25 марта 1814 года русская армия и армии союзников подошли к Парижу. Французскую столицу защищала сорокатысячная армия. Французы были уверены, что союзники, мстя за Москву, перебьют население и сожгут город, поэтому армейские части и народная гвардия защищались с храбростью отчаяния. Но командовавший авангардом русских войск флигель-адъютант полковник Михаил Федорович Орлов имел приказ императора Александра прекратить бой, как только появится надежда на капитуляцию французской столицы.

После двух дней боев, к вечеру 30 марта, французы прислали парламентера для переговоров.

К. Н. Батюшков участвовал в боях под Парижем. Эти события и вступление русских войск в капитулировавший Париж он описал в письме к Н. И. Гнедичу:

«С утром началось дело. Наша армия заняла Роменвилль, о котором, кажется, упоминает Делиль, и Монтре, прекрасную деревню в виду самой столицы. С высоты Монтреля я увидел Париж, покрытый густым туманом, бесконечный ряд зданий, над которым господствует Нотр-Дам с высокими башнями. Признаюсь, сердце затрепетало от радости! Сколько воспоминаний! Здесь ворота Трона, влево Венсен, там высоты Монмартра, куда устремлено движение наших войск. Но ружейная пальба час от часу становилась сильнее и сильнее. Мы подвигались вперед с большим уроном через Баньолет к Бельвилю, предместию Парижа. Все высоты заняты артиллериею; еще минута, и Париж засыпан ядрами. Желать ли сего? Французы выслали офицера с переговорами, и пушки замолчали. Раненые русские офицеры проходили мимо нас и поздравляли с победою: „Слава богу! Мы увидели Париж со шпагою в руках!“ „Мы отмстили за Москву!“ — повторяли солдаты, перевязывая раны свои…

Чувство, с которым победители въезжали в Париж, неизъяснимо. Наконец мы в Париже. Теперь вообрази себе море народа на улицах. Окна, заборы, кровли, деревья бульваров — всё, всё покрыто людьми обоих полов. Всё машет руками, кивает головой, всё в конвульзии; всё кричит: „Да здравствует Александр! Да здравствуют русские!“»

Граф Филипп-Поль Сегюр, генерал, участник наполеоновских походов, в 1812 году состоявший в свите Наполеона, автор книги «История Наполеона и Великой армии в 1812 году», писал об офицерах и солдатах русской армии: «Товарищи, воздадим им должное! Они все принесли в жертву без колебаний, без поздних сожалений. Впоследствии они ничего не потребовали в отплату даже посреди вражеской столицы, которой они не тронули! Их доброе имя сохранилось во всем величии и чистоте, они познали истинную славу».

В Москве победные праздники начались 23 апреля, в день святого Георгия Победоносца. Служили благодарственные молебны в кремлевских соборах и во всех московских храмах. Балы и маскарады шли один за другим.

Ростопчин в своем доме на Большой Лубянке, чудом спасенном от фугасов, которые французы, уходя из Москвы, заложили в его печи, давал бал в честь генералов и офицеров — участников сражений. Дом, двор и улица были иллюминированы гирляндами разноцветных фонарей, повсюду развешаны аллегорические картины, изображающие победу России над Наполеоном. Во дворе и на улице стояли столы с угощением для народа, хоры песельников пели военные и народные песни. Среди прочих был исполнен специально написанный по мысли и заказу Ростопчина гимн на стихи Н. В. Сушкова, в котором проводилась идея: французы сожгли Москву, а русские на их варварство ответили великодушием и пощадили Париж. Впервые эта тема прозвучала в русской поэзии именно в этом гимне, исполненном на балу Ростопчина на Большой Лубянке, а уже затем ее развивали многие поэты.

А русские солдаты, уходя из Парижа, сложили песню о том, как француз стал расхваливать свой Париж, а русский солдат ему отвечает:

Народной концепции истории Отечественной войны 1812 года придерживался Л. Н. Толстой. Ее он проводит в романе «Война и мир» и объясняет в одном из исторических отступлений четвертого тома.

Вот эта страничка народной теории Отечественной войны 1812 года.

«Представим себе, — пишет Лев Николаевич, — двух людей, вышедших со шпагами на поединок по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым — поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что человек, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем, воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.

Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, — историки, которые писали об этом событии.

Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война — все это были отступления от правил.

Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидел поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существуют какие-то правила для того, чтобы убивать людей).

Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что высшим по положению русским людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tiercet сделать искусное выпадение в prime и т. д., — дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупою простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.

И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью».

И русские пословицы об Отечественной войне 1812 года, рождавшиеся по мере развития событий, в своей последовательности представляют ту же схему, что и рассуждения великого писателя, отмечая каждый этап — от осознания человеком опасности для его жизни до заключительных чувств презрения и жалости.