– Ага! Чуешь, что не клюнул он на тебя! Мне открыт весь твой мыслительный процесс, моя милая. Твоя взволнованность у тебя на лице, но и тоска твоя мне открыта.
– Кук, помнишь, как ты обещал мне открыть свою магию постижения человека? Подарить мне целую планету. И что? Сдержал ты своё обещание? Мне так одиноко. Мне так странно, Кук! Так страшно всё повторить, а ещё страшнее не повторить. Тот старик будет мне отцом, он дал мне такое обещание, даже не сказав о том вслух. Он наполнил меня лавиной образов моего возможного будущего. Его сын даст мне то, что так и не дал, или недодал мне тот, кто был Вендом. И он, Руднэй, а не ты, подарит мне целую планету, где я буду царицей…
Нелюбимая доченька кукушки – любимица Кука
Они, увлёкшись беседой, не заметили, как в отсек вошла маленькая Виталина, как она слушала их и вдруг закричала, как и обычно, – И я! И я буду царицей в хрустальной башне! Мне тоже подарят хрустальную башню.
– Почему же в хрустальной башне? – засмеялась Ландыш. – Неуютно жить в хрустальной башне. Совсем скоро ты окажешься на чудесной зелёной планете, где папа Кук и построит тебе настоящую башню с хрустальными окнами. Там ты и будешь ждать своего царевича. Но сначала ты должна вырасти большой.
– А кто будет царевичем? Алёша? Я по нему скучаю.
Алёша появлялся на объекте, где они жили, редко. Кук задумал дать ему серьёзную подготовку для того, чтобы при возвращении на Землю устроить его в городок, где обучались будущие космические десантники. Подготовкой Алёшки занимался Артём младший. Иногда там же с Алёшкой занимались и прочие братья. Так что Алёшка вёл жизнь вовсе ну шуточного, а самого настоящего курсанта. Иначе ему было не одолеть тот разрыв, который был между ним и его сверстниками на Земле, обучающимися с самого раннего детства.
– Зачем Алёша? На Земле полно царевичей. – Ландыш обратилась к Куку. – Зачем ты всё время держишь Алёшку с Артёмом на самом отдалённом объекте?
– Он проходит там курс обучения. Он должен научиться, хотя бы и частично, управлению звездолётом. Он будущий космодесантник. Ничему другому он уже не научится, раз попал в такие вот условия. Вика сама виновата, что обрекла его такой вот участи. Или не обрекла, а подарила ему такую возможность, – научиться быть вселенским скитальцем. Так что, милая моя дочка-царевна, придётся тебе ждать другого и уже оседлого царевича. – Кук взял Виталину на руки, – Ты зачем подслушиваешь разговоры взрослых?
– И я! И я буду космосантик, – ответила Виталина.
– А космофантиком ты не хочешь быть? Почему ты всегда и всё за всеми повторяешь? Как думаешь, Кук, не есть ли это признак её наследственной умственной отсталости, доставшейся ей от меня?
– И чего ты несёшь? – возмутился Кук, – кукушка ты бессердечная, а не мать, что такое говоришь о своём ребёнке!
– Кукушка и есть, – рассудительно повторила Виталина. – У меня мама Викуся, а не ты.
– Да и ладно, – согласилась Ландыш. Она давно смирилась с тем, что ребёнка у неё отняли. Вернее, она сама же отдала свою дочь Вике и Куку ещё на Ирис. – Всё равно твой папа погиб…
– Вот уж и впрямь дура недоразвитая! – вскричал Кук, яростно сверкая глазами на Ландыш.
– Нет! – закричала Виталина, – папа не погиб! – она обняла Кука за шею. – Мой папа Кук! Ты сама погиб. Ты сама! Я тебя стукну по попе! Папа, зачем она так говорит?
– Она хотела всего лишь тебя подразнить. Не обзывай её кукушкой. Ей не нравится, – утешительно мурлыкал малышке Кук.
– Не буду, – пообещала Виталина и осуждающе нахмурилась в сторону матери кукушки, сама став похожей на нахохлившуюся милую птичку. Её хотелось пожалеть, прижать к себе, но Ландыш не стала этого делать. Виталина могла и стукнуть, что и делала не раз, размахивая маленькими кулачками, если злилась. А ручки-то у неё были сильные, как и сама она, похожая на плотный забавный кирпич на крепких ножках. Папина наследственная сила и телесная крепость проявляли себя даже в трудных и нестандартных условиях. Волосы у неё были светлые, бровки витым шнурочком, глаза большие, как у матери, а губки, что называется, бантиком. Куколка – принцесса, одним словом. Всеобщая любимица. И, пожалуй, только родная мать не разделяла всеобщего восхищения девочкой, всегда подвергая её критике. Ей не нравилось в ней всё, – фигурка, характер, особенности поведения, и даже сама её детская забавность больше злила Ландыш, чем умиляла.
«Ты сама ребёнок, так и не повзрослевший», – не раз говорила Вика Ландыш. – «Ты сама моя дочь. Вот выдадим тебя на Земле замуж за хорошего умного и терпеливого человека, пусть он тебя и развивает, если уж Радослав не успел. А там уж и родишь себе других детей, кому и сможешь стать настоящей матерью».
«А теперь какая я мать? Игрушечная»?
«Недозрелая ты, вот какая», – ответила Вика. – «Не везло Радославу с жёнами после Нэи».
«Так ты знала Нэю»? – Ландыш была удивлена, поскольку никогда не интересовалась жизнью Вики. – «Какая же она была? Красивее меня»?
«В красоте, что ли, сила женщины»? – спросила Вика. – «И краше тебя были, а толку-то от этого»?
«Ты просто завидовала, что тебя никогда не любили такие красивые мужчины», – ответила Ландыш.
«Не любили красивые? Да что ты знаешь-то об этом? Если бы ты видела отца моего Алёшки, ты бы так не говорила», – тут Вика печально задумалась о чём-то, и вдруг выдала, – «Отец Алёши сын твоего мужа, Ландыш. Его имя Артур, он родился от первой и, в сущности, случайной, а потому и ненужной жены Венда, то есть… я хотела сказать, от того, кто и стал Радославом… Другую он любил, такую же дурочку, как и Лара, впрочем…. как же давно это было…
«Какая ещё Лара? Запутала ты меня. Кто чей сын, чей брат, жена и сват».
«Ты думаешь, я сама не страдаю от такой вот путаницы человеческих судеб? А всё потому, что старые традиции ушли, а новые так и пребывают в состоянии туманности…».
«Так ты, может, и моего отца знала»?
«Знала. Его звали Рамон. Он был настолько уж и красив, насколько и не умён. Вот ты и унаследовала глупость по линии собственного отца».
«Выходит, и твой муж красавчик Артур был глуп? Если родился от глупой матери»?
«Нет! Он был умный и, обладая мягкосердечием, не всегда умел противостоять атакам женщин-хищниц. Он унаследовал свой ум и свою податливость, если дело касалось особ противоположного пола, по линии матери. Такой вот имелся у него недочёт, что и стало причиной нашего расставания. Да и возраст у нас не совпадал, что тоже всегда сказывается в дальнейшем. Я устала быть ему матерью. Мне и сыновей хватало. Я сама его отпустила».
«Тяжела твоя жизнь, Вика», – пожалела её Ландыш, – «Ты из той самой породы женщин, что всему миру они мать».
«Это и есть счастье. Носить в себе материнское сердце. А ты из тех, кто вечная блудница. Такие особы и собственных детей не любят, что уж о мире говорить». – Вика умела быть беспощадной, но Ландыш не умела обижаться.
«Какая же я блудница, Вика? У меня был один единственный мужчина, мой муж. А ты позади себя оставила трёх мужей, и теперь у тебя четвёртый».
«Я же немолодая. У меня всё позади. А у тебя неизвестно, что будет. Ты девочка совсем».
Мать научила Ландыш творчески подходить к чужой критике. Разумную обдумывать, беспочвенную отбрасывать. Иметь о себе адекватное представление. А чтобы его иметь близким к адекватному, надо всегда стремиться к развитию, к самосовершенствованию. Пусть оно и недостижимо, но как горизонт должно быть. Чтобы было куда двигаться.
Обретение новой Родины и новой любви
Тревожные сборы
Ландыш обнаружила в «башне узника» небольшое зеркало. Зеркало лежало на одной из стенных полок, отражающей поверхностью вниз, плотно покрытое пылью, поэтому она и не обнаружила его сразу. Да и не стремилась она, находясь тут, любоваться собою. Она поставила зеркало к стене. У зеркала оказалась подставка. Неведомый «узник», живя тут когда-то, брился, и зеркало было ему необходимо. Ландыш достала зелёное платье, одно из тех, что сохранилось от прежней жизни с Радославом. Платье показалось невесомым. Оно хранило в своих складках запах цветов с голографических континентов, но, ни само платье, ни его запах не являлись голографией.
