– Прежде я посещала дом сына, а не твой. Не злись. Успокоишься и сама поймёшь, что я твоя благодетельница.

Лота принесла ей воды в хрустальном сиреневом бокале. Сирень выпила несколько глотков и откинулась на изогнутую, обтянутую шёлком, спинку дивана. – Вот что я хотела выяснить. Кто тот мужчина, что катал тебя выше облаков? Его не Фиолетом зовут?

– Нет. Никакого Фиолета я не знаю.

– Он молод? Хорош собою?

– Он хорош собою. Но не знаю, насколько он молод. У волшебников другой возраст, чем у нас.

– Ну, хорошо. Опиши мне его внешний вид, я сама пойму, кто он. Имя можешь и не называть. Их имена могут быть игровыми.

– Он высокий, светловолосый. Но борода более тёмная, чем волосы на голове. Глаза зеленовато-синие. Нос ровный, лицо очень правильное. Что ещё сказать? Достоинство мужское у него большое и красивое. Очень сильное и не такое, как бывает у тех, кто старый.

– Об этом могла бы и умолчать, драная кошка!

Сирень стала мрачной. Она явно не знала того, о ком и шла речь. Она явно завидовала Лоте – «драной кошке», уловившей такую удачу, как любовь небесного пришельца, как бы ни была эта любовь временна и случайна. То ей Кипарис дарит свою любовь и ребёнка, то ещё один неизвестный странник, а тут довольствуйся жалким Барвинком, надоевшим до того, что впору сворачивай проект под названием «вторая молодость Сирени». Ведь Золототысячник её забыл! Пусть Лота моложе, а она, Сирень, несравнимо краше и качественнее.

– Познакомь меня с ним, – попросила она вкрадчиво.

– Не мечтай! – крикнула Лота, – своего мужчину я тебе не отдам! А будешь настаивать, так я упрошу его, чтобы он отнял назад моего ребёнка и отвёз нас на мой родной континент. Где ты нас не достанешь и не найдёшь! И никогда он не прикоснулся бы к такой злой жабе как ты!

– Ладно, – смирилась Сирень, поняв, что Лота не шутит. – Давай прощаться. Больше я тебе не потревожу. А своё покровительство, коли обещала, даю. Никто тебя в столице, да и на всём континенте не тронет. Живи, как хочешь. Не нужен мне твой мужчина. Я из любопытства спрашивала. К тому же у меня свой небесный странник есть. А волшебников мне не надо. Я сама волшебница.

После этого она ушла. А Лота упала на диван, успевший пропитаться тонким запахом духов ненавистной Сирени, и зарыдала в голос. Заломило грудь, то ли сердце, то ли уже ненужное молоко прибыло. Внезапно она наткнулась на что-то лицом. Лота подняла голову и обнаружила тонкую цепочку, на которой висел розовато-золотой цветок лотоса с алмазом внутри. Сирень явно умышленно бросила драгоценность тут. Оставила Лоте как ещё один плевок к остальной плате, отданной за то, за что нормальные люди денег не берут. Поскольку нет таких денег, чтобы оценить родного ребёнка. Лота опять заплакала, но уже тихо, комкая цепочку с колючим цветком, вдавливая его в ладонь. Если бы она могла, она бы бросила драгоценность в лицо Кипариса. Лота уже зачеркнула в себе ту мечту, в которой она с ним встречалась, и где возвращалась к ним их любовь. Только более усиленная, ведь был их общий ребёнок. Теперь ребёнка у неё отняли, теперь и мечта такая ни к чему. Но подумав, она не решилась выбросить драгоценность прочь, в раскрытое окно, как только что хотела. Лота была практичная женщина. Горе приходит и уходит. А дом, который она купит на родном континенте, не уйдёт от неё. Дома не изменяют, у домов нет ног. Дома покупаются на долгие и долгие годы. Если не на всю жизнь. К тому же в том будущем доме будут жить и другие дети Лоты, оставшиеся на Родине. К тому же, всё это время она как-то жила тут, когда другие её дети жили вдали от неё. Проживёт и теперь, когда её младшая дочь – будущая магиня будет жить где-то в уединённо-прекрасном месте вдали от родной матери. И Лота подумала о том, как за все эти последние дни ей надоело присутствие рядом завистливой Азалии. Теперь Азалия ей не нужна, и никто уже не будет ей мешать предаваться взаимной телесной радости с Радославом. Азалия же мешала, даже находясь далеко от той спальни, где ночевала Лота. Азалия прислушивалась к малейшим вздохам и шёпоту любовников, а утром сверкала глазами на Радослава так, как будто он ей хоть когда принадлежал. Нет худа без добра, могла бы подумать Лота, но она такой пословицы не знала. Лота вдруг ощутила полную свободу от всех забот и тревог, от всяких переживаний и пустых мечтаний. Она стала прежней Лотой, какой и встретил её Радослав в доме у Андрея.

Спустя совсем короткое время она вновь похорошела, налилась свежестью, засияла ласковым взором на всякого, кто обращал на неё даже случайное внимание. Нежная позолота вернулась к ней, и маленькая грудь её даже приподнялась навстречу, желаемым ею всегда, телесным радостям. Навстречу Радославу. Как всегда временному своему мужчине, о чём Лота не забывала, о чём не кручинилась. Разве временная для всякого человека жизнь дана для кручины?

Кук рассадил их всех, Вику, Ландыш и Радослава вдоль округлой стены на округлый диван. Было похоже на то, что разговор предстоял долгий.

– Что происходит с планетой, Белояр? Может быть, ты понимаешь хотя бы отчасти…

– Приготовьтесь слушать и не удивляться, – Кук расхаживал по центру круглой комнаты. Его благодушное лицо настраивало на спокойствие. Женщины прониклись его настроением и уверенностью, что от рассказа Кука не только всё станет ясно, но и всё встанет на свои места. Радослав не имел и капли такой уверенности, неплохо изучив Кука ещё со времён, когда тот носил имя и фамилию Воронов Артём Андреевич.

– Где Андрей? – спросила Ландыш, – почему его нет с нами.

– Он же сказал, что останется на планете навсегда, – пояснила Вика.

– Андрея в определённом смысле уже нет, Ландыш, – ответил Кук. – Нет не в том смысле, что он мёртв. Он жив, чего и всем желает, но как прежнего Андрея, он же Ратмир, его уже нет. Мир, в котором мы обитали не один год в земном летоисчислении, являлся всего лишь убедительной голограммой. Не совсем так, но близко к тому. Он стремительно разрушается не потому, что пропало «Око Создателя». А потому, что сам его Создатель, он же режиссёр-постановщик, он же играющий, вернее, играющая главную тут роль, устала и совсем скоро уснёт до следующего воплощения очередной игры в убедительную реальность.

Ты замечал и, конечно, удивлялся, Радослав, – Кук обращался к Радославу как к единственному слушателю, не беря в расчёт прочих, – Сей мир не только схож с нашим и нам привычным, а как-то не того… кхе-кхе, – тут он наигранно покашлял, – не совсем убедителен. Замечал?

– Замечал.

– Что конкретно замечал?

– Тут нет явных правителей, власти в нашем понимании. Тщательная бытовая и даже психологическая детализация сочеталась со схематичностью всего мира в целом. С откровенными пробелами в социальном, историческом, экономическом, техническом и прочих смыслах. Не просто неубедительность, а фундаментальная несостоятельность, невозможность, в которой мы, тем ни менее, жили не год и не два. Мир как некая фантасмагория.

Ландыш жадно глядела мужу в рот, вдруг превратившись в прежнюю глупенькую Ландыш, и высказала своё мнение, – Я нормально тут жила. Мне даже нравилось. То, что мы с тобой любили друг друга и вместе сотворили нашу дочку это для тебя фантасмагория?

Радослав даже не взглянул на неё.

– Попытаюсь объяснить, что смогу, – тоном учителя начальной школы обратился ко всем Кук, с ласковой убеждённостью, обращаясь уже к Ландыш. – Здесь нет никакого человечества в нашем понимании. Ни белокожего, ни златоликого, ни бронзово мордатого. Никого тут нет, кроме нас и чистого разума планеты под данным ей нами названием «Ландыш». Но у неё есть и собственное имя. Первые колонисты назвали её Ирис – сиреневый Рай. Вначале у неё не было предпочтения, кем ей себя явить, – мужчиной или женщиной. Потом уж разум планеты Ирис решил, что женщиной ему быть интереснее.