Характер отношений пенджикентской знати с производящим населением — «работниками», вскрывающийся благодаря документам с горы Муг, позволяет считать ее градообразующим слоем (Беленицкий, Маршак, Распопова, 1979, с. 24). Значительную часть «работников» составляли, как полагает А.М. Беленицкий, ремесленники и мелкие торговцы, которые были лично свободными и хозяйственно самостоятельными, как об этом свидетельствует прежде всего тот факт, что они перечисляются в документе А-9 в составе общины отдельно. О том, что «простой люд» — рядовые горожане были юридически свободными, можно судить также по обилию найденных в Пенджикенте печатей и сравнительно большому количеству найденных в лавочках и мастерских монет и, кроме того, по расположению торгово-ремесленных помещений (Беленицкий, Бентович, Большаков, 1973, с. 54, 130–131). Вместе с тем некоторые сведения дают основания полагать, что состав ремесленников и их статус были неодинаковыми. Так, в цитадели Самарканда открыта мастерская со следами какого-то устройства, по-видимому токарного станка, а в цитадели Туккета в Чаче-Илаке обнаружены следы металлургического производства. Возможно предположить, что в таких мастерских могли работать зависимые лица, обслуживавшие нужды правителя. Четыре категории таких зависимых лиц упомянуты в двух документах с горы Муг (№ 3, 4). Предполагается также использование в это время в каких-то масштабах рабского труда (Беленицкий, Бентович, Большаков, 1973, с. 118).
Роль ремесленного производства в жизни раннесредневековых городов далеко не всегда ясна. Представляется, что был прав А.Ю. Якубовский, когда считал, что ремесла там еще не занимали того места, которое им стало принадлежать в дальнейшем, и отделение города от деревни было не настолько велико, чтобы ремесло могло сделаться полностью производственной основой существования их населения (Якубовский, 1955, с. 185, 200).
В ряде городов известны ремесленные кварталы, но это главным образом гончарные мастерские. В крупнейших столичных городах — Самарканде, Еркургане, Мерве — исследовались кварталы керамистов IV–V и VII–VIII вв. н. э. В Пенджикенте специализированных ремесленных кварталов не обнаружено, а мастерские и лавки ремесленников разного профиля расположены «чересполосно».
Иначе рисуются исследователями развитие и роль ремесел в раннесредневековых Чаче-Илаке. Ю.Ф. Буряков полагает, что шахристаны в VI–VIII вв. являлись в первую очередь ремесленными центрами (Буряков, 1982, с. 132), чего, пожалуй, никак не скажешь о Пенджикенте. Возможно, эта специфика объясняется бурным развитием ремесел в Чаче-Илаке в связи с возросшим в это время значением горнорудных разработок. Однако следует сказать, что имеющиеся по этому поводу материалы пока недостаточно определенны. Так, металлургическое и гончарное производство были в Мингурюке, но масштабы их не установлены (Буряков, 1982, с. 128–129).
Возможно, раскопки вновь сформировавшихся в V–VIII вв. городов, особенно в местах контактов со степью, внесут в суждение о роли ремесел в жизни города этого времени значительные коррективы. И наконец, несопоставим уровень развития ремесел в столичных центрах и маленьких провинциальных городках типа Калаи-Кафирнигана в Тохаристане (Соловьев, 1989, с. 65–66).
Думается, можно говорить и о сельскохозяйственных занятиях жителей раннесредневековых, особенно небольших, городов. Так, В.С. Соловьев на основании материалов из раскопок Калаи-Кафирнигана сделал вывод, что население этого маленького городка занималось животноводством, не исключает он и сельскохозяйственную деятельность горожан более крупной Кафыркалы (Соловьев, 1989, с. 64–65). Ю.Ф. Буряков упоминает о полях, садах и огородах горожан Чача. Совершенно конкретные сведения о больших садах и полях вокруг хорезмийских городов несколько более позднего времени имеются в письменных источниках (МИТТ, т. I, с. 185–188). В свете этнографических данных о дислокальном укладе жизни горожан Средней Азии XIX — начала XX в. они приобретают определенный смысл (Сухарева, 1979, с. 212).
Расширение сведений о сельских поселениях и расселении позволит вкупе с письменными источниками уловить некоторые аспекты взаимодействия городского и сельского населения.
В VII–VIII вв. происходит дальнейшее совершенствование древних ирригационных систем и строительство новых. Ирригационная сеть становится сложнее и разветвленнее, позволяя освоить большие массивы земель под поливные угодья. В Согде основные каналы, питавшие Самаркандский и Бухарский оазисы, были выведены из Зеравшана еще в раннеантичную эпоху, в том числе Даргом и Нарпай в Самаркандском Согде, Канимех, Харканруд, Зандана, Рамитанруд — в Бухарском. Уже в древности была освоена вся пойменная зона Зеравшана и завершено формирование двух упомянутых оазисов (Мухамеджанов, Валиев, 1978, с. 532).
Большое значение в экономике предгорных районов Согда имели посевы на богарных землях.
В Южном Согде, в Кашкадарьинском оазисе, в это время происходит максимальное обживание горных районов, причем 70 % поселений в восточной части оазиса возникло именно в эпоху раннего средневековья.
В Чач-Илакском районе в это время оформляются ирригационные системы Салар и Анхор, между Ташкентом и Янгиюлем удлиняется система Джуна и Куркульдука, появляется канал Ниязбаш, осваиваются долины среднего течения Пскема и Чаткала. В долине Чирчика зафиксировано более 30 крупных каналов — Ханарык, Зах, Кейкаус, Салар и т. д. (Дадабаев, 1973, с. 265–266).
По подсчетам Ю.Ф. Бурякова, общая площадь поливных земель увеличивается в 2 раза. Обнаружено более 300 поселений этого периода, причем процент городского населения составляет 25–30, широко осваиваются адырные земли, но все же основная масса поселений концентрируется на поливных землях (Буряков, 1982, с. 133).
В Хорезме, как известно, богарных посевов вовсе не было, но население достигло большого искусства в обработке участков, в строительстве и уходе за ирригационными сооружениями (Андрианов, 1969, с. 135, 137 и др.).
Таким образом, в различных районах наблюдаются в это время сходные явления, связанные с общими процессами социально-экономического развития.
Исследования топографии земледельческих оазисов также дали однотипную картину. Наиболее подробно изучены сельские поселения Хорезма и восточной части Кашкадарьинского оазиса. Там выявлено, что самые крупные укрепления стояли у истоков каналов, вдоль русла которых располагались более мелкие и менее укрепленные или неукрепленные поселения. Наиболее характерной чертой сельского пейзажа становятся усадьба и за́мок — «тепе с вышкой».
В Яккабгском районе на Гузардарье удалось наметить даже контуры раннесредневековых владений, площадь которых определяется в 1–5 тыс. га. Центром таких владений были небольшие городки, которые рассматриваются в качестве резиденций влиятельных дехкан (Дресвянская, 1986, с. 38). В Китабском районе Н.И. Крашенинникова наблюдала близкое расположение мелких тепе — остатков усадеб, что, по ее мнению, свидетельствует об измельченности земельных наделов (Крашенинникова, 1977, с. 71). Наблюдение за динамикой развития поселений на одном небольшом участке (120 га, по Буриарыку) позволило установить, что на одну крупную усадьбу в V–VI вв. приходилось не менее 30 тяготевших к ней мелких, в том числе три усадьбы больших семей площадью от 0,04 до 0,12 га и шесть жилищ рядовых крестьян, ведших, видимо, самостоятельное хозяйство. В VII–VIII вв. картина меняется: основная часть построек забрасывается, а население сосредоточивается под стенами возникшего в это время крупного за́мка, владетель которого, возможно, распространил свою власть на территорию всего оазиса (Кабанов, 1977, с. 103–107).
В раннесредневековом Хорезме фиксируется рассредоточенное (хуторское) расселение, характерное для этой страны во все периоды ее истории. Укрепленные усадьбы и небольшие сельские поселения располагались вдоль боковых ответвлений крупного канала и образовывали несколько групп, причем командное положение у истоков ответвления занимал крупный за́мок феодала. На каждый крупный за́мок здесь также приходилось до десятка и более мелких усадеб. Последние резко распадаются по величине, что, вероятно, свидетельствует о расслоении земледельческой общины.
