– И вот что еще что, Надежда! Падать – это да, больно! Иногда сильно! Иногда нет! Но запомни, обезьянка: если даже и случилось упасть, то подниматься все равно надо. Через боль, если больно. И не ждать, что кто-то придет и протянет руку помощи! Надо самой вставать! Всегда! – папа улыбался. – Пошли к нашему дракону. Может она какую заплатку на штанину пришпандорит.

Я вытирала сопли о папино плечо.

– А лучше бы нам порезать этот комбинезон на сопливчики!

– Какие еще сопливчики? – еще всхлипывая, я уже смеялась во весь рот.

– Самые обычные! Платочки для соплей! – папа скорчил плаксивую гримасу.– Я чувствую, что именно их, соплей-то, ты много еще в своей жизни на кулак намотаешь!

***

Вниз, к Светлане Викторовне мне не пришлось спускаться. Она вместе с бородатым старичком в фуфайке стояла на двухступенчатом крыльце хозяйственной кладовой.

– Ну что, Надя, подписал Петрович заявление-то твое?

– Да! Подписал! Сказал к вам зайти!

Я поднялась на крыльцо.

– Здравствуйте! – кивая старичку, который придерживал дверь в кладовку, я заглянула в хозяйственную темницу. – Там что внизу? Нет освещения?

Старичок, сняв рабочую перчатку, стал сразу же смачно сморкаться в сторону. Редкая бородка его покрылась инеем. Очки запотели.

– Привет, коль не шутишь! Вишь, что приключилось! Всегда в этом проклятом месте что-то происходит! Каждую смену день сурка, бля! Только чаек заварил – погреться зашел было! И тут: здрасьти – забор покрасьти – свет закончился! – он не переставал сморкаться, а я все еще с любопытством заглядывала в кладовую. Дневной свет не являлся светом для этого помещения – там было темно, как в некоторых темных душах.

– Да лампочки у меня все перегорели! Представляешь? Замыкание какое-то случилось! Разом! Бух! И свет потух! Не видно ничего. Ни зги! Сколько теперь этого электрика дожидаться будем!? Неизвестно! А на улице-то мороз! – Светлана Васильевна достала чистый белоснежный платок и тоже начала сморкаться. – Петрович ко мне послал? Странно. Зачем это? Тебе все равно еще робу на складе получать.

– Робу?

Я растерянно уставилась на белизну платка Светланы Васильевны. Мне трудно было не заметить обилие жидкости, постоянно выплескивающейся изо рта и из носа у тех сотрудников, которых я повстречала этим утром. Все они постоянно сморкались или сплевывали. Может быть это был какой-то побочный эффект от вредного производства? Или дефект?

– Да, робу! И ботинки, и фуфайку, и каску. Все на складе! – Светлана Васильевна раздражалась и с особой тщательностью продолжала натирать нос. – Надя, иди в отдел кадров. Дооформиться же еще нужно! Свет неизвестно, когда будет, а я пока тебе ни к чему!

Старичок в знак поддержки кивал головой и махал верхонкой.

– Да-да! Ни к чему пока! Иди-иди восвояси!

***

– Пять дней рабочих еще в этом месяце. Успеете? В принципе, дело за малым осталось. Вам нужно принести еще пять фотографий и трудовую книгу. Первого февраля по графику будет ваша первая ночная смена. Первого – первая. Достаточно символично, вам не кажется?

Миловидная сотрудница вопросительно посмотрела на меня, продолжая покуривать свою кубинскую ручку, которую мне хотелось затушить, полностью расплющив ее по столу.

– Я постараюсь!

Холодное январское солнце не грело, а лишь слепило глаза. Я прищурилась и шла к остановке практически с закрытыми глазами. Сколько может пройти человек с закрытыми глазами? И куда он придет? Я стояла возле покореженной буквы «А» и рассматривала производство снаружи.

Проходная, через которую я попала на территорию завода, не являясь административным сооружением, являлась своеобразным ориентиром для новых сотрудников. Вся обшитая сверху желтым с синими вставками сайдингом, она лаконично гармонировала с флагом России, застывшим на самом краю края крыши проходной. Там же, на крыше, расположились большие электронные часы, которые в семь тридцать осветили мое утро. Все в той же желто-синей гамме была и заводская вывеска ООО «Кузница Металлов». Утром она не светилась. Слева от проходной находилось четырехэтажное здание грязного цвета. Дальше следовал бетонный забор, сверху, снизу и посередине обтянутый колючей проволокой. Проходную и здание разделяли парадные ворота со шлагбаумом. А может, и не парадные – обычный въезд и выезд. Блокпост. Я не была уверена – просто на верхней части ворот расположился логотип завода. Справа от проходной, не сразу, а через небольшой промежуток, в который самым органичным образом вписалась аллея славы – там виднелись какие-то портреты – находился уже знакомый мне одноэтажный отдел кадров. По сравнению с грязным зданием он казался очень низким, как будто его специально вбивали в землю. Бетонный забор, обтянутый колючей проволокой, продолжался. На заднем фоне торчали старые забитые окна, дырявые крыши, какие-то провода повсюду, вагоны, полные и пустые, башенный кран, трубы, из которых вываливался черный-пречерный дым, впивавшийся в небо.

***

– Андрей!

Я нажала «паузу» на ноутбуке и резко встала с дивана. Вопросы сверлили мою голову, как назойливая соседская дрель.

– Андрей, – я включила свет и снова рухнула на диван.

– Ну чё ты маешься-то, а? – одной рукой прикрыв глаза, а другой, пытаясь натянуть на себя одеяло, Андрей перевернулся на живот и зарылся головой в подушку.

Единственный подлокотник на съемном диване крякнул и упал. Я опять встала.

– Андрей! Зачем на заводском заборе колючая проволока в три слоя? Три проходных с охраной по пять человек на каждую, высоченный забор, еще и проволока. Это что, крайне важный объект Минобороны?

– Она тебе жить мешает, что ли, проволока эта? Да пусть хоть в пять слоев? Какая разница-то, Надя?

Нервно почесав затылок, он встал с дивана. Бутылка из-под «Муската» упала и звонко покатилась под диван.

– Нет, не мешает, конечно, но все это жутко выглядит: охранники, забор, проволока. Как в тюрьме. У меня только такая ассоциация.

Челка Андрея чересчур отросла и потому запрыгала вверх-вниз – в такт нервно задергавшимся от напряжения скулам. Он не любил вопросы. Ответы тоже не любил. Если бы была возможность увильнуть от предстоящего разговора, то он бы так и сделал. Непременно. Он посмотрел на меня своим долгим карим взглядом и понял, что сегодня такая возможность исключается.

– Пошли покурим, – Андрей поднял пустую бутылку, втянул в рот остатки вина и прошел на кухню. Я последовала за ним.

 Кухню блекло освещала луна, не полностью, а наискосок от окна бледной и ровной линией по скошенному периметру комнаты. Я облокотилась на подоконник. Андрей прикурил две сигареты и пристроился рядом. Окно кухни выходило во двор, освещенный тусклым фонарем. Он все портил – этот фонарь. Его болезненно-желтый свет попадал только на мусорный бак, в котором рылась собака. Все остальное дворовое пространство темнело пустотой и молчанием.

– Тихо…

– Где?

– Там, – Андрей выдохнул струйку дыма на стекло. Струйка сразу перестала быть дымом, превратившись в узорчатую пленку на морозном стекле, а он все выдыхал и выдыхал.

– Ты хорошо дышишь для курящего с детства, – я также выдохнула дым на стекло. Ядовитая пленка поползла в разные стороны. Андрей неожиданно для меня нарисовал в ней сердце – огромное и без стрелы.

– Зачем? – я подбородком уперлась в его плечо.

– Давай будем выдыхать в сердце. Поочередно. Сначала ты. Потом я, – он запрокинул голову и выдохнул в потолок. – Начнем?

Я сделала еще одну глубокую затяжку.

– Не мы, Андрей, а ты, – затушив сигарету в пепельнице с юлой, я набрала полные легкие воздуха, бережно сжала подбородок Андрея двумя пальцами, поймала его губы и выдохнула весь собранный воздух в него, долго и настойчиво. От неожиданности он отпрянул и закашлялся, выронив окурок на пол.

– Ты дура, что ли? Надя? Че делаешь?

– Выдыхаю. В сердце! Не нравится? – я, улыбаясь, смотрела в окно.