IV–VIII века являются важным этапом не только в развитии экономики и культуры Средней Азии. Этот период рассматривается и как существенный рубеж в истории этнических отношений в обширном Среднеазиатском регионе. Оба направления развития взаимосвязаны, и этнические процессы в значительной степени обусловлены экономическими сдвигами. Поэтому важное значение имеют особенности социальной структуры общества, степень его урбанизованности, так как города выступают в качестве своего рода катализаторов этнических процессов, мест концентрации иноэтнических групп населения. Отмеченные общие для регионов Средней Азии тенденции развития социально-экономических отношений вели к хозяйственно-культурной интеграции, особенно отчетливой в областях, близких в экологическом отношении.
Экология оказывает активизирующее или же тормозящее влияние на ход этнических процессов, способствуя в определенных случаях сохранению этнических традиций (Неразик, 1990). В числе других факторов, влиявших на ход этнических отношений и процессов, отметим роль политической власти, в определенные периоды выступавшей на первый план. К таким моментам следует отнести распространение власти Западнотюркского каганата на среднеазиатские области. Не подлежит сомнению, что этот факт способствовал усилению процессов тюркизации местного населения и закладыванию основ средневековых этнических общностей-народностей.
Политическое господство, несомненно, создавало условия для победы языка пришельцев, однако при определенных обстоятельствах. В частности, в эпоху Тюркского каганата внедрение тюркского языка в ираноязычную среду определялось количеством пришлого тюркоязычного населения. Полагают, что массовое переселение тюркских племен в Бухарский оазис отразил рассказ Нершахи о восстании Абруя. Но А.М. Мандельштам считал, что в долину Зеравшана и в Кашкадарьинский оазис тюркоязычные кочевники проникали в сравнительно небольшом количестве (Мандельштам, 1957, с. 358). Основываясь на сведениях хроники Табари, этот исследователь отметил значительно большие размеры их проникновения в горные и предгорные районы Северного Тохаристана и в особенности в Южный Тохаристан, куда они вторглись в конце VI в. В VIII в. тюрки-карлуки жили не только в Семиречье и Тохаристане, но и в Фергане (Якубовский, 1941, с. 8). Китайская хроника Таншу сообщает, что местный владетель был убит тюрками, захватившими столицу (Бичурин, 1950, т. II, с. 313). Табари упоминает под 737 г. карлуков в районе верхней Амударьи, в 90-е годы VIII в. — в Фергане, в Уструшане.
В 40-е годы VII в. в Фергане установилась тюркская династия (Бичурин, 1950, т. I, с. 283, 356). Еще ранее тюрки вторглись в Чач, убили местного владетеля и поставили своего (там же). Города этой области управлялись феодалами, подчинявшимися Тюркскому каганату (Beal, 1884, p. 452). По-видимому, с этого времени (605–606 гг.) в Чаче прочно водворяется тюркская династия, причем изображения правителей на монетах, связываемых с этим регионом, имеют монголоидный тип (Смирнова, 1963, с. 35). Полагают, что проникновение тюрок в Фергану и Чач отличалось особенно большими масштабами и здесь имел место массовый переход к оседлости кочевников-скотоводов. Действительно, по археологическим данным, в это время в предгорных районах Чача появляются города с тюркскими названиями (Намудлыг, Абрлыг); застройка некоторых из них была рассредоточенной и включала, видимо, легкие постройки типа юрт (Буряков, 1975, с. 98). Эти процессы нашли отражение в материальной и духовной культуре населения. Произошли перемены в древних религиозных представлениях: древний тотем в образе барана сменился новым и изображался теперь в виде быка. Этот образ А.Н. Бернштам в свое время связывал с тюркскими родами в гуннских объединениях (Бернштам, 1951, с. 200; Буряков, 1986, с. 60).
В Согде, по предположению О.И. Смирновой (Смирнова, 1963, с. 32), также появились тюркские правители. Тюрком был Чекин-Чур Билге, предшественник Деваштича, правивший между 694 и 708 гг. Имена тюркских правителей — Амукйан (по другому прочтению Гамаукайн) и Бидйан (Чекин-Чур Билге) — зафиксированы на монетах (Смирнова, 1963, с. 13). О.И. Смирнова предположила, что панчская династия была связана с одним из тюркских родов районов бассейна Сырдарьи (Смирнова, 1963, с. 32). Тюрки внедрялись в государственный аппарат Согда путем брачных связей, многие владетели Согда становились родственниками тюркских ханов, женились на дочерях западно-тюркских беков, выдавали своих дочерей за тюркских правителей. Есть сведения, что у представителей местного населения наряду с согдийским именем было и тюркское. Так, судя по брачному контракту (Nov. 9), Дугдонча имела и тюркское имя. Тюрком был фрамандор Деваштича Уттегин и т. д. Таким образом, видимо, появилось двуязычие, которое является показателем основных этнических процессов (Бромлей, 1973, с. 54–55). Так, О.И. Смирнова считает, что тюрки уже в первой половине VIII в. пользовались согдийским языком и письменностью, а часть их была двуязычной (Смирнова, 1963, с. 54). В данном случае мы имеем подтверждение теоретического положения, сводящегося к тому, что, если политическое преобладание не влекло существенных перемен в хозяйственно-культурной жизни местного населения, последнее сохраняло свой язык (Алексеев, Бромлей, 1969, с. 431). Напротив, вместе с согдийской колонизацией, расширением хозяйственно-культурных контактов согдийского населения согдийский язык и письменность получают распространение вне пределов собственно Согда, укрепив свои позиции на дальних международных трассах. По сообщению Сюань Цзяна (630 г.), название «Сули» («Согд») носила вся территория от Суяба до Кеша (Гафуров, 1972, с. 374). В.В. Бартольд, ссылаясь на сообщения Макдиси, Сюань Цзяна и Хой Чао, отмечает существование местных говоров и нескольких наречий согдийского языка в Бухаре (Бартольд, 1965, с. 265).
Находки согдийской азбуки в цитадели Пенджикента, существование писцов в цитадели Мерва, где учащиеся осваивали согдийскую письменность, свидетельствуют о прочных ее позициях в раннесредневековой Средней Азии (Гафуров, 1972, с. 28). На диалекте согдийского языка говорили жители Уструшаны: остатки письменности этого времени обнаружены при раскопках Чильхуджры на деревянных дощечках с надписью тушью (Пулатов, 1975, с. 81–86).
В Тохаристане сохранялся бактрийский язык, о котором дают представление надписи на росписях памятников Восточного Туркестана, часть которых относится к VII–VIII вв., и топонимика Афрасиаба (Лившиц, 1965, с. 164), имена в надчеканах на чаганианских монетах того времени, в письменных и других источниках (Ртвеладзе, 1988, с. 104–105).
В Хорезме еще несколько веков после арабского нашествия сохранялся хорезмийский язык, относившийся к группе восточноиранских. Документы из архива Топраккалы II–III вв., Якке-Парсана и Токкалы VII–VIII вв. дают возможность судить о его развитии на протяжении всего времени (Гудкова, Лившиц, 1967, с. 11–12, 15–18).
В Фергане, несмотря на массовое, как полагают, перемещение сюда тюрок, в VI–VIII вв. их язык не получил широкого распространения (Литвинский, 1976, с. 56). Так думает и Г.А. Брыкина, указывая на компактность оседания пришельцев (Брыкина, 1982, с. 133). Видимо, ферганцы продолжали в это время пользоваться своим языком.
В городской среде по-прежнему большую роль играл согдийский язык. Во всяком случае, легенды на монетах согдийские. Впрочем, учитывая ярко выраженную «тюркскую струю» в материальной культуре и искусстве VI–VIII вв. на территории Средней Сырдарьи, некоторые исследователи полагают, что в это время происходит и тюркизация языка местного населения (Байпаков, 1988, с. 33).
Отметим в заключение, что уже в VI–VIII вв. в среднеазиатские области проник западноиранский язык — фарси, получивший там распространение со времени арабского завоевания (Гафуров, 1972, с. 374).
