– А это тебе напоминание. Если попытаешься обвинить меня во лжи, твои сиськи будут мне свидетелями!

Габи вышла на свежий воздух, подавленная и напуганная. Только теперь до неё окончательно дошло, что она натворила и во что встряла. Шутки кончились; и что теперь делать, как избавиться от этого… человека, она не знала.

Гэбриэл и Кину какое-то время ехали молча и очень быстро; Гэбриэл гнал коня, пытаясь справится с собой. Не получилось. И на берегу неширокого ручья он спешился, уселся на поваленное дерево и обхватил голову руками. Кину подошел, положил руку ему на плечо.

– Господи… – сквозь зубы выдохнул Гэбриэл. – Я-то думал, что все кончено… что позади это все… Что никогда больше… – не смог продолжать, с коротким рычащим стоном прижал к лицу запястья – руки болели все сильнее, у него было такое ощущение, словно они распухли до невероятных размеров, особенно правая, которой он разбивал лицо Смайли, и превратились в горящие огнем сгустки боли. Кину взял его правую руку, сказал:

– Терпи, больно будет! – И ловко и умело вправил вывихнутые пальцы. Гэбриэл, коротко вскрикнув, прижал руку к груди: что ж его правой руке не везет-то так, а?! – зажмурился, пережидая. Кину сел рядом и неожиданно обнял его. Гэбриэл прислонился к его плечу, слушая, как тот что-то успокаивающе наговаривает ему по-эльфийски. Ему было плохо. Так плохо, как не было еще никогда в ЭТОЙ жизни, после побега из Садов Мечты. Да и там бывало редко. Унижение, унижение и страх – что с ним, связанным, вновь смогут сделать все, что захотят, – оказались такими, что теперь Гэбриэл с трудом собирал куски себя самого, подбирая один и роняя два. Но эти чувства и эта боль стремительно трансформировались в ненависть. Ничего! Двух, двух он уже уничтожил, и воспоминания о том, как подыхал Аякс, выражение его поганых глазок, которое впечаталось в память, дарили ни с чем не сравнимое удовлетворение. Не-ет, слаще мести ничего нет в этой жизни! Трое его врагов мертвы, и жаль, конечно, что Сен-Клера убил не он, но по рассказам Лодо, смерть того упыря была правильной. Долгой и достаточно мучительной, чтобы Гэбриэл чувствовал себя удовлетворенным.

– Теперь, Сетанта, – донеслись до него наконец-то слова Кину на нордском, – твои враги узнали твою силу. И станут бояться тебя. Каждый из них будет видеть себя на месте этого барона, и сон их никогда больше не будет спокойным.

– Если бы эта Элоиза меня не выручила…

– То тебя выручил бы я. – Перебил его эльф. – Неужели ты думаешь, что я позволю какой-то дайкинской мрази надругаться над своим племянником?! Хватит мне и того позора, что покрыл нас с братьями, когда ты очутился в том вертепе. Виоль прав: мы могли найти тебя, если бы послушали его и заглянули в его сны. И то, что я не встречался с ним, меня не оправдывает – я мог бы не искать Лару и тебя по всему Острову в одиночку, а поехать к вам, в Пойму, сразу. То место, что я видел в твоей памяти, та ферма – я прекрасно знаю, где это. Я нашел бы тебя сразу же!

– А ты искал? – Гэбриэл выпрямился, чувствуя, что ему и вправду полегчало.

– Искал. – Помолчав, признался эльф, лицо его потемнело. – Я знал, что она мертва, но чувствовал, что ты – жив. Не благодари – я искал тебя, только чтобы узнать, кто виновен в смерти Лары. Гнев, горе и боль утраты никогда уже не оставят мое сердце… и сердца моих братьев. Но когда я увидел Айвэн, мне стало легче… Страж всегда говорит, что жизнь победить невозможно, она всегда торжествует. Жизнь и любовь Лары восторжествовала в этой девочке, ее внучке. Ее жертва не была напрасной, ее красота, ее сущность осталась, она в вас, в Айвэн… А те, кто убивал ее и мучил тебя, должны сдохнуть бесследно. Прости мне мою прежнюю холодность. Мы медленно загораемся, и горим ровно, без жара, искр и треска. Я полюбил вас обоих, вы теперь – не просто долг, вы – моя семья. В вас частичка моей Одри и любовь моей сестры. – Он встал. – Ну, что? – Протянул ему руку. – Прекратил жалеть себя?

Гэбриэл поднялся, попробовал отряхнуться и чертыхнулся: даже слегка касаться чего-либо распухшими руками было больно. Но короткий миг отчаяния и унижения миновал, и он почувствовал себя в силах жить дальше, по-прежнему жить с чувством собственного достоинства и с высоко поднятой головой. Эльф прав: пусть его враги знают, что он больше не беспомощный мальчишка… И что он ничего не забыл и никого не простил.

– Кулаком, кулаком рожу ему разбил в фарш! – Брэгэнн пил третью чарку можжевеловки, которой пичкал его фон Берг, и не пьянел, даже слегка не хмелел. – Регулярно говорю вам, граф: это монстр… Чудовище, дракон…

– Говоришь, Смайли был с мечом и щитом, а Хлоринг – почти голый и с одним ножом?

– Истинно, истинно! – Брэгэнн утер рот, обхватил голову руками. Ему было страшно. Как все садисты, он и так-то смельчаком никогда не был, усиленно скрывая свой страх с самого отрочества, с тех пор, как ему, спокойному, ленивому и от природы несколько трусоватому подростку, типичнейшему ботанику, пришлось убивать и сражаться. Это было не его, он так отчаянно ломал себя, чтобы стать бойцом, что сломал лишнего, навсегда сделавшись тем, чем сделался. И теперь этот всегда живущий в нем, и надежно запертый в сердце страх ломал все преграды и рвался наружу. – Его остановить надо, милорд, уничтожить, как волка бешеного, это же чудовище, нелюдь! Видели бы вы, регулярно, глаза его красные, демон, демон! Тварь адская, а не душа христианская…

– Поедем в Лавбург, к Бергстрему. – Решил фон Берг. Брэгэнн примчался к нему, так как Дракенфельд был ближе всего к Блэксвану, гнал коня почти целые сутки, не останавливаясь. – Будешь свидетелем… Если Хлоринг бес, или одержимый, этим церковь должна заниматься. А уж братья-доминиканцы-то своего не упустят, хватка у них бульдожья.

Брэгэнн слегка воспрянул духом. А ведь и верно! Науськать церковь на Хлоринга, и тогда мальчишке конец. Не помогут ему ни королевская кровь, ни брат, ни отец, ни тетка. Брэгэнн перевел дух и вспомнил, что почти двое суток ничего не ел. Благосклонно глянул на угощение, которое подали ему по распоряжению пожилой хозяйки замка, матери фон Берга и Ники. Баба она была стервозная, даже ядовитая, но хозяйка – отменная. И что он, право, так всполошился-то?

Увидев эльфа и Гэбриэла на склоне холма, еще издали, Гарет испытал такое облегчение, что аж заплакать захотелось. В первый момент. Гор рвался с поводка навстречу хозяину, поскуливая и натужно дыша из-за давившего шею ошейника, и Гарет, склонившись с седла, отцепил поводок. Подъезжая, он ощупывал брата глазами, особенно руки – у самого было такое ощущение, словно руки опухли и немилосердно горят… В костер он их сунул, что-ли?! У него готово было несколько ядовитых замечаний, но как только он рассмотрел страховидные синяки вокруг обоих глаз брата, как все упреки и весь сарказм выдуло из головы без остатка. Спешился, пока Гэбриэл пытался успокоить своего пса. Гор от счастья обретения своего великого и ужасного хозяина вел себя, боюсь, совсем не как суровый полуволк, а словно слюнявый кутенок, скуля, повизгивая, мечась и извиваясь, пытаясь обхватить его лапами и тут же отпрыгивая, чтобы выплеснуть хоть часть, хоть малую толику переполнявших его счастья, облегчения и обожания. Даже на спину опрокидывался, прихватывая ласкающую его руку и тут же облизывая ее. Гавкнул пару раз укоризненно: ты что ж такое делаешь-то, хозяин, ты нахрена без меня уехал, а ну, как случилось бы чего?!

– Кто?.. – Спросил Гарет, останавливаясь и глядя на синяки Гэбриэла. Тот выпрямился.

– Смайли. – Ответил коротко. – В смысле, синяки – это я сам. Башкой о ветку стукнулся и того, с коня свалился. И тут Смайли со своими людьми, как из теплого места на лыжах.

– И?..

– Убил я его. – Ответил Гэбриэл неохотно. – Нету больше Смайли. Как-то так.

– Поехали.

– Куда? В замок?..

– Нет. В Смайли. Смайли – твой вассал. Если он похитил принца крови и пытался причинить ему вред, эту историю следует придать огласке. И как можно скорее озвучить именно твой вариант. Это не Пойма, младший, где мы с тобой Бог и царь. Это Междуречье. Кроме людей Смайли свидетели были?