— Голубоглазая блондинка, — пробормотала Адель, не в силах не смеяться: Дезире зажала ее палец в своей ручонке и держала крепко, упрямо, своевольно, поглядывая на мать почти лукаво. — Ах, моя дорогая, наверное, никак тебе не хочется изменяться. Ты решила стать одной из Монтреев. Так и быть, хоть ты мне будешь напоминать…

Она умолкла, не договорив. Жюдит осторожно расчесывала длинные золотистые волосы своей хозяйки, шепотом докладывая о посетителях, желающих встретиться с мадемуазель Эрио в это утро. Приходили торговцы, модистки, кредиторы, представители тех людей, которые хотели бы получить то, что уже получил Жак Анрио и некоторые другие.

Адель никого сегодня не хотела видеть, кроме Полины Мю-эль. Эта черноволосая проститутка принесла ей нынче новый список — так называемый «тариф Пале-Рояль» — краткое описание самых известных уличных женщин, промышляющих в Париже, ибо их контингент, принимаемый в доме Тюфякина, Адель считала нужным время от времени менять. За обеспечение дам полусвета высокооплачиваемой работой в своем салоне она брала с каждой по пятьдесят процентов от улова, и хотя посреднический процент был небывало высок, уличные девушки легко соглашались с ней делиться — на парижских бульварах подобные заработки им и не снились. Поэтому Адель вела себя с ними, как полновластная хозяйка, и тасовала их, как колоду карт. Неизменной была только Полина, к которой Адель испытывала некоторое доверие и которая всегда пользовалась успехом.

Нынче она внимательно просмотрела список, представленный мадемуазель Мюэль, в котором блистали всякие «Соланж с буйным темпераментом» и «Жозефины с густой черной шевелюрой, отдающиеся за три франка», потом несколько раздраженно сказала:

— Мне нет нужды читать всё это. Я уже говорила: найди мне блондинок, чистоплотных и привлекательных. Платья для них — за мной… И желательно таких, которые бранятся в меру, а не как извозчики.

— Непременно должны быть блондинки?

— Да, на них больше всего спрос… я ведь блондинка, а они как бы заменяют меня. Они предпочтительнее.

— У меня есть на примете несколько, — сказала Полина. — К примеру, мамаша Сэнвиль, у нее шесть дочек, и все светлые, и Жаклин с улицы Робан, только она со стариков берет вдвое больше…

— Подробности мне не нужны, — прервала ее Адель. — Всех этих твоих девочек я едва в лицо запоминаю. Главное, чтобы они были почище да повоспитанней.

Жюдит с тихим смешком вмешалась в разговор:

— И не совестно ли вам говорить такое при малышке?

Адель передернула плечами:

— Не лезь не в свое дело, дорогая. Я позабочусь о Дезире, когда придет время, а сейчас она еще слишком мала, чтобы что-то понимать.

Как бы там ни было, Жюдит затронула вопрос, над которым Адель уже ломала голову. Обстановка, которая царила в доме, была не для маленьких детей. Гортензия, когда очутилась перед подобной дилеммой, предпочла скрывать от дочери свой образ жизни; Адель выросла в пансионе, не догадываясь о занятиях матери. Но пошло ли ей это на пользу, если в конце концов она стала такой, как сейчас? Надо ли удалять Дезире, когда та чуть подрастет?

И сможет ли Адель расстаться с малышкой, как раньше мать рассталась с ней самой?

Всё это было слишком сложно, и Адель предпочла не задумываться над этим сейчас. Время всё поставит на свои места. А Дезире… видит Бог, Адель никому не хотела ее отдавать, а уж тем более в руки чинных, скромных и холодно-благовоспитанных классных дам.

Служанка, вошедшая в спальню, объявила:

— Его сиятельство уже принимают ванну. Завтрак будет через полчаса. Что предпочтет мадемуазель: первым делом завтракать или сперва принять посетителя?

— А что за посетитель? — осведомилась Адель равнодушно.

— Некий виконт д'Альбон, мадемуазель. Я сказала, что вы не принимаете, но он настаивает на свидании. Он ждет сейчас в оранжерее, мадемуазель.

Адель вздрогнула, будто ей сообщили что-то крайне важное, и тут же соскочила с постели.

— Отлично, он все-таки пришел! Я приму его.

— Что вы наденете, мадемуазель? — спросила одна из горничных.

Жюдит, куда лучше знавшая свою госпожу, высмеяла девушку:

— Дуреха! Когда мадемуазель принимает таких мужчин, как д'Альбон, она не одевается. Она, наоборот, выходит к ним полураздетая, потому что в этом-то и залог успеха!

Адель усмехнулась:

— Браво, Жюдит. Ты знаешь меня лучше, чем я сама.

Служанка провела Мориса в оранжерею — просторное длинное сооружение типа галереи, со множеством высоких, арочной формы окон — и оставила, сказав, что сейчас доложит о нем госпоже. Молодой человек, явно нервничая, прошелся взад-вперед по дорожке между куртинами, — было видно, что он чувствует себя неловко и стесненно в этом месте. Вообще в этом доме. Явиться сюда его заставила лишь необходимость, и все-таки столь грязные мысли бродили у него в голове и столь глупым он считал собственный поступок, что ему поневоле стыдно было перед доброй скромной Катрин и матерью, которая хотя и отличалась вздорным нравом, вполне заслуживала любви и уважения.

Оранжерея в Тюфякинском отеле была так огромна и так, по слухам, недавно выстроена, что Морис, поневоле оглядевшись, решил, что создано всё это великолепие на каком-то особом привезенном грунте, с пересаженными цветами, выращенными полухимическим способом.

И всё же здесь было красиво. Красота эта невольно наводила на мысль о любви к цветам графини де Монтрей, у которой Морис часто бывал. Как и там, здесь среди кустов розового рододендрона огнем горели красные и пурпурные гладиолусы, синели георгины, пламенели бархатные, крупные, несказанно нежные гвоздики…

Да-да, гвоздик было больше всего. Несмотря на то, что повсюду свисали ползучие зеленые растения, вился плющ, хмель, виноград, запах гвоздики перебивал всё — вкрадчиво обволакивающий, сладкий до приторности. Этот запах почти дурманил, и у Мориса на миг неприятно закружилась голова. Да и вообще ему было несколько неуютно в этом царстве зелени и свежести. Он даже подумал, а не нарочно ли его заставили ждать здесь? Может, хотели, чтобы у него затуманился рассудок?

Уже не раздумывая над тем, почему такая особа, как Адель Эрио, всем прочим растениям предпочитает гвоздику — стойкий, даже какой-то мужской цветок, — Морис вернулся к чувствам, которые обуревали его прежде, — к ярости и справедливому возмущению. Черт побери, прошло уже не две недели, а целый месяц с тех пор, как он одолжил Адель деньги, а об уплате по векселю она явно не беспокоилась. Вообще не подавала признаков жизни, будто и не должна была ему ничего. По закону следовало бы давно обратиться в суд, и логично было бы, если б Морис так и поступил. Правда, он был слишком джентельмен, чтобы вести себя как ростовщик, и действовать, не переговорив прежде с Адель. Была какая-то вероятность того, что у нее трудности с деньгами. Но, черт побери, Морис тоже не мог дольше ждать, ибо скрывать от семьи отсутствие двадцати пяти тысяч франков было уже нельзя. Катрин будет по меньшей мере удивлена, если он не принесет в срок своего жалованья, а мать замучит расспросами.

И, кроме того, у капитана д'Альбона уже очень давно было подозрение, что его попросту пытаются водить за нос.

Так что сейчас он был полон желания немедленно развязаться с этой девчонкой, вернуть свои деньги и никогда больше в подобные авантюры не впутываться.

В бешенстве — ведь его явно заставляли ждать! — Морис пнул ногой горшок, находившийся ближе всего, и в ту же минуту до него донесся громкий, холодноватый, чуть насмешливый женский голос:

— Как невежливо, господин виконт! В этом горшке я выращивала фиалку для моего дорогого Тюфякина, а вы испортили такой прекрасный сюрприз!

Чувствуя некоторое смятение от того, что его поймали на таком неблаговоспитанном жесте, Морис обернулся. И, честно говоря, на миг замер. Никогда прежде ему не доводилось видеть женщины, претендующей хоть в малейшей степени на уважение, которая была бы так бесстыдно одета. Вернее даже было сказать: так бесстыдно полураздета.