Антонина Сергеевна глянула на часы: без четверти десять. Слушала с пятого на десятое. В начале двенадцатого уходил ее поезд. Лапатухин говорил: да, вчера мыслили смелее, продуктивнее, завтра придут мыслители масштабнее, все так. Но сегодня нам это дело выпало. Плохи мы, не страстны, не самостоятельны? Да что делать, других нет.
Ногаев Лапатухина не слушал, говорил о чутье режиссера. Он в эпоху всеобщего мельтешения ставит нечто величаво-спокойное, хрестоматийное, и не под сводами с люнетами, а перед универсамом. Даже внутри этого храма, между прилавками-холодильниками!
На улице она попыталась отправить Колю с Лапатухиным. В своей комнате он не жил, в редакции у Юрия Ивановича не бывает. Случилось ему видеть из редакционного окна подъезжающую к подъезду милицейскую машину с номером его отделения на борту. Приезжали за ним, считает Коля.
Лапатухин, воздушным движением расправив шейный платок, отправился вниз по Горького, с важностью неся душистую голову. Он отказался взять Колю к себе на ночь.
Поспешно, на перроне, они заканчивали разговор с Ногаевым о будущем ансамбля миниатюр. Он передал ей рукописную программу-заявку на имя начальника областного управления культуры, теперь говорил о стилизации рисунка номера под лубок, под гравюру, под персидскую миниатюру.
Поезд тронулся. Антонина Сергеевна стояла на подножке, говорила Ногаеву:
— Ты приедешь, покажешься со своим «Лайнером», тогда будут решать в областном управлении. Так сказали.
Коля первым отстал. Высокий человек в светлом костюме. Небольшая мальчишеская голова. Он доедет до станции метро «Водный стадион». Одинокий, пойдет тропинкой в темноте.
Под утро волна от проходящего судна толкнет «Весту» о мостки. Коля поднимет голову над изголовьем спального мешка. Город, как материк, наплывает в предрассветном сумраке.
3
За годы реконструкции завода у Гриши в его чувстве руководителя появился оттенок чувства главы семьи, расселившейся в большом доме. Постоянная забота примирять, улещать, обещать, растолковывать. Все нажились в тесноте, теперь, расселившись вольготнее, хотят большего, известное дело, сосед всегда живет лучше, и всяк норовит хоть полсотни метров ухватить в заначку.
Выкроив новое помещение для отдела надежности на стыке двух цехов, Гриша мысленно про себя считал доводы в пользу развертывания отдела. Немногим их отдел больше деповских групп надежности — там группы из двух человек. Стало быть, набирай сотрудников, выдергивай лучших из цехов, из других отделов, еще не пойдут, убеждать надо. Ставки в отделе надежности небольшие. Дальше поехали. Не может отдел без вооруженности, это надо видеть третьим глазом, чтобы определить слабое место при внешнем осмотре. Бывает, такое может старичина, помнящий купленные у англичан в тридцатых годах мотор-вагоны «Метро-Виккерс».
Не станет Гриша приводить эти доводы начальникам цехов, у которых он отнял помещения для отдела надежности, а завтра возьмет работников. Себя Гриша поощрял, дело это работное, как сказал бы его дед: укоренить новый отдел, встроить, связать с десятками заводских подразделений взаимозависимыми связями. Как связать по жизни, Гриша не знал. Прав у отдела надежности нет, его сводные таблицы не всегда успевает просмотреть главный инженер, которому отдел подчинен. Инструкция главного управления «О совершенствовании планирования работы и отчетности групп надежности» — вроде учебника, по ней жить не научишься. А отдел, отдел надежности, становится жизненно важен. Выжить означало не примириться с сегодняшней ситуацией, вредной для завода, когда завод, потому что он делал честно свою работу, вынуждали принимать в очередной, средний ремонт локомотивы, прошедшие перед тем капитальный ремонт на других дорогах. Мало того, что дорога сорвет деньги за капитальный ремонт своего локомотива, депо перед отправкой на ремонт на московский завод подменит на локомотиве колеса и двигатели, поставит бросовое, рассуждая, что Москва живет богаче. Приходится за полцены делать полноценный ремонт. Тут заводу не помогут ни жалобы, ни маневры — есть график ремонта, локомотивы ждут на дорогах. Один путь — вперед, делать работу отлично, то есть стать самыми сильными — и тогда вновь выдвигать свои условия. Считаются единственно с силой.
В отдел надо набирать сотрудников, еще не пойдут, ставки в отделе надежности небольшие, об отделе давняя слава, что там покойник в шкафу. Леня с поезда сошел, кто еще надежнее друга? Надо делать самому. Отпущенных на день сил доставало, чтобы соединить и направить три тысячи людей. Завод напрягался, как роженица, выталкивая свои ежедневные локомотивы и мотор-вагоны.
— В отдел надежности тебе бы… молодого, — сказала жена за ужином.
Он поднял голову, ласково и утешающе глядя жене в лицо. Взгляд жены скользнул в сторону, она была от природы робка и безгласна. Знал Гриша это выражение ее лица и ускользающий взгляд, где опаска смешивалась с мыслью о безнадежности всяких попыток открыть мужу правду о его друзьях. В бегстве Лени она видела предательство, сейчас во взгляде жены проступила решимость заговорить о друзьях мужа. Гриша предупредил ее, сказав:
— Справимся, куда деваться.
— Ты-то надежный… — Она не решилась досказать: не сравнить тебя с друзьями. Не то чтобы она считала их плохими людьми или архаровцами какими — нет же, ни один из них не был надежен: общий порок его друзей. Их беззаботность вынуждала Гришу, считала жена, брать на себя заботы товарищества и заботиться о каждом в отдельности — это Гришу-то с его двенадцатичасовым рабочим днем, слабым сердцем и нездоровыми почками. Он все повезет, выдюжит, он надежный друг, надежный муж, был надежный жених, она вернулась от Коли с брюхом, зная, что примет, и знала, истекая кровью после родов, что он выходит ребенка и вырастит.
Не видела она, что друзья не отнимают сил, что их дружба опора и приют.
Сашу направили от цеха в бригаду, сформированную для оснащения лаборатории качества и надежности. В пятницу при обходе Гриша, осматривая опоры для кран-балки, увидел из-за голов свиты Сашу, улыбнулся ему:
— Делай как для себя.
Недели через две долговязый парень в необъятной спецовке сказал Саше:
— Для себя делаешь?
— Куда мне, я у себя в аппаратном-то карьеры не сделал… не удостоен еще права личного клейма на продукции.
— Вы инженер, друг Григория Иваныча…
— Инженер, а ничего здесь не смыслю.
Парень показал, вытянув худую руку:
— Каркас обошьют листовой сталью… Будет стенд источника тока высокого напряжения. Панели из гетинакса повесят. Вон привезли высоковольтный пробивной трансформатор. В угловом помещении поставят компрессор. С вами не говорили о новой программе лаборатории?.. Не станут же здесь дублировать цеховые и стендовые испытания. А, чтобы ни делалось, все интереснее будет прежних статистических методов, статистического контроля и статистических характеристик.
Ключицы у парня проступали под спецовкой. Худоба парня была не болезненная, а природная, порода такая поджарая. Щека с румянцем, в желобке шеи мягонькая косица.
— А, угадал, — сказал Саша. — Вы работали в отделе надежности и ушли от Муругова. В тележечный?
— Ушел от Зотова Григория Иваныча. Не добавил мне десятку — я ушел. Предложит добавить тридцать, я не вернусь. Можете ему передать. — Не простившись, парень ушагал.
4
Понедельник, однако планерка отменена: главный, его заместитель, заведующий отделом комсомольской жизни и Юрий Иванович с десяти утра в конференц-зале гостиницы «Юность» на совещании. С часу дня Юрий Иванович поминутно глядел на часы, просчитывал: добежать до станции метро «Спортивная» — минута, спуститься и дождаться поезда — три минуты, ехать до «Дзержинки» — двенадцать минут, там переход на «Кузнецкий мост» и добираться до Пушкинской площади — еще десять, да накинуть десять на дорогу до Петровки, да пять минут на получение пропуска. Выходило, срываться надо немедленно, а между тем было предложено работать без перерыва. Юрий Иванович клял себя за легкомыслие. Ну чего сел со своими, сядь он у дверей на крайнее место, да за спиной главного, сейчас бы потихоньку поднялся и выскользнул, так что только из президиума бы и видели, ведь не стал бы главный голову выворачивать на скрип двери. Следователь ждал к двум часам, причем в середине той недели Юрий Иванович, было дело, уже опоздал к следователю.