Эти периоды в истории Москвы получили общероссийское признание, но московское название «пожар» Россия снабдила прилагательным «Московский». В таком виде в 1820–1830-е годы оно вернулось в Москву: если москвичи-современники событий 1812 года продолжали говорить «пожар», то уже следующее поколение приняло «Московский пожар».

В таком виде выражение бытует в русской речи как народное, крылатое и общепонятное до настоящего времени.

В начале XX века его распространению очень помогла песня. В изданном в 2000 году «Большом словаре крылатых слов русского языка» зафиксировано очень много таких крылатых слов, пришедших в живую речь из популярных старых и новых песен.

Очеркист Г. Василич в последнем выпуске многотомного издания «Москва в ее прошлом и настоящем», вышедшем в 1913 году, описывая Москву того времени, рассказывает о московских песнях:

«В Москве много поют. Здесь складывается и пускается в ход современная народная песня… Кто сочиняет их, откуда являются они — невозможно проследить, но первой их запевает Москва. В Москве новая песня скоро становится излюбленной мелодией — звучит и в рабочих кварталах, и в студенческой среде, играется на гармошках и балалайках, попадает в граммофоны и шарманки. С эпидемической быстротой распространяется по всей России, попадая в Сибирь, к крымским рыбакам, в глухие захолустные городишки Центральной России, у которых, казалось бы, и связи нет никакой с Москвой».

К юбилею 1812 года полюбилась в прошлом году, покорившая всю демократическую Москву, а теперь поющаяся и в провинции:

Песня была столь популярна, что издатели ради рекламы называли песенники первой ее строкой, обещая тем, что читатель найдет ее в книге.

В песенниках песня «Шумел, горел пожар московский» печаталась как народная, без указания автора и композитора, и в различных вариантах, следовательно, записанных с голоса певцов.

Впоследствии литературовед И. Н. Розанов, много занимавшийся проблемой произведений русских поэтов, ставших народными песнями, нашел имя автора и само стихотворение о московском пожаре. Его автором оказался малоизвестный московский литератор 1830–1840-х годов Н. С. Соколов, автор нескольких водевилей, печатавший свои стихи в альманахах и журналах. В альманахе «Поэтические эскизы», изданном в Москве в 1850 году, было помещено его стихотворение «Он» — размышления Наполеона в горящей Москве о своей судьбе и будущем, которое его ожидает. Стихотворение в авторском варианте нигде более не переиздавалось.

И вдруг в начале XX века в Москве запели эту песню, в основу которой легло стихотворение Соколова. К ней в полной мере приложимы слова Г. Василича о народных песнях: «Кто сочиняет их, откуда являются они, невозможно проследить…» Композитор неизвестен до сих пор.

100-летний юбилей Отечественной войны 1812 года и его всенародное празднование способствовало популярности песни «Шумел, горел пожар московский». Но поскольку ее уже в то время пели в народной переделке, а не в авторском варианте, значит, она и до этого пелась в народе, но была мало известна, а тут пришло ее время.

В народе текст Соколова подвергся сокращению и переделкам. У Соколова — девять четверостиший, поют пять-шесть. Разные переделки уточняют образы и детали, делают более стремительным и четким движение мысли, но сохраняют идею стихотворения: осознание Наполеоном неверного шага («Зачем я шел к тебе, Россия»), предчувствие неминуемой гибели.

И во всех вариантах сохраняется первая строка — начин, который задает тон всей песне и по которому народная песня обычно называется.

Правда, и здесь не обошлось без народной поправки. Соколов пишет: «Кипел, горел пожар московский», а во всех народных вариантах — «шумел, горел…», потому что пламя не кипит, но шумит и гудит, отчего образ стал более реалистичным и точным.

С такой первой строкой — «Шумел, горел пожар московский» — песня обрела всероссийскую популярность, фольклористы записывали ее и в Центральной России, и на Волге, и на Урале, и в Сибири.

А выражение «Московский пожар» со своим историческим значением вновь вернулось в живую речь.

12(24) июня 1812 года наполеоновские войска перешли границу России.

Русская армия, которой командовал военный министр генерал Барклай-де-Толли с жестокими боями отходила во внутренние области. Таков был стратегический замысел командования, но народ не принимал такой тактики и считал отступление изменой. Всюду росла тревога.

В Москве знали, что именно на нее направлен главный удар. За месяц до вторжения в Россию на одном из дворцовых приемов Наполеон публично заявил: «Я иду в Москву и в одно или два сражения все кончу. Император Александр будет на коленях просить мира… Москва — сердце империи».

Наполеон стремился к Москве. Положение становилось все опаснее. 6 июля был выпущен специальный царский манифест «Первопрестольной столице нашей Москве»: «Имея в намерении, для надлежащей обороны, собрать новые внутренние силы, и наипервее обращаемся мы к древней столице предков наших Москве: она всегда была главою прочих городов российских; она изливала всегда из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру ее из всех прочих окрестностей текли к ней, наподобие крови к сердцу, сыны отечества для защиты оного».

Это было объявление о всеобщем ополчении.

12 июля император Александр приехал в Москву. 15 июля в Лефортове в Слободском дворце состоялась встреча царя с московским дворянством и купечеством, на которой он обратился с призывом организовать ополчение. «Готовы умереть скорее, нежели покориться врагу», — было решение москвичей.

Главнокомандующим Московскою военною силою (так официально называлось Московское ополчение) общим собранием дворян Москвы и Московской губернии был избран М. И. Кутузов. Это избрание стало выражением желания русского общества видеть его во главе русской армии. Кутузов, находившийся в Петербурге, узнав о своем избрании в Москве, сказал: «Вот лучшая награда для меня в моей жизни».

Но принять эту должность он не смог, потому что был избран и руководителем Петербургского ополчения, а 8 августа Александр I, сместив Барклая-де-Толли, назначил Кутузова главнокомандующим всеми армиями и ополчениями.

Кутузов, ученик и соратник А. В. Суворова, по глубокому убеждению русского общества и армии, был способен остановить наступление и добиться перелома в войне. Поэтому его назначение встретили с восторгом.

Артиллерийский офицер И. Радожицкий был свидетелем первой встречи назначенного главнокомандующим Кутузова с армией в Царево-Займище. «Все ждали решительного боя, как единой отрады, единого средства победою искупить спасение погибающему отечеству или пасть под его развалинами, — пишет он в своих воспоминаниях. — В таком расположении духа находились войска, как вдруг электрически пробежало по армии известие о прибытии нового главнокомандующего, князя Кутузова. Минута радости была неизъяснима: имя этого полководца произвело всеобщее воскресение духа в войсках, от солдата до генерала. Все, кто мог, полетели навстречу почтенному вождю, принять от него надежду на спасение России. Офицеры весело поздравляли друг друга с счастливою переменою обстоятельств; даже солдаты, шедшие с котлами за водою, по обыкновению вяло и лениво, услышав о приезде любимого полководца, с криком „ура!“ побежали к речке, воображая, что уже гонят неприятеля. Тотчас у них появилась поговорка: „Приехал Кутузов бить французов!“»

Эта поговорка отметила важнейший эпизод Отечественной войны 1812 года — моральный перелом в ее ходе: от обороны к наступлению.

Насколько велико было народное доверие к Кутузову, говорит тот факт, что народ оправдывал оставление им Москвы. В сентябре 1812 года, когда французы находились в Москве, поэт И. А. Кованько написал стихотворение «Солдатская песня», тогда же оно было напечатано, и что особенно важно — ее действительно запели. Начиналась песня такой строфой: