Так, сгрудившись в корме, глядели. Едва различим был клинышек яхты в чешуйчатом сверканье воды.

Саша впервые видел у Гриши уходящую в брови морщину.

Помахали проходившему сейнеру, бросили конец.

Их догнала лодка, за рулем девчонка в пляжной кепке. Лодка пошла нос к носу с сейнером. Эрнст вскочил, стал расшвыривать спальные мешки, кипы с парусами, искал мегафон. Ему бросились помогать. Сейнер толсто прогудел, и тотчас лодка стала забирать в сторону, правя на остров, выплывающий из вод в золотом ободке песка, с черной шапкой хвойного леса.

— Приветствуем тебя!.. — прокричал Эрнст вслед лодке, держа ладони рупором. Мегафон не нашли, бардак полный.

Все задвигались, собираясь вокруг Эрнста. Надумали пристать к острову, там заночевать. График, график-то, начал было Саша: ведь на трое суток отставали по графику, разве нагонят с такими моторами? Повернулся к Грише и замолк — этот делает, что Юрий Иванович хочет.

Саша пробрался на нос к Юрию Ивановичу, заговорил про график. Как последние неудачники начали поход, один мотор сгорел, два других припадочные. По кустам просидели больше суток! Последнее было сказано с явной целью нажать на Юрия Ивановича, по кустам сидели по его милости, он сварил кашу в оцинкованном ведре. Юрий Иванович обезоруживающе, как-то глуповато винился. Неизвестно, что ему говорить еще, как. Между тем Саша знал, что Юрия Ивановича единственного послушали бы. Вновь начал о графике и замолк: сейнер отходил, вытягивали сброшенный конец.

Причалили к острову, вмиг Саша остался один в шлюпе. Он взялся за работу, на которую утром не решились с Гришей, из двух моторов Саша собирал один, так выходило, он распотрошил запасной и долечивал леченый. Часу в одиннадцатом стал промахиваться ключом, терпел; поддев отверткой легонькую проволочную петельку, выносил на глухой, медный свет последней зари и обронил. Пригоршнями побросал воду в лицо, как очнулся, и захотел есть.

Шел берегом на запах костра, наскочил на пень. Тронул разорванное место, поднес к лицу: на ладони черное пятно. Теперь он видел, что берег уставлен пнями, высоко стоящими на обнаженных корнях. Древесина блестела, будто кость.

Они, думал он о яхте, они вышли три дня спустя, обогнали нас, идут по графику. Мы болтаемся здесь, как пенсионеры. На веслах идти, баграми толкаться — вперед, вперед! Саша со стуком зачерпывал кашу из миски. Чадила вкрученная в угли коряга, Юрий Иванович оттирал песком миски, двигая лопатками под маечкой, по-бабьи, локтем отбрасывая с глаз волосы.

Фонарь часам к двум ночи выгорел, Саша прилег тут же в корме, на спальный мешок, дождался рассвета. Пни забелели на берегу, будто теснее стояли, сошлись. В разорванном колене резь, и потекло вроде бы, когда Саша присел перед мотором.

В шестом часу он сходил растолкал Леню Муругова, они навесили мотор. Он завелся с первого рывка, Саша с громом, с треском прогнал вдоль берега раз и другой. На берегу зашевелились. Поднялись, обмакивая ноги как в кипяток, со спальными мешками и телогрейками в обнимку, побрели по мелководью к шлюпу, на требовательное постреливание мотора.

В Переборах, швартуясь, поглядывали на знакомую яхту.

Саша последним соскочил на причал — за ним признали место у мотора, а где права, там обязанности. Команды яхты и «Весты» мешались. Гриша стоял лицом к лицу с капитаном яхты, еще более постаревшим, показалось Саше. Мрачная массивная оправа, на ногах тапочки в клетку.

— Нас дожидаетесь? — спросил Саша. Легонько оскалясь, он повел рукой, нацеливаясь на руку своего чернобородого знакомца. Тот зарычал в ответ, уводя руку. Жертва внезапно бросилась на охотника. Шумно рыча, они повыкручивали, помяли друг у друга кисти, в такую игру они играли при встрече.

— Пришлось вас дождаться, — ответил чернобородый, — не успел в Москве сообщить вам, что с сентября вы учите пластике артистов народного театра.

Разошлись команды, Гриша сообщил: идет шторм, из Перебор на Череповец суда не выпускают.

Саша вернулся на «Весту», там Вася, белотелый и толсторукий, в одиночестве лежал среди красных надутых матрасов. Саша сказал про шторм; они стали навешивать второй мотор — надо погонять, послушать, «верняк» должен быть запасной мотор, идем-то расхлябанно, вразвалку идем, график забыт. Один мотор сняли, другой не навесили, Вася сел и заговорил об обходном маневре: надо было вот как, надо с запиской-проектом послать Андрея Федоровича Гукова в такую-то фирму, для краткости Вася назвал эту фирму «Воздух». Для нее, для этой большой фирмы заманчиво создать у себя отдел по монтажу холодильного оборудования, еще бы, тут пахнет большими заказами, новыми фондами, фирме «Воздух» включение нового отдела обещает звание объединения!.. Он сейчас позвонит в Москву, убедит Андрея Федоровича пойти с запиской, Андрея Федоровича знают, директор фирмы «Воздух» с ним работал! Сейчас Вася спросит, в Москве ли Ушац, он собирался в Венгрию?.. Вася набросил рубашку, выскочил на берег. Отправился он не в глубь поселка, где мог быть междугородный телефон, а к яхте, шумно там говорил. Поманил Сашу, сообщил:

— Яхта выходит. Чуть потянет ветерок — выходит. А нам слабо. Давай собирай наших. Я с тобой!

Команду нашли на почте, здесь же решали.

— Не проскочим, застрянем на сутки-двое, — говорил Леня. — Подженюсь, право слово!..

— Яхта идет на время, — возражал Гриша. — Володя, ты человек долга и дисциплины. Найди слова. Шторм будет. Вон сухогрузы не выпускают, наливные суда в сотни тонн. Господа мужики!..

Володя Буторов вроде как рассердился:

— «Веста», знаешь, из тех… из наших. Нас бьют, а мы крепнем!

Гриша вздохнул:

— Куда тебя несет! Сиди, гляди в телевизор. Все у тебя есть — и родня, и дружки, и дом свой.

— Счастья нету! — ответил Додик.

Эрнст вступил:

— Выйдем на веслах, ветер пусть догоняет.

Гриша покивал:

— Известное дело, как люди, так и Марья-крива.

Поднялись всей командой на борт знакомого сейнера, вручили капитану должок и попросили нарисовать обстановку пути по фарватеру Переборы — Череповец, какие ходовые бакены, их очередность, где створы. Капитан бутылку принял, на листке из ученической тетради изобразил обстановку; выходить запрещено, сказал он затем, днем ждут шторм.

Друзья глядели в окно рубки. День разгорался, глаза жгла блиставшая под солнцем вода. Таких вот героев, добавил капитан, летошний год искали на вертолете. Нашли в омертвелых деревьях напротив Мяксы.

Усаживались, разбирали весла. Как вдруг Вася подхватился:

— Я в Москву, ребята. С Ушацем решить вопрос.

Он выдернул из-под банки рюкзак, выпрыгнул на причал. В одной руке держал рюкзак, другую подавал. Попрощался с каждым, каждый затем по известии о его гибели вспомнит, как Вася шел вдоль борта, сгибаясь, брал протянутую руку, из-под свисающих волос обиженно, с жалобинкой глядели его черные глазки.

Отходили, Саша спросил: откуда Васе знать, в Москве Ушац или за границей, ведь не звонил. Спросил у сына Ушаца, ответили. Чернобородый парень с яхты — Ушац-младший. Вася привел его на «Весту» еще школьником, парень осмотрелся и давай на яхту проситься, и взяли: проворный, башковитый.

Тащились на четырех веслах.

Гриша сидел в корме с испариной на плечах, на спине. Держал перед глазами горячий от солнца бинокль.

Уходила «Веста» от земли, от теплого ее духа.

На лугу белела рубаха старика. Его литовка с посвистом секла травяную плоть. Мешались в валке лапчатка, подорожник, пастушья сумка, в своей легкой смерти соединялись цветами, усиками и листьями с кровохлебкой, пыреем, таволгой, чтобы, слежавшись и высохнув до хруста, наполнить пустоту сеновала. Нос литовки ссекал земляничник таким легоньким касанием, что переспевшие ягоды не осыпались, а ложились в кошенину красной строчкой.

Подброшенный пяткой косы, стебель тимофеевки воткнулся в валок колоском. Бабочка-желтушка порвала крыло об острие соломины, взвилась и забилась в ветках сухой елки.