Юрий Иванович уложит старика. Тихонько, чуть прихватив край одеяла, натянет до подбородка и уйдет.
На пустом залитом Садовом кольце его догонит одинокий троллейбус. В нем тепло, сухо, Юрий Иванович угреется, троллейбус уже не будет убежищем, он вольно и весело понесет его навстречу огням Москвы. Среди прочих, о ком подумает Юрий Иванович в конце дня, завершающего двадцатипятилетие его московской жизни, будет Лохматый. Москва для человека в провинции воплощает все лучшее, она зовет именами живших здесь великих людей, названиями улиц, Кремлем и торжественными голосами дикторов, оглашающих правительственные сообщения. Москва звала плывущего к ней пятнадцатилетнего Юрия Ивановича и самим присутствием в ней Лохматого. Все, что отличало Лохматого в Уваровске, Юрий Иванович считал московским. Вольная богатая речь, отличная от местной окающей с закругляющими «то», «от» и «ко»: «иди-ко», «язык-от без костей», — приглушающими речь и делающими ее чуть монотонной, а также страдающей проглатыванием гласных: «покупашь» вместо «покупаешь». Знания Лохматого, стихи поэтов, о которых даже Калерия Петровна не слыхивала, его путешествия по Африке, наконец. Красавица Калерия Петровна могла любить только москвича. Спиннинг в руках земляка, советника посольства в Токио, убеждал в существовании Токио, но ненадолго. Присутствие Лохматого в Уваровске обещало будущее, тем же, важным, он оставался для них в Москве. В самом жалком виде он был найден ими в Люблине летом 1953 года, в Африке он быть не мог, в тот год он был в Актюбинске; пьяненьким, боязливо, в своем мятом пальто из букле и вечной драной кроличьей шапке, он проскальзывал в метро мимо милиционера; как писателя его знали только посвященные. Однако ничто не могло разуверить в нем. Его присутствие в жизни Юрия Ивановича выводило за пределы оболочек повседневности, соединяя с жизнью культурной Москвы, с исторической русской жизнью, с жизнью Уваровска — давней, истолченной временем, — через вереницы воскрешающих людей, в которых узнавались Федор Григорьевич, Калерия Петровна, сторож водной станции дедушка Кистянтин и далекая, временем мифологизированная фигура циркового силача из матросов, арестованного после полетов над Уваровском на кукурузнике.
Страницы рассказов Лохматого были пронумерованы и уложены, конверт надписан и засунут в бумажный мешок, стоявший на подоконнике в отделе писем.
Возле лифта Юрию Ивановичу пришло на ум, что адрес Петухова он написал неверно, бывало такое — название алтайского села он помнил нетвердо: тюркское слово. И письмо приходило обратно, Юрий Иванович пугался: может быть, Петухова вовсе нету, ведь он даже не помнил ни его лица, ни голоса. Вернувшись в отдел писем, Юрий Иванович опорожнил бумажный мешок, в груде на полу отыскал свое письмо к Петухову, сходил с ним в свой отдел. Отыскал на подоконнике конверт с синим глазком, сличил адреса и вновь сходил упрятал конверт в бумажный мешок.
На улице Юрий Иванович оглянулся на ходу: белый редакционный корпус уплывал, унося всех, медливших его покидать. На углу Юрий Иванович купил курицу, цветную капусту и поскакал, как он говаривал про себя, по тесной улочке, обдаваемый ветрами от автобусов, только что не задевавшими скатами кромку тротуара, и свернул на небольшую площадь, рассеченную выступами автобусных платформ, сейчас угадываемых по скоплению народа. По струйке, промывшей очереди в местах, где очередь при передвижке не успевала сомкнуться, Юрий Иванович добрался до метро. Там его, прижимающего портфель обеими руками, втянуло в двери, покрутило в вестибюле, поднесло спиной к эскалатору и потащило в глубь шахты. На платформе Юрий Иванович, глядя, как накатывает поезд, отступил за спины для свободы маневра, с тем чтобы не опоздать к двери. Поезд затормозил со скрежетом, окатило выдавленной из-под кузова горячей волной с запахами разогретых подшипниковых сплавов. Из вагона повалил народ. Юрий Иванович бросился в парную глубь, вкативший следом людской ком вбил его в середину вагона. Держаться за верхний поручень Юрий Иванович не мог, роста он был среднего, а места под поручнем не было. Юрий Иванович, так выходило, держался за свой портфель.
О портфель!
Обтянутый искусственной кожей узкий ящик под названием «дипломат» ныне для молодых людей то же, что шпага и офицерский темляк в прошлом веке для лиц, выдержавших экзамен на производство в первый офицерский чин. В муаровое ложе «дипломата» в соседстве со служебной папочкой уместятся пачка сигарет, тушка импортной курицы в полиэтиленовом пакете с золотой маркой, бутылка водки — ну и довольно с молодого человека, он холост.
Но семейному человеку, кормильцу, — этому нужен портфель!
О портфель, в конце XX века ты соединил в себе сумку для бумаг, ягдташ и пестерь, сейф, где в устаревших служебных бумагах зашифрованы имена и телефоны вчерашних и будущих подружек, портсигар, хозяйственную сумку, мужские денежники всех эпох от портмоне до средневекового кожаного кошеля с медной клепкой. Притом денежник этот с секретом, один хозяин знает, в какие именно служебные бумаги вложена разглаженная подкожная десятка, в то время как выданный на обед рубль смят в брючном кармане. В твою утробу само собой помимо папок с рукописями вмещается одновременно кусок мяса, три бутылки кефира, два пакета молока, трехкилограммовый пакет картошки, купленная по случаю бутылка «Алазанской долины», грамм сто пятьдесят казенных, то есть теперь уже твоих, скрепок и стопка чистой бумаги того же происхождения. А если выгрузить все названное, выгрести скрепки, а портфель перевернуть и потрясти, выкатятся сигареты, две дряблые редиски, между тем давно прошел сезон черешни, и следом инжирины в сахарных крупинках: тут и вовсе догадок никаких, инжир лет пять не ел.
Так, с некоторым пафосом, рассуждал Юрий Иванович, несомый людским потоком по переходу.
Как и хозяин с его привычным «что делать, жизнь заставляет», портфель вынослив; его насилу застегнули, со своими вспученными боками он приобрел форму, которой нет названия в геометрии, но затем впихивают в него нечаянно купленную с лотка у «Рыбного» банку селедки или же две коробки импортного мыльного порошка; однажды на глазах у Юрия Ивановича, заехавшего по пути в аэропорт за коллегой, сожительница коллеги в его загруженный портфель вбила плащ с подстежкой — последнюю его вещь в квартире, тем самым отняв у коллеги повод проникнуть в дом по возвращении из командировки.
Признано, что в каждую эпоху появляется человек известной складки, который и определяет ее жизненную сущность; без сомнения, сегодня это не человек с «дипломатом», и уж никак не человек с пустыми руками. Портфель стал одним из знаков личности. Как всякое массовое явление, человек с портфелем породил о себе миф, и миф этот служит ему, ведь миф всегда кому-то выгоден. Портфель, оставленный на служебном столе, в соединении с известным оборотом «он здесь, но вышел» замещает и даже воплощает хозяина, который тем временем на Селезневке с кружкой пива в руках слушает исповеди друга и думает про себя, что грусть — самое глубокое состояние души, или же в школьном дворе поджидает молоденькую учительницу, а она, чуть надушенная, с опрятной подстриженной головкой, заправляет кофточку в брюки, разглаживает там и глядит из окна третьего этажа, и видит его прикрытую зачесом облетевшую макушку. Был посрамлен сотрудник Юрия Ивановича, кепкой заменивший портфель на служебном столе, оборот «он здесь, но вышел» срабатывал лишь недели две.
Приехали, друже портфель. Метро «Новокузнецкая», Пятницкая улица, особнячок с вывеской: Мосархпроект. Хозрасчетное учреждение вроде Института красоты, здесь принимают заказы на проекты и раздают затем в находчивые и умелый руки. Человек в глухой комнатке, шар лысой головы плавает в свете лампы. Нет, не помнит Юрия Ивановича. Не помнит заказа Уваровского горсовета. Не было ни сегодня, ни вчера никакого Тихомирова. Один из миллионов миров в городской галактике. В обитой дерматином двери гаснут сигналы других миров. Космическое одиночество. Проблема понимания на уровне проблемы межзвездной связи, Юрий Иванович поднялся, возле двери был окликнут: свой ли портфель он взял? Портфель был возвращен на подоконник. Ба, портфели-близнецы! Одна модель, одинаково затерты до черноты ручки, оббиты углы и всучены бока. Хозяин поднялся. Они разом отстегнули крышки, разом вынули по курице. Выложили по грудке цветной капусты, вынули папки. В руках у хозяина оказалась папка с рукописями, а у гостя — толстенная клетчатая папка с красными тесемками. Они было повернулись друг к другу с намерением обменяться папками, да заулыбались, спохватившись, и стали укладывать свои портфели, чуть отворотившись и за сосредоточенностью пряча стеснительность, ведь в укладывании портфеля есть некая интимность.
