Вранье. – Сказал Гарри. – Флёр спасла Фиби, спустив по веревке со скалы. А если это вранье, то и остальное – тоже.

– Он обещал привести сюда вашу сестру и продемонстрировать, что она жива и здорова…

– Что ж сразу не привел?

– Теперь я понимаю, почему. – Кивнул ректор. – Ему нужна и младшая сестра. Тогда он оставил бы ее в замке, а старшая пришла бы сюда и сказала все, что угодно, боясь за младшую. Этот Гирст – человек наглый, дерзкий, и не глупый. Если он узнает, что вы здесь, у меня, боюсь, университет долго не простоит. Вам нужно пробираться к Бергквистам, но это не к спеху. Отдыхайте, и не волнуйтесь пока ни о чем. Я все разузнаю, и вместе подумаем, как вам выбираться. Отдыхайте… – Повторил, с жалостью глядя на девочку. Он тоже не знал, как ей сказать, что ее матери нет больше? Урбан Бронсон был частым гостем в Северной Звезде, любил чету Еннеров и их детей, и знал, как дети любят свою мать, и особенно – младшая девочка. «Господи, – подумалось ему, – на все Твоя воля… Но как порой тяжело в нее верить и еще тяжелее – ее принять!..».

На следующий день из Гармбурга прибыли представители банка Райя, чтобы сделать опись движимого и недвижимого имущества покойного барона Смайли. Гэбриэлу наутро было совсем хорошо – по крайней мере, он так утверждал, и брат ничего особенно плохого не чувствовал. Назначив временного управляющего, Гарет собрался возвращаться в Гармбург: тетя Алиса могла появиться там в любой момент, и герцог переживал за нее. То, что она презирала и игнорировала любую опасность, не значило, что опасность проигнорирует ее. «Нет, чтобы отправиться морем из Анвалона! – Злился он. – Не-ет, тетя Алиса безопасных путей не ищет!». Гэбриэл уже столько наслушался о тете Алисе, о ее характере, привычках, ее ужасной собачке, старенькой левретке Жози, прабабушке всех левреток Острова, которую Гарет, будучи мальчишкой, накормил рыбой, а та, падла, подавилась косточкой, и тетя только что шею ему не свернула, – что уже заочно боялся этой легендарной женщины, великой и ужасной. И в то же время ужасно хотел на нее посмотреть, наконец. Покидали братья Смайли со спокойной душой: Райя не только обещали сделать подробную опись всего имущества, но и обеспечили охрану. Банкирский дом давно держал для своих нужд и охраны, а так же для таких вот случаев, маленькую армию наемников, в основном, швейцарцев, но были и испанские мавры, и даже генуэзцы. Гарет рвался в Гармбург, Гэбриэл же уговорил его сделать маленький крюк и навестить девушку, о которой им накануне рассказывал Рот.

– Я же как бы ее опекун теперь. – Сказал, пожимая плечами. – Отвечаю за нее. Может, сделать для нее что…

– А что для нее теперь сделаешь? – Хмыкнул Гарет. – Ее не только наследства лишили, но и опозорили так, что теперь ей только в монастырь. Можешь отправить ее в Разъезжее, там, правда, взнос большой, но у нее, как я понял, и наследство было не малое, и все теперь твое.

– А почему ей замуж нельзя? – Сильнее нахмурился Гэбриэл. – Не понимаю я порядков таких! Ее изнасиловали и оклеветали, почему она-то опозорена, а не клеветники и насильники, не понимаю я!

– Я тоже не понимаю. – Ответил Гарет. – Эльфы тоже не видят позора для жертвы в таких случаях. Весь позор ложится на насильника. Но ты что, людей не успел узнать? Сами бабы же и позорят больше всех! Многие мужики готовы понять такую девушку, пожалеть. Зато бабы – никогда. Нашу молочную сестру сама ее мать, кормилица наша, попрекала, называла порченой. «Сучка не захочет – кобель не вскочит», «Сама виновата, нечего было задом перед мужиками вилять», и прочее дерьмо в таких случаях так и прет изо всех поганых ртов. Ей не муж, Младший, ей ее соседки житья не дадут. Да и муж в злую минуту нет-нет, да и попрекнет. Ты же сам с Алискиным ссоришься порой и язык-то не сдерживаешь!

– Не я, а она! – Тут же завелся с одной искры Гэбриэл. – И вообще, Алису не надо к этому приплетать!

Братья замолчали, и несколько минут ехали, погруженные в собственные невеселые мысли. И оба знали, о чем, точнее, о ком думает второй. Это имя они, не сговариваясь, вообще не заводя речь об этом, решили не упоминать в своих разговорах вовсе. Мария все еще стояла между ними, даже не смотря на то, что Гэбриэл в душе решил, что она принадлежит его брату, а он навеки отказывается от любых тайных мыслей о ней. Что бы он ни решил, но оставался их общий ребенок, и оставалась сама Мария, по-прежнему прекрасная и невыносимо-желанная. Гэбриэл знал так, словно брат прямо сказал ему об этом, что и с Ингрид Гарет закрутил в надежде, что маленькая кватронка вытеснит Марию из его сердца… И не хуже брата знал, что это нереально. Такая, как Мария, была одна во Вселенной. И забыть ее было невозможно.

Гарет думал точно о том же самом. И о том, как простился с Марией. После Великой Ночи он не навещал Тополиную Рощу, хотя очень хотел – боялся. Стыдился своего порыва, стыдился своих слов, сказанных наутро, и себя самого. И не мог забыть, как Мария сказала: «Может, вам обоим не из-за чего переживать, а вы огород городите на пустом месте?». Герцог убеждал себя, что в их отсутствие прибудет, наконец-то, Килмоэль, заберет свою племянницу, и Мария заживет в Таурине или Эльфгарде, в любом эльфийском городе восточного побережья, как эльфа, со временем создаст с каким-нибудь эльфом семью… И что он, Гарет, будет этому только рад.

На ферме, где Гэбриэл навестил больную девушку, их и настигло известие о случившемся в охотничьем замке. Братья мгновенно рванули туда, но обнаружили пепелище, до сих пор дымящееся, постреливающее и источающее сильный запах гари, и больше ничего: ни следа людей или животных.

– Это Птицы, ваши высочества! – твердил крутившийся подле них егерь, принесший тревожную весть, – как есть, Птицы, чтобы им всем лютой смертью издохнуть! Люди видели в деревне чель… полукровок, пятеро, в броне их, с птицею летящей, ехали, значит, глумясь и хохоча, как демоны какие! Дитишем покойный, царствие ему небесное, очень сильно на них злой был, за браконьерство в ваших, ваше сиятельство, угодьях, очень радел о ваших богатствах, значит. Вот они и отомстили ему… Помилуй его, Господь! – Егерь снял шапку и перекрестился на руины. – Сильно пьющий был мужик, но лесник отменный, от Бога. Не повезло ему в жизни, от того и запил, бедолага. Жена погибла, сынок вырос дрянной, прости, Господи, о мертвых так нельзя, но вы и сами, ваши высочества, его видели.

– Никто не спасся? – Спросил Гарет. – Может, кто-то смог вырваться… убежать?

– Ничего такого не знаю. – Вздохнул егерь. – И скотины нет, пару курей людишки поймали в кустах, и все. И собаки ихние ночью выли, так уж тошно выли, сил нет никаких.

– Значит, скотина не погибла… – Протянул Гарет.

– Истинно говорю вам: Птицы это! – Обрадовался егерь. – Кто еще-то? И скотину забрали – они завсегда так делают. Ферму али хутор спалят, а вещи и скот прихватят. Тем и промышляют.

– И людей убивают? – Впервые подал голос Гэбриэл. Егерь запнулся, почесал в затылке.

– Да как-то… прежде не водилось это за ними. Но ведь они ж из мести сотворили-то это! – Обрадовался он логичной причине. – А скотину-то так забрали, по привычке своей грабительской!

– Если это и в самом деле они сделали, – поиграл желваками на скулах Гарет, – я не посмотрю, что полукровки, я их всех на кол посажу… сучат паскудных! Это не лесничего они убили, они нам, Хлорингам, в рожу плюнули!!! – Стиснул ременный повод, и Гром заплясал под ним, фыркая на запах гари и жар, все еще источаемый пожарищем. – У Дитишема остались родственники?