Он поудобнее расположил рюкзак под своей головой, невольно подумав о перстне Ландыш в одном из его кармашков. Не потерять бы. Ландыш забыла украсить им свой пальчик или не захотела отчего-то, впервые выйдя на просторы Паралеи без Валерия. Боялась, возможно, что кто-нибудь отнимет. Тут воровство было в большом ходу. Как и грабежи в тёмную пору. Так мысль цеплялась за мысль, один невнятный образ налезал на другой такой же, – деревце за деревце, кустик за кустик, и постепенно Владимир уже блуждал в чаще сновидений. Кто-то мягко тронул его за плечо. Он очнулся, как ему показалось. Хотя впоследствии был уверен, что спал и видел один из снов.
– Ты чего, Ландыш? Испугалась чего? – спросил он, отчего-то боясь развернуться лицом к подошедшему человеку. Прикосновение явно было женским, ласкающим. Через усилие, как будто он весь целиком и мгновенно проржавел, Владимир резко сел. Поводил плечами и тут-то увидел женщину, стоящую у дивана. Она улыбалась ему ярчайшей из улыбок, какие ему доводилось видеть за свою жизнь. Невнятное, если по стилю, светло-бирюзовое платье окутывало женщину. Но тут для Владимира все местные одеяния были мало внятны. Нет, она не была женщиной с картины, что было бы уместно для кошмарного сна или трафаретного появления привидения в заброшенном давно жилье. Эту женщину Владимир никогда и нигде не видел.
– Она очень милая, – сказало ему привидение.
– Кто? – прокашлялся Владимир.
– Ландыш.
– Да, – согласился он, не удивляясь тому, что привидение знает имя Ландыш. Он решил принять навязанную кем-то, или же его собственным разыгравшимся воображением, игру. На то и привидение, чтобы всё знать. Он даже успел подумать о том, что мог видеть очаровательную женщину где-то на улице, и она зацепилась за край его, даже не сознания, а бессознательного. Могла вот так с ходу впечатлить и кануть в бездну невостребованной информации. А женщина была очаровательна в том самом смысле, что значимее красоты. Поскольку и красивой она тоже была. Длинные тёмные волосы были убраны в какую-то затейливую клумбу на её небольшой, очень изящной головке. Там было много цветов, может, и живых. А может, и созданных очень искусно.
– Ты кто? – спросил он осмысленно и так, как люди спрашивают в реале, а уж никак не во сне.
– Нэя, – ответила она. Тут-то он и вспомнил, что так звали одну из жён Радослава Пана, на то время бывшего Рудольфом Вендом.
–А! Так ты же местная была! – чему-то обрадовался Владимир.
– Да. Я родилась на Паралее. – она легко села на диван возле его ног. Он ошалело смотрел на неё, а потом сел рядом, свесив ноги. Лежать при даме было невежливо.
– Тут было моё ожерелье. Скажи Ландыш, что это я его тут оставила. На счастье. И для того, чтобы сюда вернуться. Я и вернулась потом, но о самом ожерелье я забыла. А тот, кто поселился тут после меня и Венда, решил, что ожерелье принадлежало женщине, изображённой на картине. Поэтому он и украсил им изображение Гелии. Как бы вернул его бывшей владелице. Только ожерелье было моё. Я дарю его Ландыш. Пусть она его носит, как и моё кольцо. Я мой Кристалл тоже ей подарила. Иначе, она бы и не смогла его носить.
Владимир молчал. Ведущей в разговоре была она. Ему-то о чём было говорить с привидением? Ну, а если сон? Во сне можно всё, и он решился на расспросы.
– Так чего же ты покинула свою планету? Никогда о том не жалела?
– Нет, не жалела никогда. Или я тебе лгу, поскольку правду и сама не знаю. По-всякому было. Когда жалела, а когда нет. Человек же не каменная или ещё какая неподвижная структура. Он всегда пребывает в изменчивости, в движении, а часто и к собственной противоположности самому себе вчерашнему. Да и камни внутри себя подвижны и текучи. Только намного медленнее. Они же разрушаются, меняют форму под внешним воздействием. Чего же ждать от всегда подвижного человека, тем более женщины. Теперь я вернулась сюда. И Ландыш будет тою, кто станет другой стороной моей личности. Мы будем с нею сдвоенным существом.
– Чушь какая-то, – сказал Владимир.
– Нет. Не чушь. – Женщина едва заметно взмахнула бирюзовой волной своего одеяния. По коже Владимира тотчас же прошла мягкая и приятная уже воздушная волна. Призрак была настолько хороша и явственна, что у него, не то чтобы не возникло страха, а требовалось усилие, чтобы не протянуть к ней руку для осязания её наличности рядом с собою. А сильно того хотелось. И тут она сама положила руку на его колено. Ощущения не было никакого.
– Она отдаст перстень Рудольфа моему сыну, и он станет для неё тем, кем для меня был Рудольф Венд. Всем. Жизнью потому что. Когда-то Кристалл принадлежал Хагору, но Хагор был побеждён тем, кого он хотел победить сам. Планета уже навсегда будет принадлежать роду Тон-Ата, а значит, потомкам моего сына и Ландыш. И потомкам дочери моего брата. Ведь я – часть коллективной души рода Тон-Ата. И мой сын, и мой брат. И его дочь, о которой он всегда знал ещё и при своей жизни. Это Гелия о дочери Нэиля ничего не знала. Он ей не открыл того.
– Ничего я не понял. Какая дочь? Какая Гелия? Брат – сват – тонат…
– Поймёшь потом. Ты, как только увидишь Инару, так и поймёшь, о чём я говорила.
– Инара? Я её не знаю. Не видел ни разу. Мне никто не нужен. У меня на Земле осталась любимая жена и сын. Я к ним вернусь.
– У меня на Земле тоже много детей остались. Живут там без меня, и я уверена, забыли обо мне.
– Не согласен. Детям нужен отец, а уж тем более мать.
– Что же ты, отец, не рядом со своим сыном?
Владимир промолчал. Он не был тонким мыслителем. Не был и тем, кто любитель рассуждений на досуге. – Вернусь, всё объясню ему. Он поймёт. Как раз к тому времени подрастёт.
– Человек слишком уж преувеличивает значимость родителей для выросших детей. Человек всегда одинок, если в глубинном своём смысле. Как одинока всякая звезда во Вселенной, вплетаясь в кружева созвездий. Как одинока планета, даже если она пребывает в содружестве себе подобных. Как одинок атом, пребывая связанным с другими в общей структуре, куда он и впаян. Да и всякая условно элементарная частица, вращаясь в непреодолимом силовом поле.
– Как одинок труп в своей могиле, – вспомнил Владимир свои недавние размышления. Там уж точно ему ни друзей, ни семьи не сыскать.
– Это слишком грубо, материалистично, тупо. Труп обездушен полностью. Его покинуло управляющее разумное единство – душа. Информационные связи распались, и он быстро превращается в этом смысле в ничто, преобразуясь во множество бесчисленных структур окружающей среды. Ты боишься смерти? Ты думал о ней, лёжа тут без сна? Ты чем-то удручён? Подавлен? Иначе, почему бы возникли такие мысли и представления?
– Да ничем я не удручён. А мысли порой как блохи, скачут сами по себе. Может, это были и не мои мысли, а мысли того, кто тут прежде жил и их обронил, – Владимир шутил, но вышло невесело.
– Тут жил когда-то Рудольф Разумов, которого вы ищете. Тут жил и Рудольф Венд, который приговорил себя сам. Тут жил и Фиолет, который погиб на планете Ирис.
– Всё знаешь, как я слышу. А чей же облик запечатлён на картине? Знаешь о том?
– Знаю. Это Гелия.
– Так она была реальным человеком?
– Была самой настоящей женщиной. Моей подругой и даже моей соперницей. Но надо было знать Гелию, чтобы поверить, – Гелия не вмещалась ни в одно из человеческих определений расхожего толка. Она не умела любить, не умела ревновать, жаждать чего-то, чем обладают другие, отдавать себя и присваивать других себе. Она любила только своё прекрасное отражение, ловя его в чужом восхищении, в чужих глазах. Что касается обожания, она им просто дышала как воздухом. Она не была никому благодарна за любовь, как мы не благодарны тому, что жизнь снабжает нас воздухом. В противном случае, мы просто не жили бы. Таковой была и Инэлия – её мать. Бедная Инэлия! Она вынуждена тут стареть и угасать, зная, что Паралея уже никогда не станет принадлежать её потомкам, её роду, его коллективной душе. Этого хотел Хагор, соперник Тон-Ата за обладание Паралеей.