— Немного, — сказал Тюфякин откровенно. — Жалованье телеграфиста.

— Но ведь это мое, Пьер, лично мое! Первый мой капитал, все прочие разошлись, когда я так неосмотрительно покровительствовала принцам крови. Тысяча — это немного, но с нее-то всё и начнется.

— Гм, буду рад… Не понимаю только, чего вам у меня не хватает.

— Вы даете мне всё. Но каждому хочется иметь свое, не так ли?

— Согласен. А где вы добыли эти деньги?

Адель лукаво засмеялась:

— Мне их дали в долг.

— Но, милая моя, долги всегда приходится возвращать.

Адель зашла за кресло князя, обняла Тюфякина за плечи и, сдерживая смех, пробормотала:

— Как это ни странно, Пьер, я уверена: этот долг мне возвращать не придется.

Прошло уже два месяца с тех пор, как они покинули Вилла Нова и вернулись в Париж к новому сезону, и всё это время князь Тюфякин и Адель Эрио жили очень дружно и слаженно. Этот тип отношений был несколько нов для парижского света, так, что в насмешку их даже стали называть «добрыми домовитыми супругами». Как бы там ни было, у Адель, может быть, впервые в жизни появился свой дом.

Она очень быстро поняла, что Тюфякину нужно. Их сожительство было чрезвычайно взаимовыгодно: взявшись честно исполнять свои обязательства, Адель знала, что ей ответят тем же. Она почувствовала одиночество этого старика, его бессилие перед множеством корыстных людей, которые окружали его, беспомощность перед бытом, неумение наладить упорядоченное хозяйство. Сразу отбросив чисто корыстные соображения, она не хотела его грабить, а решила использовать нечто более ценное, что он мог ей дать. Завоевав его дружбу и искреннюю привязанность, она получила защиту, поддержку, более-менее определенное положение в свете и даже, в случае опасности, могла рассчитывать, что князь Тюфякин, чтобы защитить ее, приведет в действие свои обширные связи.

У него было большое влияние во французском обществе. Трудно было даже сказать, с кем из значительных особ он не знаком, — его знали решительно все. Луи Филипп был его другом, почти ровесником. Адель предвидела, что чуть позже, оценив степень ее близости с русским князем, ее начнут называть княгиней — ну, если не называть, то соответствующе относиться, а это многое значило. Располагая всем этим, Адель в то же время знала, что Тюфякин не станет ее ревновать, преследовать, что-то запрещать. Словом, князь был удобнее и милее, чем какой бы то ни было муж. Он был в своем роде единственным подходящим для нее человеком.

Тюфякин, поначалу еще таивший некоторые опасения, вскоре обнаружил, что его жизнь с тех пор, как в ней появилась Адель, стала не тягостнее, а наоборот, легче и приятнее. Он мало мог пользоваться своим правом любовника, хотя уже то, что Адель спала рядом, прикасалась к нему, было хорошо. Вдобавок она нигде не болтала о его слабости. Зачастую ему было достаточно этой половинчатой близости. И вообще, по отношению к нему она оказалась чрезвычайно милым, веселым и приветливым созданием. Между ними не было ссор или размолвок, она даже не вымогала у него денег — хотя, разумеется, живя с ним, имела то же, что и он.

Потом он с удивлением стал замечать, что ему приятнее просыпаться по утрам, слыша ее голос где-то на нижних этажах и ожидая, что она вот-вот войдет в его спальню, — веселая, смеющаяся, благоухающая, поцелует его в щеку, заставит слуг позаботиться о его утреннем туалете, а внизу его уже будет ожидать стол с накрытым завтраком, да и вообще весь дом будет казаться уютнее, теплее и солнечнее, чем прежде. Она была очень ласкова с ним, не скупилась на поцелуи и улыбки, а пела ему по вечерам так хорошо, что старику, прожившему всю жизнь холостым и на склоне лет пожалевшем об этом, начинало казаться, что он ничего не упустил — у него есть семья.

В доме обычным делом стали мелочи, делающие жизнь уютнее. Начать хотя бы с того, что она сама занималась дневным меню, следила, чтоб ему согревали туфли у камина и простыни, спрашивала, достаточно ли у него лекарств, и заботилась, чтобы доктора осматривали его регулярно, а не безалаберно, как раньше. В доме, на конюшнях, в парке — всюду она навела порядок, искоренила воровство, железной рукой пресекла пьянство и разгильдяйство, проявляя необычную для ее возраста практическую сметку, и Тюфякину даже не надо было ничего просить — всё появлялось само собой. Он догадывался, посмеиваясь, что Адель взяла прислугу в беспощадные тиски.

Он даже слышал, как она, быстро уразумев особенности русского быта, угрожает выпороть некоторых его русских слуг, которые были крепостными. Он знал, что она довольно коварна по натуре, что в ее характере подчас проявляются ужасные качества — сам был тому свидетелем — но с ним она была ласкова, а что еще ему требовалось?

И всё-таки даже этой привязанности к Адель Тюфякин поначалу боялся. Эти ее заботы делали его зависимым. Жизнь теперь, при ней, стала так покойна, что он затруднялся бы обходиться без Адель. У него закрадывалась мысль: не вздумает ли она принуждать его к женитьбе? Такое уже бывало, даже престарелая кокетка мадемуазель Марс не раз недвусмысленно заговаривала с ним о браке. Жениться старик ни на ком не хотел, боясь, что его сведут в могилу, едва он женится. Да и привычный статус менять не хотелось. Кроме того, Адель, обретя положение законной супруги, тоже могла измениться далеко не в лучшую сторону. Но, к его удивлению, она ни на что не намекала, даже не заикалась о браке, и Тюфякин вдруг, из каких-то ее фраз, понял, что она вообще не желает брака, будь то даже не с князем, а с бразильским императором. «А она ценит свободу, эта плутовка, — с некоторым удивлением подумал он. — Не говорит об этом, но ценит. Черт возьми, мне всегда казалось, что она выбьется в люди». Вот так, после этого неожиданного открытия, у Тюфякина появились симпатия и даже нежное уважение к Адель — ибо она была необычна во всем, не по-женски душевно стойка, артистична и независима.

Это было любопытно. И именно это заслонило для старого князя все ее дурные качества. Он отлично видел их, но они его не смущали.

Мало-помалу он передал в ее руки все свои дела. Она вела бумаги, говорила с управляющим, подписывала счета, приобретая знания в этой области. Тюфякин давал ей советы и сохранял над делами некоторый контроль — так, чтобы она этого не знала, но чтобы на всякий случай иметь возможность ее проверить. И, как выяснилось, она его не обкрадывала, хотя у нее была сотня возможностей. Князь, может, и не имел бы ничего против этого. Но Адель этого не делала, напротив, она замышляла что-то иное, своё, а его хозяйством занималась ради опыта и дабы облегчить участь старого князя. Тюфякин окончательно решил, что ей можно доверять, и с той минуты Адель Эрио стала полной хозяйкой в доме на улице Берри, фактически княгиней.

Жизнь Адель была довольно приятна, но она ни на минуту не оставляла своих планов. Ей необходимо было состояние, и за него она собиралась бороться.

Внешне это никак не проявлялось. По-прежнему где-то раз в неделю к ней ездил Жиске и герцог Орлеанский. Отношения с префектом полиции были ровными и дружескими, но не откровенными.

Адель уже ничего к Жиске не чувствовала и, хотя отдавалась ему очень страстно и умело — чтобы, не дай Бог, его пыл не угас — его, умного человека, не покидало подозрение, что его просто используют, что потеряй он свой пост, их связь стала бы для Адель обременительной. С Фердинандом было иначе — с ним она встречалась охотно и даже рассказывала ему кое-что о своем прошлом. Он был единственный, кроме Тюфякина, человек, которого Адель могла бы назвать другом. Он принимал ее такой, какая она была, и, вероятно, встал бы на ее сторону, что бы она ни совершила.

От Филиппа Адель, к огромному своему счастью, не забеременела, поэтому злость ее быстро прошла. Сам же герцог Немурский, случайно встретившись с Адель в Булонском лесу; предпочел сделать вид, что всё забыл. Скрепя сердце, они помирились, и примирение стало полным после того, как Филипп, исполняя давнее полузабытое обещание, принес мадемуазель Эрио адрес Полины Мюэль, черноволосой уличной проститутки, вскочившей на стол во время офицерской оргии в Компьене. Он не знал, зачем это Адель, да ему и безразлично было.