– Могла бы и пораньше предупредить, чтобы мы сумели нового продавца подыскать!

Хороших импровизаторов на свете мало.

– Так ищите, Елена Николаевна. В России много безработных. Повесьте объявление на дверь, пустите рабочую строку в телегазете! Ищите, да найдете!

– Постараемся, Надежда. Заглядывай иногда! – Елена Николаевна не оценила моего замечания.

– Конечно же! Загляну!

***

– Надя, шапку возьми обязательно! Женщине нельзя морозить голову, – Андрей пил чай со сдобным кренделем на диване, играл в «Мортал Комбат» и, как мог, пытался приободрить меня перед дорогой на «Кузницу Металлов».

– Андрей, морочить нельзя женщине голову. Морочить, а не морозить, – я сидела в кресле и сосредоточенно подкрашивала ресницы. Но почему-то именно этим вечером мне с ними не везло. Они никак не хотели стать интригующим обрамлением голубизны моих глаз, а наоборот, торчали как раскиданные бревна в наспех собранной поленнице. – Шапку? Светлана Викторовна сказала, что платка будет достаточно.

Я закрыла пудреницу и швырнула ее на стол с такой силой, что она подпрыгнула, перевернулась, рискуя разбиться вдребезги и закончить свое существование на полу. Не получилось. Она удержалась на самом краю стола, зацепившись за него раскрывшимся зеркалом. Мои «бревна» заполыхали в сторону Андрея.

– Кидала бы в меня! Что на стол-то? – он на удивление спокойно поднял на меня свои черные загнутые ресницы. Я любила их. Когда он спал, я любовалась ими и осторожно дула на них, когда хотела разбудить. Редко. Только по крайней необходимости.

– Надь, ну не хочешь – не бери шапку.

Он снова защелкал мышкой, тщательно перемалывая крендель своими крепкими зубами. Он всегда тщательно и долго пережевывал пищу. И не только пищу. Во всем. Во всем он был дотошным и мелочным. В любое дело он старался вникнуть полностью – во все подробности. Если такой возможности не предвиделось, то он сразу считал это дело безнадежным и обходил его стороной. Последние полгода он вникал в компьютерную игру «Мортал Комбат». И где-то глубоко внутри я понимала, что это дело всей его жизни.

– Кофе будешь, Андрей? Я-то попью кофе да поеду пораньше сегодня. Как-никак первая рабочая смена, – мои «бревна» все еще полыхали на ресницах Андрея.

– Давай попьем, – он со вздохом отложил мышку и встал с дивана. – Дай я налью. Тебе покрепче?

– Да.

Мы молчали и пили кофе.

Через тридцать минут я закрыла за собой дверь съемной квартиры и поспешила на новую работу.

«Кто хочет, тот ищет способы. Кто не хочет, тот ищет причины». Эта надпись висела на стене квадратного помещения цеха, в котором проходили сменно-встречные собрания для работников – пятиминутки или раскомандировки. Именно так оформлялись стены всех классных комнат в моей деревенской школе, выдавшей мне диплом о законченном среднем образовании. Именно та же самая зеленая доска. Черно-белый лозунг над ней. И кудрявые портреты рядом. Только на этих стенах, вместо портретов, висели дипломы, грамоты, уставы, приказы и пыль. Все в тех же стандартных рамках. Я уже не удивилась: все в этом помещении: шкафчики для бумаг, доски, рамки, стульчики и даже герань на окнах с пожелтевшей листвой – все это было пережитком ушедшей эпохи.

– Жизнеутверждающий лозунг, – я кивнула на плакат и наклонилась к Тоне, присевшей в первом ряду сколоченных между собой шести стульчиков. С Тоней я познакомилась в женской мойке.

***

– Ты новенькая что ли?

В пролете между кабинками с одеждой, важно подперев руки в боки, стояла почти голая громадная масса с обвисшей по бокам голой грудью, в трусах с начесом и с короткой стрижкой.

– Да! Сегодня первый раз, – я спряталась за дверку от кабинки, пока еще стесняясь своей наготы.

– А хули прячешься-то? – женщина прыснула в кулак. – Не надо прятаться. Здесь все свои. Мыться без света пойдешь что ли? Меня Тонькой зовут! Я – бригадир шихтового отделения в этой бригаде. А ты куда пришла?

Тонька выкрикивала вопросы уже откуда-то с задних рядов.

– На завод, – я, покраснев, забыла свою специальность.

– Да, блядь, понятно, что не в театр! – Тонька присвистнула. – На дозировку поди?

– Да. На дозировку. Дозировщиком, – я облегченно вздохнула, потому что без Тони я не вспомнила бы свою новую должность.

– Собралась? – Антонина стояла уже возле моего шкафчика. Она надела две шапки. Из-под незастегнутой фуфайки торчали три кофты. Заплатанная жилетка сверху. Теплые рукавицы. Обрезанные валенки с резиной. Она походила на наряженного снеговика. – Трусы-то теплые догадалась взять? А-то пиздень простудишь – потом мучиться всю жизнь будешь. Ты тепло одевайся-то! Все старье сюда неси. Лучше раздеться, чем замерзнуть! Как зовут?

– Надя! – я изумленно смотрела на Антонину.

– Ну что ты стоишь, глазенками-то лупаешь, Надя? В цех-то знаешь дорогу?

– Нет!

– Догоняй! Я в дверях тебя подожду, а то заблудишься еще, чего доброго!

***

Я скромно присела во втором ряду. Сзади еще было ряда четыре таких же сколоченных стульчиков. Через промежуток, размером в один стул, ряды стульчиков повторялись. Впереди перед доской стоял стол, покрытый лаком.

– Слова-то у тебя какие! Жизнеутверждающий лозунг, – Тоня насмешливо повернулась ко мне и хмыкнула. – Это ты про ту мазню, что ли? Что сверху в рамке?

– Антонина! Ну почему мазня-то? Сократ не мазал – он знал, – я внимательно посмотрела на Тоню.

– Слушай, ты, умная что ли?! Лозунг! Сократ! Антонина! Ты точно видела, куда пришла-то? Это не богадельня и не кружок для белошвеек. Здесь пахать надо, а не разглагольствовать. Нет здесь тех, кто хочет и ищет. Мы уже все нашли. Эти словечки – как издевка над нами. Выше головы не прыгнешь! Шихтовщиком устроилась сюда двадцать пять лет назад – шихтовщиком и вынесут отсюда. Нам детей поднимать надо, понимаешь? Жрать надо. И хуярить нам здесь до конца дней своих. А ты вон – за воротами иди и разглагольствуй! Пока не поздно еще, – Антонина гневным речитативом выплеснула на меня злобную тираду, как будто долго-долго репетировала, готовилась, а на сцену ее просто выпихнули и тем самым застали врасплох.

– А что за воротами, Тоня? – я, оторопев от неожиданной резкости, схватилась за спинку стоящего впереди стула.

– Да иди ты! Вы все сначала такие. Умные, – Антонина отвернулась от меня, достала из кармана леденец и, развернув его, закинула себе в рот. – Конфетку будешь?

***

Дверь со страшным грохотом распахнулась, и в помещение влетел мужчина в белой каске и сожженной сбоку фуфайке. В правой руке у него была пачка зашарпанных журналов. Он показался мне молодым, стремительным и резким. Журналы он раздраженно отбросил на стол, фуфайку рывком повесил на вешалку, которую прибили прямо рядом с доской. Белая каска, по-видимому, была его гордостью, потому что он бережно ее снял, аккуратно сдул пылинки и повесил на фуфайку. С его головы на нас смотрел еж, всклокоченный и давно не стриженный.

– О, Тонька, ты здесь уже? Что приперлась-то рань такую? Дробилка стоит первая, знаешь? Была уже там? – все той же правой рукой он, как мог, попытался пригладить свой ежик.

Тонька зевнула.

– Не приперлась, Сергунчик, а соизволила явиться, блядь! Нет, не знаю еще ничего. Дай-ка сменный журнальчик, почитаю хоть, что там пишут. Вон, вишь? – Антонина кивком головы показала в мою сторону. – С дозировщицей твоей новой вожусь. Она даже не знала, как в цех войти. Понаберут белошвеек, блядь!

– На, почитай-ка! – он разворошил кипу журналов и, найдя нужный, в синем переплете, протянул его женщине.

– Как зовут? На какую?

То, что вопрос адресован мне, было понятно, потому что как зовут бригадира шихтового отделения, мужчина знал – он обращался к ней по имени. В помещении присутствовали мы с Тоней, он и рамки. Однако у меня возникло ощущение, что мужчина обращается к журналу в коричневой обложке, потому, что задавая свой вопрос, он внимательно склонился над его содержанием, а в мою сторону даже ни разу не взглянул.