От XVII века — времени царя Алексея Михайловича — остались белокаменные парадные въездные Передние ворота с часовой башней, церковь Казанской иконы Божией Матери, водовзводная башня.

К сожалению, до нас не дошел дворец Алексея Михайловича — главная его постройка в Коломенском, предмет его забот и гордости. Но сохранились рисунки дворца и описания, по которым мы можем его себе представить.

Замысловатой архитектурой и красотой коломенского дворца, построенного целиком из дерева, восхищались современники — россияне и иностранцы.

Он представлял собой прихотливое, на поверхностный взгляд случайное, но в действительности глубоко обдуманное скопище теремов, башенок, переходов, сеней, гульбищ, завершающихся самыми разнообразными по форме крышами — шатрами, кубами, луковицами, шлемами, бочками; окна были обрамлены резными наличниками, кровли украшены железными позолоченными подзорами, флюгерами и прапорами (флажками).

Коломенский дворец поражал также и своей обширностью: в нем было 270 помещений. Внутри он был расписан хитрой росписью: цветами, травами, фигурами, изображавшими страны света, времена года, знаки зодиака, картинами на сюжеты древней истории и Библии. Многие живописные работы исполнил лучший тогдашний живописец Симон Ушаков. Под стать была и мебель: резные, мраморные и полированные — «на китайское дело» — столы, стулья, скамьи. Печи облицованы цветными изразцами. Во дворце было собрано много диковин. Одна из них — механические звери — львы, которые под действием скрытого механизма разевали пасти и рыкали.

Придворный поэт Алексея Михайловича ученый монах Симеон Полоцкий написал приветственные стихи на благополучное вселение царя в новый дворец, «предивною хитростию, пречудною красотою в селе Коломенском новосозданный», и назвал его «восьмым чудом света».

Надобно отметить, что это стихотворение Симеона Полоцкого открывает собою поэтическую летопись древней столицы, в нем впервые в русской поэзии дано стихотворное описание замечательного московского архитектурного сооружения.

Коломенская царская усадьба занимала большую территорию. Вокруг дворца были разведены сады, устроен парк, выкопаны пруды, в которых разводили карасей для царского стола. В усадьбе было все нужное для хозяйственных надобностей и «для прохлады», то есть для отдыха и развлечения.

Уделяя большое внимание самому Коломенскому, Алексей Михайлович озаботился и о дороге, ведущей к нему из Кремля: ее поправили, где надо, подсыпали, положили гати, построили мосты. На Руси обычно в зимнее время, когда снег заметал дорогу, вдоль нее ставили вехи — шесты, жерди с пучком соломы, чтобы путник не сбился с дороги. Но вдоль Коломенской дороги были установлены — в новинку и диковинку — постоянные верстовые столбы. По преданиям, были они чрезвычайно высоки: в две сажени. Сажень в те времена имела немного больше двух метров, значит, коломенский столб имел в высоту 4 метра.

В связи с установкой столбов вдоль дороги возник шутливый рассказ. Ехал запорожский казак по полю (а дорога в Коломенское шла в основном по равнине), задел за столб, осердился: «Ажно проехать стало неможно: наставили москали верстов на дороге!»

А москвичи стали сравнивать с коломенской верстой человека очень высокого роста.

А. Н. Толстой, полагая, что эта пословица употреблялась и в царском обиходе, вкладывает в уста царевны Софьи в романе «Петр Первый» такие слова о Петре: «Ему уж пятнадцатый годок пошел. Вытянулся с коломенскую версту».

Так что мы можем считать иллюстрацией к «коломенской версте» изображение Петра I в рост: «восковую персону» из Эрмитажа или на замечательной картине В. А. Серова «Петр I», где царь идет против ветра по взморью на фоне строящегося Петербурга.

Из истории государства Российского мы знаем, что в народе всегда теплилась надежда на доброго царя и уверенность, что он не знает о том, какие беззакония творят его чиновники и «слуги» разных рангов. О чем говорят и пословицы «Не ведает царь, что делает псарь», «Царю застят, народ напастят».

Время от времени тот или иной властитель, поддерживая эти настроения, объявлял, как бы теперь сказали, в популистских целях, о своем желании вести разговор с народом напрямую, минуя посредников. К таким актам относится и повеление царя Алексея Михайловича поставить в Коломенском возле царского дворца на столбе особый ящик, в который всякий, кому есть нужда, мог положить жалобу или прошение на царское имя. Было объявлено, что попадут эти челобитные, минуя подьячих, прямо в собственные царские руки.

Идею ящика, видимо, подсказал царю старинный обычай оставлять челобитные на имя царя в Архангельском соборе Кремля на гробницах царских предков.

Обид на Руси всегда было много, челобитных писалось без числа, потому поставили ящик большой и глубокий — «долгий», как называли тогда.

Слово «долгий» в русском языке имело (да и сейчас имеет) несколько значений. «Долгий» — это протяженный в пространстве, здесь оно близко к слову «длинный»: долгобородый, долгоногий. «Долгий» — это просто большой; сейчас мы не чувствуем в слове такого значения, но его сохранили древнерусские письменные памятники: «Стоит град долог, а в нем сидит царь с царицей». И наконец, «долгий» — значит протяженный во времени: долговременный, долголетие. Все эти значения одного слова и способствовали тому, что выражение «долгий ящик» обрело столь долгую жизнь.

В «долгий ящик» царя Алексея Михайлович посыпались челобитные от тех, кто не имел доступа к царю, а это, конечно, были простые люди, бедняки, обиженные «сильными людьми»: у кого отобрали имущество, кого в холопы забрали, кого боярин до полусмерти избил, кого приказные до нитки обобрали.

О содержании жалоб простого люда яркое представление дает общая челобитная москвичей, поданная царю перед Соляным бунтом в 1648 году:

«Тебе, великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Руси, представляем мы все от всяких чинов людей и всего простого народа… С плачем и кровавыми слезами […] челом бьем, что твои властолюбивые нарушители крестного целования, простого народа мучители и кровопийцы, и наши губители, всей страны властвующие, нас всеми способами мучат, насилья и неправды чинят».

Наряду с жалобами на большие притеснения писали и о мелких, но для бедного человека чувствительных обидах.

Маринка, Лукьянова дочь, жена владельца какой-то маленькой лавчонки на Тверской улице, жаловалась на бесчинство объезжего головы: «…объезжий Василей Нагаев […] учал меня бранить и поталкивать, беременного человека […] и ныне лежу беременна на сносях при смерти».

На побои, учиненные патриаршим слугой Митькой Матвеевым, подала жалобу вдова Феколка. Жалобу писал наемный писец, поскольку вдова была неграмотна, поэтому он излагает происшествие в третьем лице; рассказывал писец о том, что явился ко вдове на двор патриарший слуга «и стал ее, Феколку, бранить матерно всякою непотребною бранью, и учал ее бить палкою незнаемо за что, и зашиб ей руку до руды (то есть до крови. — В.М.)». Квасник Алешка Симонов повествовал, что послал он работника своего Зиновейку на Красную площадь квасом торговать, и некий «торговый человек, что торгует на Красной же площади белугою кашею, а как его зовут, того он не знает, бил его, Зиновейку, и разбил у него кувшин с квасом, а квасу в том кувшине было на пять копеек да копеешный кувшин», и просил, чтобы велел государь «того человека сыскать на съезжий двор».