— Я помню, что ты сказал мне в Нейи, Эдуард.

— Я готов повторить это. Доверься мне, моя милая, и всё будет хорошо. — Уже целуя ее, он пробормотал, голосом, срывающимся от желания: — Останови меня, если… если я буду слишком поспешен.

Он, похоже, хотел взять инициативу на себя, но на этот раз Адель решила не позволить ему этого. Лишь на миг приникнув к Эдуарду, будто желая удостовериться, что это действительно он, и скользнув рукой по его густым светлым волосам, она отошла, взглядом удерживая его на месте, чуть оперлась о стол и неспешно потянула вверх подол юбки. Заскользил вниз сперва один шелковый чулок, потом другой, и больше нижнего белья на ней не было. Она, прежде с легкостью проделывавшая такую процедуру перед многими, теперь почему-то испытывала неловкость за собственную опытность и даже в душе считала себя бесстыдной, хотя и успокаивала себя тем, что делает всё это с любовью. Когда, поставив обе босые ноги на пол, она решилась поглядеть на Эдуарда, щеки ее были розовые.

— Я… я не слишком откровенна? — спросила она нерешительно.

— Ты другая, — признался он. — Но очень соблазнительная. Мне можно уже подойти?

— А ты думаешь, нужно спросить разрешения?

— Ты решила командовать. Я подчиняюсь.

Она улыбнулась.

— Иди ко мне. Не хочу чтобы…

Уже оказавшись в его руках, она шепотом закончила:

— Пусть это сперва будет здесь, а уж потом там, в спальне.

Он ничего не ответил, и больше не позволил говорить ей. Мягко обхватывая ее за талию, Эдуард чуть приподнял Адель, усаживая ее на краешек стола, и его рот впервые за всю встречу припал к ее губам жарко, по-настоящему страстно, почти жадно. Задыхаясь, Адель запрокинула голову. Рука Эдуарда Наощупь искала шпильки и распускала ее тяжелые золотистые косы — когда они, наконец, рассыпались, обоих окутал легкий аромат гвоздики.

Поцелуй, прежде такой удушающий, мало-помалу становился нежнее, спокойнее: язык Эдуарда очень ласково, очень настойчиво изучил губы Адель, потом, чуть нажав, почувствовал, как мягко и податливо разомкнулись ее зубы. Они целовались долго, не размыкая губ, пока сердце Адель не застучало в груди просто отчаянно, и она, задыхаясь, не припала лицом к плечу Эдуарда, почти в ту же минуту ощутив, как его рот ласкает щеку, шею, а потом и ухо — проникает в ушную раковину, чуть трепетно поглаживает, согревая дыханием, и эта ласка была настолько обжигающая и волнующая, что Адель, дыша часто-часто, не сдержала тихого возгласа, и во рту у нее пересохло.

Обхватывая обеими руками голову Эдуарда, лаская и зарываясь пальцами в его светлые густые волосы, она откидывалась назад все дальше, и последней мыслью, промелькнувшей в ее голове в тот миг, была мысль о том, что никогда больше она, вероятно, не сможет заниматься тем, чем занималась. Все эти полтора года она была слишком далеко от Эдуарда, поэтому чувства притупились, и она не всегда осознавала, что притворяться и разыгрывать страсть — это невыносимо мерзко и тягостно. Ведь стоит лишь вспомнить обо всех этих ее мужчинах, как тошнота подкатит к горлу. И потом, именно сейчас, в объятиях Эдуарда, Адель вдруг интуитивно ощутила, какая все-таки это ценность — ее тело, ее сущность, ее чувства. Ах ты Господи, разве можно их продавать даже за сто тысяч? Зачем ценить себя так низко, если на самом деле ты бесценна? Нет, теперь уж достаточно. Она будет настолько гордой, что больше никто не сможет получить ее за деньги. Но потом всякие мысли стали гаснуть, исчезать, да и сам мозг замолчал; трудно было думать о чем-либо тогда, когда рядом был граф де Монтрей.

У нее стонало всё тело в тоске по его ласкам, и она была рада, что он так умел и внимателен, что он не оставляет нетронутым ни один участок ее кожи. Быстро и незаметно, как он умел, Эдуард стянул с плеч ее платье, обцеловал атласно-золотистые плечи, вынырнувшие из-под ткани.

Мягко скользнув под локтями Адель, он отыскал шнуровку корсета, и почти в ту же минуту молодой женщине стало дышаться легче, корсет пополз вниз, освободилась грудь, и Адель сама потянула с груди платье, обнажая два прелестных полукружия с широкими темно-розовыми сосками. Эдуард коснулся их ладонями, и они сразу напряглись, собираясь в упругие комочки, а когда он, лаская правую грудь рукой, склонился к напряженной верхушке левой, коснулся губами, влажно и горячо обвел языком, слегка прикусив кожу, доставляя этим боль легкую, сладостную и возбуждающую, Адель почувствовала., что вся кровь, какая только была в ее теле, горячими волнами приливает к груди, к бедрам, к лону. Он коснулся ее внутри, скользнув между раздвинутыми ногами. Адель судорожно вздохнула, чуть выгнувшись, дрожь пробегала по ее телу, когда она чувствовала, как его пальцы движутся, проникают глубже, отыскивая самые уязвимые точки, приближаются, наконец, к самому ее женскому естеству, влажному, горячему и жадному.

Эдуард был необыкновенен и еще более любим ею уже за то, что сейчас, в первую встречу, он взял на себя труд ее разжечь, делая это терпеливо, с удовольствием, наблюдая, как она возбуждается, и, поскольку Адель в последнее время совсем не знала такого отношения, это было вдвойне приятно. Но томить его больше она не могла; так хотелось почувствовать-таки, что он здесь, с ней, что он обладает ею.

Она остановила его, мягко перехватила его руки:

— Эдуард, — прошептала она в полузабытьи, — я так хочу, чтобы ты вошел. Внутрь. Глубоко. Пожалуйста, мне так хочется.

Улыбаясь, он поцеловал ее в губы, так жадно и сильно, будто хотел, чтобы она не разговаривала, чтобы слов не было между ними… поцелуй был такой властный, страстный и по-мужски настойчивый, что частично Адель вкусила ту радость подчинения, которую хотела испытать, уже от этого поцелуя. Ее руки, чуть вздрагивая, потянулись вниз, она сама расстегнула его брюки, горячие пальцы освободили и обхватили пальцами мужскую плоть, вздыбленную ради нее. Она стала нежить ее руками, так искусно, как только умела, и была рада, услышав, как Эдуард застонал, и снова прошептала:

— Пожалуйста. Сделай это. Не жди меня. Когда я с тобой, я всегда готова, и мне будет так хорошо, как никогда…

Ее шепот прервался, превратившись во что-то бессвязное. Они целовались без остановки, бормоча друг другу нежные бесстыдные слова, как это бывает с людьми в порыве страсти; она приникла к Эдуарду так близко, как только могла, и, крепче обвивая руками его шею, тихо постанывала, пока его плоть медленно и осторожно входила внутрь, и растягивались горячие стенки влажного лона, принимая его, обволакивая, сжимая всеми мышцами, втягивая всё дальше.

Он вошел глубоко, достиг, быть может, самой матки, и оба замерли, наслаждаясь радостью полного слияния. Это был, пожалуй, последний момент, когда Эдуард еще сохранял над собой контроль. Там, внутри, она была такой волшебно-тугой, податливой и упругой, что его терпению пришел конец. Охватывая руками ее бедра, он сделал первый толчок — жесткий, сильный, такой резкий, что она вскрикнула от удовольствия и неожиданности; потом стал двигаться быстрее, безжалостными толчками погружаясь в нее, на три четверти выскальзывая наружу и погружаясь вновь, возбуждаясь еще больше оттого, что она встречает его так умело и податливо, что так неистово и сильно движутся ее бедра.

Она шептала, обжигая ему щеку быстрым дыханием: «Не останавливайся, только не останавливайся», — и Эдуард не останавливался, двигаясь в очень быстром, четком ритме, бессознательно пытаясь отыскать ту самую чувствительную точку ее лона, которая находилась, как он помнил, где-то чуть слева, на самой глубине, на дне… Такого натиска она не могла долго выдержать; едва Эдуард достиг успеха в своих поисках, ее потряс яростный взрыв оргазма, десятки пульсирующих волн пронзили лоно, и ее любовник это почувствовал. Пребывая в беспамятстве, стремясь на две-три секунды продлить это дико-сладостное, невыносимо-приятное ощущение, за которое сейчас могла бы отдать что угодно, Адель прижималась к нему всё сильнее; тем временем Эдуард, уяснив, что она своего достигла, стал честнее и жестче в своих действиях.