Согласно одному из фундаментальных положений Николая Вавилова, которое было высказано относительно злаковых культур, но оказалось действенным для значительно более широкого круга проблем, рывок в развитии обеспечивается тремя условиями: богатством видов дикой природы (более широко наличием природных ресурсов), уровнем культуры массы населения, достигнутым в предыдущий период, и густотой населения, необходимой для экспериментирования и быстрого обмена культурными достижениями (более широко развитая инфраструктура).

Все три условия были налицо в Западной, но не Восточной Европе.

В домонгольской Восточной Европе ни культура массы населения, ни тем более густота населения не достигли того уровня, за которым следует рывок развития. Более того, история Восточной Европы X–XIII веков дает урок того, как избыточность природных ресурсов может стимулировать стремление к поиску лучшей жизни не за счет роста, а снижением уровня самоорганизации общества. Богатство природы не всегда способствует развитию и может в определенных условиях препятствовать прогрессу.

Возможно, главное отличие направленности, темпов и хода процесса антропогенизации природы на Западе и Востоке Европы в разнице плотности населения и темпов его воспроизводства. В результате прежде всего этой разницы только по физическому времени жители обеих частей континента были современниками, по типу хозяйствования это были разные люди, перед которыми стояли разные задачи взаимодействия с природой, а следовательно, и решения этих задач были несхожими, что не могло не найти своего отражения на всех сторонах общественной жизни.

В целом, мы обязаны констатировать: отставание Восточной Европы от Западной четко обозначилось еще до монгольского нашествия.

Следовательно, вопреки общепринятому мнению, нашествие не могло стать причиной возникновения того, что уже имело место, но могло усилить разрыв между Западной и Восточной Европой. Усиление явления могло произойти от трех причин:

1) от самой тяжести нашествия,

2) от прерывания отношений Руси с более развитой Западной Европой,

3) от снижения культуры массы населения под влиянием более низкого культурного уровня завоевателей.

Вторую причину я не готов рассматривать. И вовсе не потому, что она требует специального изучения. Общепринятая в настоящее время точка зрения сводится к тому, что Запад требовал от Руси порабощения физического и духовного. Александр Невский защитил Русь и, следовательно, русскую культуру от крестоносцев Западной Европы. Глядя на жизненный путь (и сегодняшние его итоги) славянских этносов, принявших католичество и западную культуру чехов, словаков, поляков, словенцев, хорватов, трудно объективно «взвесить», что они потеряли, а что приобрели, трудно найти критерии, позволяющие избежать субъективизма, да и надо ли искать, в принципе? А вот об издержках самого нашествия и том, что представлял собой во второй половине XIII–XIV веке господствующий этнос завоевателей, создавший государство Золотая Орда, можно говорить с достаточной долей объективности.

Факт, что вторжение монголов на Русь было кровавым, как и любое вторжение. Однако было ли оно сравнимо с нашествием варваров на Рим? Прежде всего мы видим временные отличия. Западная Европа переживала нашествие, растянувшееся на века. Об этом точно и образно пишут многие историки. В их описаниях падение великой империи сопровождается деградацией нравов и порядков, угасанием развитых римских городов, разрушением торговли.

Обратимся к Жаку Ле Гоффу. Он отмечает ужасы войны и насилия, творимые народом, голод, заразные болезни, каннибальство и подводит итог: «Эта эпоха, несомненно, была смутным временем. Смута порождалась прежде всего столкновениями завоевателей… Такова была страшная прелюдия в истории средневекового Запада. Ее тональность сохранилась на протяжении всех последующих десяти веков. Война, голод, эпидемии и звери — вот зловещие протагонисты этой истории. Конечно, они не с варварами впервые появились, античный мир знал их и раньше, и они действовали еще до того, как варвары дали им простор. Но варвары придали неслыханную силу их неистовству» (Ле Гофф, с. 20, 21–22).

Русь избежала связанных с нашествием непрерывных войн, голода, эпидемий. Прежде всего, от начала нашествия в течение более века, хотя и были столкновений внутри самих завоевателей, они не имели разрушительных последствий для развития народов Восточной Европы, как это было в Западной. Далее, монгольское нашествие практически было одномоментным в сравнении с десятью веками неистовства Западной Европы после падения Рима. В считанные годы насилием (как было принято в те жестокие времена) завоеватели установили власть на огромной территории (По Рубруку расстояние от Сарая до Каракорума преодолевалось в те времена за четыре месяца).

В результате нашествия на Руси не было массовых явлений потери людьми человеческого лица, безумств, неистовств, насилий, каннибальств, голодовок. Конечно, это была заслуга не столько победителей, сколько побежденных, причем, если принять во внимание аргументы Василия Ключевского, о которых речь пойдет ниже, не элиты не князей, а простого народа. Не вдаваясь в подробное рассуждение, просто констатирую факт: в результате монгольского нашествия не было сколько-нибудь заметной деградации нравов против домонгольского времени, не было массового безумия. Более того, согласно Ключевскому нашествие способствовало установлению не только относительного порядка и спокойствия, но и нравственному очищению.

Немногие отдельные замечания, посвященные социальному и психологическому состоянию Руси накануне монгольского нашествия в знаменитых лекциях по истории России Ключевского в общей сложности, составляют чуть более одной страницы. Такая ситуация делает чрезвычайно весомым каждое слово великого и, пожалуй, самого объективного русского историка и позволяет воспроизвести его положения практически полностью.

«… Приниженное юридическое и экономическое положение рабочих классов и было одним из условий, колебавших общественный строй и порядок Киевской Руси. Порядок этот не имел опоры в низших классах населения, которым он давал себя чувствовать только своими невыгодными последствиями. Князья своими владельческими отношениями сообщали усиленное действие этому неблагоприятному условию. Очередной порядок княжеского владения сопровождался крайне бедственными следствиями для народного хозяйства. В постоянных своих усобицах князья мало думали о земельных приобретениях, о территориальном расширении своих областей, в которых они являлись временными владельцами; но, тяготясь малонаселенностью своих частных имений, они старались заселить их искусственно. Лучшим средством для этого был полон. Поэтому их общей военной привычкой было, вторгнувшись во враждебную страну, разорить ее и набрать как можно больше пленных, пленники по тогдашнему русскому праву обращались в рабство и селились на частных землях князя и его дружины, с которой князь делился своей добычей… Гораздо хуже было то, что подобные приемы войны князья во время усобиц применяли и к своим. Первым делом их было, вступив в княжество соперника-родича, пожечь его села и забрать или истребить его «жизнь», т. е. его хозяйственные запасы, хлеб, скот, челядь. Владимир Мономах был самый добрый и умный из Ярославичей XIXII вв., но и он не чужд был этого хищничества» (Ключевский, т.2, с. 41–42).

Нельзя не заметить, что Ключевский подчеркивает не только зло, но и благо монгольского нашествия, что в силу существующих мифов звучит странно, но тем не менее является фактом.

«Прежде всего татары стали в отношение порабощенной ими Руси, устранявшее или облегчавшее многие затруднения, какие создавали себе и своей стране северно-русские князья. Ордынские ханы не навязывали Руси каких-либо своих порядков, довольствуясь данью, даже плохо вникали в порядок там действовавший. Да и трудно было вникнуть в него, потому, что в отношениях между тамошними князьями нельзя было усмотреть никакого порядка. С этой стороны верхневолжские Всеволодовичи стояли гораздо ниже своих предков, днепровских Ярославичей. У тех мелькали в головах хоть шаткие идеи старшинства и земского долга; эти идеи иногда направляли их отношения и сообщали им хотя бы тень права. Всеволодовичи XIII в. в большинстве плохо помнили старое родовое и земское предание и еще меньше чтили его, были свободны от чувства родства и общественного долга. Юрий московский в Орде возмутил даже татар своим родственным бесчувствием при виде изуродованного трупа Михаила Тверского, валяющегося нагим у палатки. В опустошенном общественном сознании оставалось место только инстинктам самосохранения и захвата. Только образ Александра Невского несколько прикрывал ужас одичания и братского озлобления в среде русских правителей, родных или двоюродных братьев, дядей и племянников. Если бы они были предоставлены вполне самим себе, они разнесли бы свою Русь на бессвязные, вечно враждующие между собой удельные лоскутья. Но княжества тогдашней Северной Руси были не самостоятельными владения, а даннические «улусы» татар; их князья звались холопами «вольного царя», как величали у нас ордынского хана. Власть этого хана давала хотя призрак единства мельчавшим и взаимно отчуждавшимся вотчинным углам русских князей. Правда, и в волжском Сарае напрасно было искать права. Великокняжеский владимирский стол был там предметом торга и переторжки; покупной ханский ярлык покрывал всякую неправду. Но обижаемый не всегда тотчас хватался за оружие, а ехал искать защиты у хана, и не всегда безуспешно. Гроза ханского гнева сдерживала забияк; милостью, т. е. произволом, хана не раз предупреждалась или останавливалась опустошительная усобица. Власть хана была грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие умели потомки Всеволода III запутывать дела своей земли. Русские летописцы не напрасно называли поганых батогом божиим, вразумлявшим грешников, чтобы привести их на путь покаяния.» (Ключевский, т. 2, с. 41–42).