Таким образом, в XIV в. из всех регионов Золотой Орды чреватой кризисом предстает тюркоязычная урбанизированная степь — сердце государства.

В монографии «Путь России» была выдвинута гипотеза социально-экологического кризиса в степях Евразии во второй половине XIV–XV вв., опирающаяся на нижеследующие, четко фиксируемые и не подвергаемые сомнению процессы в жизни природы и общества:

— продвижение кочевий на север;

— отступление на север границы лесов;

— миграция жителей южной степи как на север на, так сказать, постоянное местожительство, так и на юг, в том числе далекий Египет;

— зимовки скота в зонах рискованного скотоводства;

— внутриполитическая борьба, закончившаяся развалом государства, наиболее острая во время смуты (1360–1380 гг.) — «Великой замятии», как она названа в русских летописях.

До сих пор каждый из названных процессов рассматривался отдельно и был предметом изучения разных научных дисциплин. Взятые по отдельности каждый из названных процессов не может рассматриваться как явное свидетельство кризиса. Поэтому факт социально-экологического кризиса в степях Восточной Европы в исторической науке не был зафиксирован, никем не был замечен, никем не исследовался. Открытие его стало возможным лишь после того, как в соответствии с методологией социоестественной истории они были собраны вместе и рассмотрены во взаимосвязи друг с другом. Тогда факт социально-экологического кризиса появился сам собой, как появляется ядро ореха, когда разбивается скорлупа. Не повторяя всю аргументацию, на основании которой были зафиксированы названные выше процессы, изложу основные положения.

Данные, приводимые самым авторитетным отечественным историком природы России С. В. Кириковым позволяют констатировать, что численность кочевников на территории южнорусских степей до прихода монголов была невелика и никаких признаков экологического кризиса не было. Аргументы в пользу высказанного мнения таковы. Основные места кочевий были расположены в степной зоне южнее границы Большой климатической оси Евразии. Выпас скота был, очевидно, умеренным, поскольку пастбища не превращались в скотосбой. Степные палы, хотя от молний, бывали и в этой местности, но сведений об этом ни в летописях, ни в других письменных источниках ХIII вв. не найдено, в отличие от лесной зоны, следовательно, они не затрагивали людей, что возможно при редком населении (Кириков, с. 9, 11,13,16, 17–18, 23).

В XIV–XV вв. положение изменилось. Как историки, так и биологи констатируют: историки неустанное продвижение кочевий на север, биологи — отступление границы лесов в том направлении. При этом «летописные свидетельства подтверждают представления, полученные от анализа археологических данных, — пишет Ольга Смирнова. — Так, в современной лесостепи (Саушкин 1947, Максимов 1962, Кириков 1979) соотношение участков лесов и луговых степей не является следствием разных почвогрунтовых условий, а представляют собой результат разного соотношения оседлого населения и кочевников в прошедшие эпохи. Видна четкая зависимость продвижения кочевников и степной растительности на север. Летописи хранят названия «Половецкие кочевья» для местностей в окрестностях г. Белополье и Харьков, по реке Проня. Северная граница татарских летних кочевий XIV в. проходила по линии: верховья Северского Донца, Тихой Сосны, Низовья Медведицы. Сотни тысяч овец и коз уничтожали лесную растительность, леса заменялись лугами, луговая растительность ксерофитизировалась, типчак продвигался все дальше на север в область широколиственных лесов» (Смирнова, Киселева, с. 27). В 70-х гг. XV в. золотоордынцы кочевали почти ежегодно близ южной границы Московского государства (Кириков, с. 22, 24).

Что показательно в этих свидетельствах? Сам по себе выпас скота в лесах — явление типичное для средневековья. Интересен не сам этот факт, а его следствия. То, что в соответствии с глобальными изменениями климата, тогдашние климатические условия (температура и влажность) благоприятствовали наступлению леса на степь со скоростью, примерно, 10 метров в год. Вместо этого движение в противоположном направлении со скоростью сотни метров и даже километры в год. Иными словами, скота было так много, что он буквально съедал лес, поскольку животные в лесу едят не только траву, но и подлесок, останавливая лесное воспроизводство.

Ясно, что скота у степняков стало больше, чем век назад, но следует ли из этого, что самих степняков стало настолько же больше? Для средневековья — следует. В условиях натурального хозяйства степняки скота держали столько, сколько было нужно для жизни, а прибавочный продукт не просто позволял, но автоматически подразумевал расширенное демографическое воспроизводство. В Золотой Орде население степи не голодало, как в Западной Европе, и потому неизбежен был процесс расширенного демографического воспроизводства. В том, что население росло, нет сомнений. Однако, превысило ли оно критический порог, за которым природные ресурсы уже не позволяют обеспечивать традиционный уровень жизни?

Известны переходы степных батыров на службу русским и литовским князьям. Но взятое само по себе данное явление ни о превышение предельного «порога» численности населения в степи, ни о политической, в том числе военной борьбе за природные ресурсы, ни о хозяйственном расстройстве еще не говорит. Подобные миграции типичны для средневековья. «Норманнские сеньоры, переправившиеся в Англию; немецкие рыцари, водворившиеся на Востоке; феодалы Иль-де-Франса, завоевавшие феод в Лангедоке под предлогом крестового похода против альбигойцев или в Испании в ходе Реконкисты; крестоносцы всех мастей, которые выкраивали себе поместье в Морее и Святой земле, — все они легко покидали родину, потому что вряд ли она у них была» (Ле Гофф, с. 127). Не переходы степных рыцарей на службу от одних сюзеренов к другим, а условия в каких эти переходы осуществлялись и массовость переходов (на порядок выше, чем в Западной Европе) заставляют предполагать неустроенность жизни в степи.

Ордынские царевичи переходили на службу русским и в качестве награды за победу над русскими, что в других условиях выглядело бы по меньшей мере странным. Так после победы над русскими князьями по условиям договора было создано Касимовское ханство, батыры которого были обязаны служить побежденным русским князьям. Естественно, за вознаграждение за службу. Такая ситуация могла возникнуть только, когда родная земля не могла кормить излишнее население, а воины-профессионалы не хотели становиться земледельцами. Для них это означало потерю социального статуса и материального уровня (как известно ратный труд в средневековье был и самым престижным, и самым высокооплачиваемым), а кроме того — необходимость расстаться с городом. К удобствам городской жизни, они уже успели привыкнуть, в городах (прежде всего в зимнее время) жило уже несколько поколений знати и их челяди.

Степняки уходили на север не только в Русь, но и в Литву, причем, если данных о том, сколько степных батыров ушло служить русским князьям неизвестно (как-никак, а такие миграции осуществлялись в пределах одного государства и нередко являлись «маятниковыми», т. е. возвратными), то для Литвы (уход за границу: если не навсегда, то надолго) такие данные имеются. Согласно анонимному автору «Истории польских татар» — «Рисалия татары лях», составленной в 1558 году, к концу правления Витовта (к 1430 г.) в Литве было до 40 тыс. воинов-татар, не считая членов их семейств, а к 1558 году в Польше и Литве было уже до 200 тыс. татар (Сафаргалиев, с. 486). Для того, что представить себе масштабы этой миграции населения, достаточно сказать, что по расчетам Магомета Сафаргалиева в Ногайской Орде в это время было всего 300 350 тыс. населения и эта орда «от других татарских государств отличалась не столько размерами территории, сколько многочисленностью людей» (Сафаргалиев, с. 482).

Относительно XV в. мы можем с большой степенью вероятности утверждать, что демографический потолок населения степи был к этому времени превзойден. Об этом свидетельствуют не только массовые переходы степных батыров на службу русским князьям, но, что более существенно — зимовки кочевников в зоне рискованного скотоводства.