Еще одним негативным фактором, отразившимся на состоянии воинской дисциплины, явилась провинциализация армии. Поскольку солдаты стали набираться из жителей тех мест, где были расквартированы воинские части, то в случае военной опасности они могли покидать свои посты и смешиваться с местным населением[273].
Однако стоит ли на основании вышеприведенных фактов говорить о полном отсутствии дисциплины в позднеримских войсках и, как следствие этого, об их невысокой эффективности и отрицать (вслед за О. Зееком и Г. Дельбрюком) превосходство в этом отношении армии Поздней империи над варварами? Думается, что нет. Изменников и дезертиров было достаточно и у германцев, а чрезвычайная жестокость персидских законов против дезертировавших солдат свидетельствует о том, что и в их войсках эта проблема была далеко не последней (Amm., XXIII, 6, 81). Мы даже не можем утверждать, что в III–IV вв. дисциплина в армии ослабела по сравнению с тем, какой она была в период принципата. В I–II вв. было достаточно солдатских бунтов, которые выливались в кровопролитные гражданские войны. Нередко уже известие о смерти императора служило поводом к восстанию. Так, например, сообщая о мятеже паннонских легионов (14 г.), Тацит пишет, что он вспыхнул «внезапно», «без каких-либо новых причин, кроме того что смена принцепса открывала путь к своеволию и беспорядкам и порождала надежду на добычу в междоусобной войне» (Тас., Ann., I, 16; пер. А. С. Бобовича, ред. Я. М. Боровского). Почти одновременно с паннонскими подняли мятеж и германские легионы (Тас., Ann., 1, 31). При этом гнев солдат оказался направленным прежде всего на своих непосредственных командиров — центурионов, которых избивали плетьми и кидали в Рейн (Тас., Ann., I, 32). Частые мятежи солдат в I в. стали причиной того, что само понятие о воинской дисциплине потеряло всякий смысл. Это стало типичным для римских армий, расположенных практически во всех провинциях империи. Относительно сирийских войск Тацит сообщает, что у них разложение дисциплины было особенно ощутимым уже в начале I в., в наместничество в Сирии Гнея Пизона (17 г.) (Тас., Ann., II, 55)[274]. Спустя полвека, во времена Нерона, наместник Сирии Корбулон столкнулся с той же проблемой и сильно страдал от небоеспособности сирийских легионов, которые, обленившись за время мира, отказывались выполнять лагерные обязанности. «Хорошо известно, — сообщает Тацит, — что в этом войске не были редкостью ветераны, ни разу не побывавшие в боевом охранении или ночном дозоре, разглядывавшие лагерный вал и ров как нечто невиданное и диковинное, отслужившие свой срок в городах, не надевая ни шлемов, ни панцирей, щеголеватые и падкие до наживы» (Тас., Ann., XIII, 35; пер. А. С. Бобовича, ред. Я. М. Боровского).
К концу правления Флавиев проблема дисциплины в армии по-прежнему оставалась нерешенной. В 97 г. в результате солдатского мятежа был «захвачен в плен» и «лишен свободы» император Нерва (Plin., Pan., 6). Плиний Младший называет Траяна исправителем воинской дисциплины (Plin., Pan., 6)[275]. Тем не менее после смерти своего предшественника Адриану вновь пришлось восстанавливать в армии дисциплину (SHA, Hadr., 10, 5).
Аммиан часто жалуется на насилие солдат над мирным населением. Но разве в I или II в. подобного не происходило? Бесчинства, которые творила армия Отона, проходя по Италии, привели к тому, что мирные жители вынуждены были взяться за оружие, чтобы хоть как-то защитить себя (Тас., Hist., II, 12, 13). В 68 г. армия вителлианцев вступила на территорию союзных тревиров и остановилась в городе Диводуре. Несмотря на оказанный им прекрасный прием, солдаты с оружием в руках бросились на мирных жителей и стали убивать их «не ради добычи, не из желания пограбить, а движимые лишь иступлением и яростью» (Тас., Hist., 1, 63; пер. Г. С. Кнабе, ред. Μ. Е. Грабарь-Пассек). В результате этой резни погибло около 4 тыс. чел. После окончательной победы над партией Отона вителлианцы сделались хозяевами Италии и использовали свое положение исключительно для того, чтобы грабить гражданское население[276]. Не отличались в лучшую сторону от своих противников и солдаты флавианской партии. Чего только стоит разрушение Кремоны в 68 г., когда солдаты сожгли дотла этот италийский город и полностью перебили все население (Тас., Hist., III, ЗЗ)[277]! После окончательной победы над Вителлием солдаты Веспасиана вели себя не лучше своих предшественников[278]. Вообще то, что характеризует армию империи в период гражданских войн, сопровождавших падение династии Юлиев-Клавдиев и приход к власти Флавиев, — это грубое господство распоясовшейся солдатчины. Солдаты забыли о самом понятии дисциплины и привыкли разговаривать с полководцами языком угроз (Тас., Hist., IV, 34). Они «предпочитали обсуждать приказы командиров, вместо того чтобы выполнять их» (Тас., Hist., II, 39; пер. Г. С. Кнабе, ред. Μ. Е. Грабарь-Пассек). Неугодных им военачальников они самовольно свергали, заключали в тюрьмы, лишали жизни (Тас., Hist., II, 12; 26; 29; 36; IV, 27; 36). «Поражение или победа — все теперь вызывало у солдат одно желание: поскорее расправиться со своими командирами» (Тас., Hist., IV, 36; пер. Г. С. Кнабе, ред. Μ. Е. Грабарь-Пассек). После победы под Кремоной Антоний, командовавший флавианской армией, чтобы поддержать мятежные настроения солдат, разрешил им самим избирать центурионов; «в результате избранными оказались отъявленные смутьяны. Теперь уже не солдаты подчинялись командирам, а командиры зависели от произвола солдат» (Тас., Hist., III, 49; пер. Г. С. Кнабе, ред. Μ. Е. Грабарь-Пассек).
Не редки были и случаи дезертирства. Так, Тацит пишет, что когда некий человек низкого происхождения выдал себя за Нерона, то вокруг него тут же собралась толпа бродяг из беглых солдат. Прибыв на остров Цитну, он уговорами присоединил к своему отряду находившихся там в отпуске солдат восточных легионов (Тас., Hist., II, 8). В конце II в. масштабы дезертирства приняли столь широкий характер, что с дезертирами пришлось уже вести настоящую войну (SHA, Comm., 16, 2; SHA, I Pescen. Nig., 3, 4).
Что же касается открытой измены, случаи которой были описаны у Аммиана, то все они блекнут на фоне принесения в 70 г. всеми римскими войсками, расположенными по берегам Верхнего Рейна, присяги на верность вождям мятежных галлов. Их примеру последовали солдаты Пятого и Пятнадцатого легионов, осажденные в Старых лагерях (Тас., Hist., IV, 59). Шестнадцатый легион вместе со своими вспомогательными войсками также перешел на сторону врага (Тас., Hist., IV, 62). Таким образом, утверждение Я. Ле Боэка, что в римской армии вплоть до времен Константина царила железная дисциплина, является весьма спорным. Дисциплина в римской императорской армии всегда была далека от идеала, и в этом отношении IV в. мало чем отличается от эпохи принципата[279].
Религия. В IV столетии в военной среде все более широкое распространение получает христианская религия. Если верить Созомену, то христианские священники и дьяконы существовали в римских воинских частях уже со времен Константина (Soz., I, 8). Этот факт отрицается некоторыми современными исследователями, поскольку в начале IV в. количество христиан в армии еще намного уступало количеству язычников, и было маловероятно, чтобы Константин пошел на то, чтобы насаждать в армии христианство и вызвать этим неудовольство у основной массы солдат[280]. Другие допускают возможность того, что государство специально содержало военных священников на свои средства, чтобы привлечь в армию христиан[281]. Количество солдат-христиан было намного больше в восточной половине империи[282]. Это объясняется тем, что на Западе среди солдат было много германцев (аламаннов, франков и др.), которые продолжали придерживаться традиционных культов, в то время как на Востоке в армию попадало большое количество готов, принявших христианство в арианской форме[283].
